Николай Никандров

Путь к женщине

ПРОФЕССОР СЕРЕБРЯКОВ

Повесть

I

   Уже и гражданская война в России дав­но закончилась, и советская власть утвердилась во всей стране, и повсюду возвещался мирный созидательный труд, а известный рус­ский ученый, историк права, профессор Се­ребряков, волнами Октябрьской революции отброшенный в далекий провинциальный го­родок Минаев, все никак не мог выбраться оттуда и вернуться в свой Петербург.

   Для жителей Минаева, переименован­ного после Октябрьской революции в Крас­ный Минаев, пребывание среди них столь выдающегося человека было в высшей сте­пени лестно. Для них это являлось тоже своего рода завоеванием Октябрьской революции; не случись в России Октябрьской револю­ции, не видать бы никогда красным минаевцам и живого профессора.

   До этого времени красные минаевцы знали о существовании на земле профессо­ров только по рассказам студентов, приез­жавших домой на каникулы, да по староре­жимным календарям с картинками, где наряду с портретами государей, министров, епископов, а также людей, благодаря воздержанному об­разу жизни проживших свыше ста лет, попа­дались иногда и портреты профессоров, обо­гативших чем-либо науку.

   Поэтому естественно, что при своем появлении в Красном Минаеве профессор Серебряков возбудил к себе в горожа­нах огромный, небывалый интерес. В первое время за ним по улицам ходили такие толпы народа, взрослых и детей, какие в подобных городах ходят только за военным оркестром.

   Толпа, сопровождавшая профессора, виднелась еще изда­ли. Черным, шевелящимся, меняющим свои очертания пятном она неторопливо двигалась из улицы в улицу, из переулка в пере­улок, вбирала в себя по пути новых любопытных, росла в объеме и сперва запружала собой один тротуар, а потом захватывала и часть мостовой. И во главе этой толпы, как пастырь среди паствы, смущенно шествовала очень примечательная своей неожиданной внешностью фигура профессора.

   На вид ему давали в толпе лет пятьдесят. Он был бледен, одутловат, как бы нездоров, с выпученными круглыми глазами, с су­ровым, лобастым простым русским лицом, с мужицкой, закрывавшей всю грудь пружинистой бородой темно-бурого цвета и с такими же беспорядочно разросшимися волосами на широкой голове. На нем был странный по своей скудости наряд: походное, военного образца, защитного цвета непромокаемое пальто до земли, такая же защитная, только суконная, низкая, круглая шапочка арестант­ского фасона, слишком маленькая, целиком утопающая в копне волос, и когда-то модные, теперь худые, покоробленные, с задрав­шимися носками, на кривых каблуках нечищеные штиблеты.

   И пока как следует не разглядели особенного выражения глаз профессора, у всех получалось такое впечатление, что пред ними был самый обыкновенный человек, пожилой мужчина из небогатого класса, мещанин, отец многочисленного семейства, очень похожий -- в толпе сразу узнали! -- на одного минаев­ского портного, сколь прекрасно работающего, столь же свирепо и пьющего. Эта-то чисто портновская простота великого чело­века, его доступность, апостольская бедность, соединенная с ка­кой-то затаенной трагичностью, по-видимому, и привлекали к нему сердца красных минаевцев.

   И нервная дрожь, благоговейный трепет, радостный ужас охватывали красных минаевцев, когда они забегали по мосто­вой впереди профессора и расширенными глазами заглядыва­ли ему в лицо.

   -- Отец святой! -- клубочком вдруг вывертывалась из напирающей толпы одержимая кликушеством простоволосая баба и катилась по мостовой в ноги профессору. -- Помилуй нас! Нагрешили мы, окаянные, нагрешили!

  -- Портной! Наш портной! -- растроганно восклицали в то же время в толпе иные мужчины. -- Как есть наш портной! Вот интересно!

  -- Это -- да! -- то там, то здесь вырывались удовлетворен­ные отзывы из уст людей степенных, положительных, шаркавших по мостовой сапогами слева и справа от профессора. -- Вот это -- человек! Побольше бы нам таких!

   И зажил профессор в Красном Минаеве.

   Значение, которое придавали его личности горожане, с тече­нием времени не только не уменьшалось, но еще увеличивалось.

   По-прежнему каждому минаевцу хотелось затащить его к себе на квартиру, поставить самовар, усадить вместе с домаш­ними за стол, угостить, поговорить, чтобы потом до самой смерти было что вспоминать и другим рассказывать, как в этой самой комнате, за этим самым столом сидел и пил чай знаменитый петербургский профессор, портрет которого был вместе с порт­ретом царя в календаре. По-прежнему каждого красного минаевца соблазняло побывать и у профессора на дому, посмотреть, как великие люди живут, какая у них обстановка, что из вещей есть и чего нет, что они едят, пьют, на чем спят. По-прежнему в городе не было человека, который в глубине души не мечтал бы лично познакомиться с профессором, поздороваться с ним за руку, услышать вблизи его голос...

   С кем же тогда было в Красном Минаеве и знакомиться, если не со знаменитым ученым, профессором Серебряковым!

   Вместе с тем знакомиться с ним считалось делом не совсем безопасным.

   Профессор нигде не служил, ничем не торговал, и крас­ным минаевцам это стало казаться подозрительным. И слиш­ком необычным представлялся он им сам, по мере того как они его больше узнавали; и слишком неясны были цели и при­чины его чересчур долгого пребывания здесь даже для самой красноминаевской власти, которая не переставала вести по этому поводу с центром тревожную, нервную, в высшей степени раздражительную переписку. Кто мог тут понять, кто мог тут поверить, что профессор совершенно случайно, неожиданно для самого себя, избрал Красный Минаев местом для совершения своего очередного научно-литературного подвига, что из этого никому не ведомого городка он рассчитывал в один прекрас­ный день подарить миру свой новый научно-литературный труд, значительностью содержания превосходящий все его предыду­щие труды!

   И самая фамилия, которую носил заслуженный профес­сор, фамилия всем известного историка права, автора многих блестящих научных исследований, которыми по настоящее вре­мя пользовались в высших школах в качестве учебных пособий, даже эта фамилия возбуждала в красных минаевцах зловещие подозрения, и вокруг нее без конца создавались нелепейшие, друг друга уничтожающие слухи. Говорили, что у белых за гра­ницей сейчас особенно свирепствует генерал Серебряков, род­ной брат профессора. Говорили, что у красных не так давно на Кубани отличался чекист Серебряков, родной брат профессо­ра. И одни из горожан боялись, как бы из-за слишком близкого знакомства с профессором не пострадать от красных, другие, наоборот, остерегались возможной в будущем за это мести со стороны белых. И к высокому почитанию, с которым горожане неизменно относились к профессору, примешалось чувство са­мого низменного шкурного страха. И уже ни один из горожан не водил с профессором сколько-нибудь явной и постоянной компании, и повелось так, что свидания с ним жителей происхо­дили большею частью тайно, ночью, и притом не больше чем но одному или по два раза в год на одну семью. Если же профес­сор по собственному почину пытался проникнуть в иную семью лишний раз, то там или оказывались наглухо запертыми двери, или внезапно переставал действовать звонок, или, чаще всего, никого из хозяев не оказывалось дома.

   И жизнь профессора протекала в Красном Минаеве в большом и грустном уединении. И это в нем особенно нрави­лось жителям и еще больше поднимало его в их глазах. Про­фессор, если он только действительно профессор, таким и дол­жен быть: одиноким, печальным, загадочным, погруженным в вы­сокие материи.

  -- Приходите-ка к нам сегодня вечерком чайку попить: будет профессор! -- шепотком на ушко приглашал один крас­ный минаевец другого.

  -- Ну? -- приятно удивлялся тот, но тотчас же, словно почу­яв возле себя ловушку, по-птичьи округлял глаза, вытягивал шею и спрашивал: -- А кто еще будет? Такого никого не будет?