Викулов был из «пожарников». Сгорел в бээмпэшке. Точно, я его сегодня видел, подумал Алексей. Везли на койке на процедуры. Леха Викулов из второй роты. Викул. Перед глазами возник серый ком белья, пропитанный желтой жирной мазью…

— Прости, братишка, — сказал Алексей «летёхе». — Нужда зовет.

Он отправился в уборную, насвистывая мотив из оперы «Кармен». На стене над унитазом была надпись «Тщательнее мой руки, воин». Алексей хмыкнул, левой рукой завязал тесемки больничных штанов — фокус удавался далеко не всякому. Сестрички говорили, что у него пальцы как у хирурга. Подошел к умывальнику, тщательно вымыл руку, но вытирать не стал. Полотенце оказалось серым и бугристым, словно размокшая вафля.

Не рискнул. Пошел, держа руку на весу, чтобы обсохла.

В коридоре, между плакатами «Товарищ военнослужащий, береги социалистическую законность!» и иллюстрированной цветной памяткой «Симптомы пищевого отравления», маялся прежний лейтенант.

— Нашел своего Викулова? — спросил Алексей. Лейтенант моргнул. Алексей проследил за взглядом «летёхи» и замолчал.

К ним шел врач.

Врач вытер руки полотенцем, хирургическая шапочка криво сидела на его большой голове.

— К Викулову? Кончился ваш Викулов, — сказал врач нехотя. — Ожог третьей степени, почти восемьдесят процентов тела. Две недели под капельницами и вот… Слышите?

— Как же… — лейтенант заморгал. — Как же так? Я ему гостинец вез… от тетки. Из Вологды.

— Гости — инец, — протянул врач. — Мы сделали все, что могли. Интоксикация, почки не выдержали. Понимаете?

Лейтенант растерянно кивнул.

— Идите, мужики, — сказал врач устало. — Накатите за упокой души раба божьего… Викулова… как его по отчеству?

— Алексей Иванович, механик — водитель, — голос лейтенанта дрогнул. — Призыв семьдесят девятого, весна.

Свиридов провел ладонью по лбу, стирая пот. Кожа белая, загара нет. Откуда капитан приехал? С Дальнего Востока? Или из какого‑нибудь Лондона?

— Разрешите вопрос? Давно вы здесь, товарищ капитан?

Свиридов помедлил.

— Да вот, прилетел на днях из дружественной ГДР. Приказ, сам понимаешь. Подняли меня, значит, по тревоге… и погнали на аэродром.

— Совсем срочно? Это, значит, пинком под мягкое место? — съязвил Алексей.

Свиридов усмехнулся.

— Вроде того. Я даже зубную щетку с полотенцем из общаги не успел захватить.

«Комитетчик» в сущности, был свой мужик. Нормальный.

— А вы полотенце в гостинице замыльте, товарищ капитан, — посоветовал Алексей невозмутимо. — С вас‑то кто спросит?

— Ты прямо кладезь ценных советов. — Свиридов снял фуражку, помахал на себя. — Уф, духота сегодня. Как в парилке. Присядем, что ли?

Город плыл за окнами — бело — розовый, весенне — майский.

— А ну‑ка, — капитан потянулся к ручке, с треском повернул. Через распахнутое окно влился на лестничную площадку кусочек Ташкента. Запахло сухой пылью, нагретым солнцем деревом, цветущей землей. И еще почему‑то — вареной бараниной и тушеной капустой. А! Это из столовой, понял Алексей.

— Вообще‑то, сидеть на подоконниках запрещено, — заметил он.

Капитан усмехнулся. Достал из портфеля армейскую фляжку, металлические стаканчики и коробку конфет. Алексей невольно загляделся: там лежали аккуратные, завернутые каждая в прозрачный целлофан, желтые круглые конфеты. Яркие, как кусочки кураги особого, «медового» сорта. Только вот такой «кураги» в Ташкенте не купишь. Это заграница, сразу видно.

— Угощайся. Немецкие. Хорошо, сюда самолетом, а то не довез бы. Прозит! — капитан отсалютовал стаканчиком.

— Будем.

Алексей поднес стаканчик к губам, глотнул. Тягучая, пахнущая свежестью жидкость обволокла язык, мягко скатилась по пищеводу в желудок, всплыла к голове теплым шаром. Стало жарко… и хорошо.

За окном закричали: «Зинка! Зинка! Куда ты дела…». И потом по — узбекски.

Алексей не слушал.

— Немецкая мятная водка, — пояснил Свиридов. — Отличная штука. Так на чем я остановился?

Алексей помедлил.

— На задании. Или цели.

Свиридов кивнул, размял костяшки пальцев — с треском.

— Значит, так. Слушай, сержант, повторять не буду…

— Выходит, я остаюсь в армии?

Свиридов усмехнулся:

— Выходит. Дадим тебе прапорщика — сразу старшего, чтобы не мелочиться. Идешь на сверхсрочную.

— С этой рукой? — Алексей покачал культей в воздухе. — Ничего не забыли, товарищ капитан? А?

— Забудешь тут. Когда этой штукой у тебя перед самым носом размахивают…

— И что я должен сделать?

— Думать, — сказал Свиридов. — Тебе решать, сержант. Ты без пяти минут комиссованный, через пару дней тебя выпишут из госпиталя… Получишь документы и домой. Я тебя силком задерживать не стану… Тебе вообще есть, куда возвращаться?

«Дембель, скоро дембель». Мысль билась, словно залетевший в окно голубь. Металась по комнате, круша хрусталь и ломая крылья. Медленно пульсировала заживающая культя.

Жара. Грохот гусениц, мелкие камешки, летящие из‑под траков… Вспышка справа, вспышка слева.

«Леша, б…дь! Прикрой!» Алексей мотнул головой, отгоняя воспоминания.

Тень БМП — шки, надвигающаяся на руку…

Пришел дембель, откуда не ждали.

Алексей выпрямился. Подступило невыносимое желание взять капитана в охапку и выкинуть в окно. Пусть летит.

«Тебе есть, куда возвращаться?» Ур — род. А то он не знает.

Алексей усилием воли взял себя в руки.

— Где это будет происходить? Эта операция?

Капитан странно усмехнулся:

— Не «где», а «когда».

Молчание. Капитан аккуратно разлил остатки водки. За это время Алексей успел прикинуть варианты. Афган, Пакистан… что еще? Куба? Вьетнам? Ангола? Камбоджа?

«Не где, а когда».

— Ну, что, есть вопросы? — капитан терпеливо ждал.

«А какая, в сущности, разница, где это будет? Или когда. В любом случае я снова возвращаюсь за Реку».

Алексей медленно поднял здоровую — левую — руку и поскреб подбородок. Побриться бы. И еще…

Он повернулся к капитану:

— Полотенце брать?

За окнами госпиталя плыл Ташкент, цвели абрикосы и яблони. Шел тысяча девятьсот восьмидесятый год, год Олимпиады. За сотню километров отсюда, в дружественной Народной республике Афганистан советский Ограниченный Контингент мужественно выполнял свой интернациональный долг.

В палате читали стихи — не так, как обычно это делают — с надрывом и декламацией, а спокойно, устало. Словно прозу:

Парашюты рванулись,

И приняли вес,

Земля колыхнулась едва.

А внизу дивизии: «Эдельвейс» и «Мертвая голова».

Автоматы выли, как суки в мороз

Пистолеты били в упор

А мертвое солнце на стропах берез

Мешало вести разговор.

Алексей мотнул головой. Ерунда какая. Каждый день люди умирают. А я вдруг расклеился. Кто мне этот Викулов? Кто я Викулову?

В приоткрытую дверь Алексей видел железную койку, свисающие до пола трубки капельниц. Из таких плели украшения, они были особого, золотистого цвета. Шнур капельницы покачивался. Медсестра закрывала белой (нет, серой) простыней нечто бесформенное, почерневшее…

Он грешниц любил, а они его,

И грешником был он сам.

Но где ты святого найдешь одного,

Чтобы пошел в десант?

Свиридов кивнул Алексею: садись. В комнате гудел вентилятор, в углу под потолком зависла паутина. У раскрытого настежь окна две мухи гонялись друг за другом.

Видимо, мечтали догнать и зажить полноценной семейной жизнью. Весна.

Перед капитаном лежала толстая папка. Свиридов вытащил лист и взялся за химический карандаш.

— Ну, что решим? Кто ты у нас будешь?

— Буду? — не понял Алексей.

— Фамилию в контракт какую напишем? У нас тут секретность, если не забыл.

Алексей усмехнулся: