– Я следовал собственной логике. – Он глубоко затянулся трубкой, прежде чем снова заговорить: – Я признаю, что есть несколько, пусть и немного, областей, в которых я как личность ограничен. И возможно, здесь они пересеклись – к моему большому разочарованию и к несчастью жертвы, Элизабет Страйд. Уверен, в списке грехов у апостола Петра разочарование стоит гораздо ниже, чем бессмысленная смерть. Какая удача, что я не верю в сказки о загробной жизни.

Я не знал, что сказать. Мне случалось видеть Холмса пребывающим в растерянности, полностью захваченным охотой или торжествующим. Но я никогда не видел, чтобы гений дедукции проявлял смирение, и, подозреваю, сейчас он подошел к этому чувству ближе, чем когда бы то ни было.

Детектив не отводил глаз от противоположной стороны улицы:

– Ни одну из убитых в Уайтчепеле женщин до, во время или после тирании Потрошителя не видели со столькими мужчинами различной наружности, как Элизабет Страйд, сорокачетырехлетнюю потаскушку, у которой не хватало двух передних зубов. Я сам повстречал ее с одним из клиентов, хотя вряд ли стоит списывать со счетов и других мужчин, с которыми она общалась ранее, причем иногда, по словам свидетелей, достаточно тесно. Согласно свидетельским показаниям, она не скупилась на выражения теплых чувств по отношению к любовникам, что меня порядком удивляет. Возможно, вам удастся это объяснить.

– Это игра, Холмс. Женщины притворяются, что мужчина им интересен, льстят ему и кокетничают. Но на самом деле им нужны лишь деньги, которые на ближайшие несколько часов облегчат им жизнь, и не важно, потратят они их на пиво или на койку в ночлежке. Обычно они настолько пьяны, что едва ли осознают, что творят. То же самое относится и к мужчинам.

– Отличная реклама для подобных сделок, Уотсон. Даже в опиумном притоне мне случалось наблюдать более теплое взаимодействие между людьми.

– В таких делах оба участника – темные, несчастные души, Холмс. Это известно всему миру. И тем не менее в крупных городах насчитываются десятки тысяч проституток и еще большее число их покровителей. Этот обычай стар как мир.

– Неудивительно, что звезды, луны и планеты стараются держаться подальше от нашего земного шара. Давайте вернемся в вечер двадцать девятого сентября прошлого года, Уотсон. Где-то между семью и восемью часами Элизабет Страйд заработала полшиллинга за уборку. В планах у нее были другие, и более прибыльные операции: она одолжила щетку для одежды у цирюльника Чарльза Престона и оставила отрез бархата поденщице Катарине Лейн – двух своих друзей она встретила на углу Флауэр и Дин-стрит.

Уже в одиннадцать часов вечера двое рабочих, входя в паб «Герб каменщика» на Сеттл-стрит, видели ее снаружи в обществе некоего мужчины. Их поразило, что пара обнимается и целуется в открытую. Мужчина был слишком благородного вида, чтобы позволить себе такое поведение: опрятная черная визитка и пальто, котелок, черные усы, ростом около пяти с половиной футов[20].

Я кивнул: картина вырисовывалась ясная, как если бы я смотрел пьесу.

– Рабочие не удержались, чтобы не поддразнить женщину. Они объявили, что ее спутник якобы вылитый Кожаный Фартук.

– Кожаный Фартук! Боже милостивый, Холмс, это достаточно жуткая персона! Он был одним из первых подозреваемых в преступлениях Потрошителя.

– Одним из первых и самых маловероятных, однако прессе хватило глупости обличить его как убийцу – в умении упускать истинных виновников журналисты даже инспекторам полиции фору дадут. Хотя в тот раз я и сам отличился в духе лучших умов Скотленд-Ярда, – заключил он с горечью.

Великий сыщик и впрямь не мог простить себе досадный промах, в каких он столь часто упрекал официальных стражей порядка.

– Тот человек действительно носил кожаный фартук, а когда его арестовали, обнаружилось, что он хранит дома несколько подозрительных ножей, не так ли? – уточнил я.

– Вы правы, мой дорогой друг. Он работал сапожником – отсюда и фартук, и, вероятно, длинные ножи. Он грубо обращался с жрицами любви, тут не поспоришь, и к тому же был евреем. Хуже всего – его звали Джек. Джек Пицер. Он считался местным жупелом – о таком подозреваемом полиция и пресса могли только мечтать: «сумасшедший еврей», которого можно представить народу и вышестоящим чинам как виновника и чьим именем впору запугивать детей в колыбелях, – закончил Холмс почти презрительно.

– Не буду отрицать, что я тоже ухватился бы за такое имя и использовал его в своей истории.

– В вашей истории или моей? – уточнил сыщик ехидно.

– Вашей… конечно. Все мои истории… ваши.

– Хм-м-м, это не так лестно, как вы полагаете, Уотсон. Я настоятельно запрещаю вам выдумывать какую-либо «историю» на основе этого дела. Слишком ужасно было бы навсегда окрасить свое имя такой кровавой славой. Как бы то ни было, на Кожаного Фартука и так было потрачено чересчур много времени. Но вернемся в двадцать девятое сентября восемьдесят восьмого года. Незадолго до полуночи Мэттью Пэкер в передней своей квартиры дома номер сорок четыре по Бернер-стрит продал фрукты мужчине и женщине.

– Это следующая дверь от места преступления, рядом с которым мы сейчас находимся!

– В самую точку, Уотсон. Никто не ориентируется в уличных адресах лучше доктора, который часто отправляется на вызов среди ночи. Тут я должен отметить ваше явное превосходство над заурядными обонятельными способностями пса Тоби.

Я знал, что если бы мне удалось разглядеть Холмса в свете керосиновой лампы, я увидел бы лукавые искорки в его глазах: он деликатно отплатил мне за сварливое недовольство, которое я недавно высказал на Бейкер-стрит.

– Бедный старик Пэкер! – продолжил он. – Его показания ненадежны, как его старческие руки. Хоть он и узнал в женщине Долговязую Лиз и описал ее спутника как человека тридцати – тридцати пяти лет, смуглого мужчину среднего роста, это остается сомнительным свидетельством.

Холмс сильно затянулся трубкой и, прежде чем снова заговорить, выдохнул столько дыма, что хватило бы для миниатюрного паровоза. Он повернулся и посмотрел вдаль.

– Следующий свидетель – единственный, кто слышал слова будущей жертвы. То был Уильям Маршалл, другой рабочий: он стоял снаружи своего дома номер шестьдесят четыре по Бернер-стрит и заметил пару у соседней двери на улице. Он упомянул, что ни один из них не выглядел пьяным, но они вовсю целовались. Впрочем, подобное поведение привычно для этого района. Он указал, что мужчина – средних лет, полный, чисто выбритый, ростом немного повыше пяти с половиной футов, – произнес: «Болтай что угодно, только не молись», а затем проводил женщину к Датфилдс-Ярд. – Детектив кивнул на ворота через дорогу.

– Звучит так, будто он знал ее, Холмс! Это явное предостережение, с незнакомцами так не разговаривают.

– Очевидно, однако, что в Уайтчепеле все друг друга знают, раз волей-неволей то и дело целуются.

– Было ли в этом мужчине что-нибудь необычное, помимо его солидного возраста? Другие подозреваемые были решительно младше тридцати пяти, а характеристика «средних лет», как мне видится, подразумевает человека лет сорока пяти или пятидесяти.

– Да, этот мужчина представляется мне особенно интересным не только из-за своего загадочного замечания. Он был одет скромно, как клерк: визитка, темные брюки, форменная фуражка; ничего, что привлекало бы внимание, хотя морская фуражка выбивается из общей картины и отдает чем-то зловещим.

– Вы так полагаете, старина?

Он пожал плечами и опять припал к мундштуку. Мне показалось, что мое простодушное чутье только что себя оправдало, хотя я так и не понял, каким образом и относительно чего.

– Однако, к сожалению, отсутствует описание лица этого человека: Уильяму Маршаллу не удалось его разглядеть – без сомнения, из-за жарких поцелуев.

– Холмс, поцелуи в Уайтчепеле – все равно что рукопожатие в других частях Лондона. Это начало сделки, а не ее результат.

– Мне остается только радоваться, что я сам избежал заключения подобных сделок. Время идет, и близится мое появление на сцене. Уже полпервого, и Долговязую Лиз Страйд до сих пор видят на улице, что озадачивает. Констебль Уильям Смит во время обхода замечает мужчину и женщину: они стояли почти там, Уотсон, откуда мы сейчас ведем наблюдение, напротив места, где через час будет обнаружено тело жертвы. Он узнал Страйд, и был первым, кто разглядел красный цветок на ее жакете.