Вдруг ветер сразу утих. Наступила тишина, столь же внезапная, как и буря. Море еще бушевало, небо было по-прежнему темно и зловеще, но ветер и дождь прекратились. Теперь я мог спокойно оглядеться кругом. Я вскарабкался на мачту, но ничего кроме бушевавших волн не увидал. Положение мое было очень опасно, но я не отчаивался. Прежде всего я решил поднять якорь и пустить шхуну по ветру: может быть, мне и удастся нагнать товарищей. Но прежде чем я успел это сделать, неожиданный порыв ветра нагнал на палубу целые потоки воды. Волны снесли почти все подвижное с палубы, снесли кухню, сорвали и унесли верх капитанской каюты. Но худшее еще было впереди. Волна ударила о штурвал и разбила его. Все карты и компасы, хранившиеся в капитанской каюте, погибли. Хорошо еще, что я сам-то был в это время на носу, а то и меня снесла бы эта ужасная волна.

Порыв ветра не был последним усилием бури. Вскоре ветер переменил направление и с еще большей силой задул с противоположной стороны. В таком ужасном положении, привязанный веревкой к мачте, я провел всю ночь. Около меня не было никого, никто не мог помочь мне.

Единственное живое существо на шхуне, кроме меня, — собака Янсена. Временами до меня доносился ее жалобный вой. Она была заперта мной еще в начале бури в нижней каюте.

Всю ночь ветер бросал шхуну то в ту, то в другую сторону. К рассвету буря начала стихать, а к шести часам утра дул уже только слабый ветерок. Я мог теперь осмотреться.

Представьте себе мое счастье, когда я увидал, что шхуна все еще крепка и непроницаема для воды. Осмотрев шхуну, я тотчас же спустился вниз, чтобы освободить собаку Бруно. Восторг бедного животного не имел границ. Бруно тотчас же бросился на палубу и забегал по ней. Он долго бегал и искал кого-то, вероятно, хозяина. Но кроме меня никого на шхуне не было.

Утро было прекрасное, и я решил попробовать поднять уцелевшие паруса. Я достал из бака все, что мне было нужно, и после долгих усилий натянул-таки грот и стаксель. Но у меня не было ни компаса, ни карт. Я не знал, какого направления мне нужно держаться, чтобы добраться до берега. Я знал, что в тех местах море усеяно бесчисленным множеством островков и отмелей, известных только искателям жемчуга. Мне казалось, что куда бы я ни направил шхуну, она или станет на мель, или засядет на коралловом рифе.

На прежнем месте оставаться не было никакого смысла. Нужно было пускаться в путь. Руль был сбит бурей, поэтому я укрепил на корме два длинных рулевых весла, они должны были заменить мне руль. Работа эта была нелегка и заняла у меня три дня. Наконец, все было в порядке, шхуна была готова к плаванию. Я поднял якорь и пустил шхуну по направлению к западу, руководясь положением солнца. Через несколько дней я изменил принятое сначала направление на юго-западное. Я надеялся встретить на этом пути один из островов Голландской Индии. Но день проходил за днем, а никакой земли не встречалось.

Представьте себе, если сможете, мое положение. Один-одинехонек на шхуне. Руля нет, нет карт, нет компаса. Неизвестно, где я и куда плыву. Я мучусь страхом и за себя, и за своих товарищей. Что ждет меня?

Ночью, на время сна, я бросал якорь, а утром, на рассвете, вставал и пускался в дальнейший путь. Я искал земли…

На тринадцатый день вечером, как раз перед заходом солнца, я увидел вдали островок. Вскоре я заметил дым, клубами поднимавшийся над берегом. Очевидно, на берегу был разведен большой костер. Я думал, что это какие-нибудь сигналы, и предположил, что приближаюсь к одному из дружественных нам малайских островов. Как оказалось, я ошибся. Подплыв ближе, я увидел несколько совершенно голых дикарей, которые бегали по берегу и яростно размахивали копьями по моему направлению. Это мне не очень-то понравилось, и я повернул шхуну чтобы обойти остров. Сильное течение не позволило мне выполнить этого плана. Меня гнало в какую-то большую бухту, и вскоре я очутился в большом заливе, в 3 или 4 мили шириной. Над поверхностью воды залива кое-где виднелись коралловые рифы. Течение увлекало меня все дальше и дальше. Через несколько минут шхуна попала в большой водоворот и успела несколько раз повернуться в нем, прежде чем я справился с рулевыми веслами и вывел судно из опасного места. Вслед за этим шхуну понесло к скалам, и я должен был стоять с веслом в руке и отталкиваться им от скал. Это были страшные минуты, и я до сих пор удивляюсь, как шхуна не пошла ко дну. Ведь она была уже достаточно повреждена бурей, да и кроме меня никого на ней не было. А много ли мог я сделать один?

Я начал было отчаиваться в том, что мне удастся выбраться из этого течения, как вдруг шхуна очутилась в узком проливе между двумя островами.

Воинственные туземцы уже давно остались позади меня. Я никак не думал, что и здесь снова встречу врагов и вдруг… Как раз в то время, когда я был в самой узкой части пролива, на одной из скал, нависших над проливом, появилась целая толпа голых туземцев гигантского роста.

Туземцы были страшно возбуждены. Туча копий полетела в меня. Хорошо еще, что при встрече с первой толпой дикарей я устроил себе на палубе убежище из поставленных перпендикулярно люков. Я спрятался в нем. Копья падали вокруг, но меня не задевали. Тогда туземцы бросили в шхуну десятки бумерангов, но без результата. Некоторые из этих странных орудий задели паруса и упали на палубу, но остальные возвратились к бросившим их туземцам. Я оставил у себя бумеранги, попавшие на шхуну. Они были около 50–60 сантиметров длины и по виду очень походили на лезвие серпа. В самой широкой своей части они имели от 4 до 5 сантиметров ширины. Сделаны они были из очень твердого дерева и могли нанести большой вред.

Туземцы подняли на берегу страшный шум и вой. Они громко кричали, пуская в меня множество зазубренных стрел. Тот факт, что они имели бумеранги, показал мне, что я нахожусь где-то вблизи от материка Австралии. Бумеранг — орудие австралийских народов. Тем временем течение уносило меня все дальше и дальше. Скоро я оставил далеко позади себя вопивших туземцев.

В конце пролива виднелся маленький островок. Я хотел было пристать к нему, но как только я приблизился к островку, на берегу его показалась толпа дикарей. Они бросились в свои лодки и стали грести по направлению к шхуне. Наученный горьким опытом, я поспешил поднять паруса и направился в открытое море. На шхуне был большой запас ружей и боевых припасов. Мне легко было бы потопить 1–2 лодки туземцев и тем охладить их пыл. Но я удержался от этого, рассудив, что все равно ничего этим не выиграю.

На четвертый день после моей встречи с воинственными туземцами поднялся сильный ветер. Я занялся тотчас же приведением шхуны в такое состояние, чтобы она смогла выдержать надвигавшуюся бурю. Пока я работал, погода становилась все хуже. День клонился к вечеру, и я употреблял все усилия, чтобы держать шхуну против ветра. Это было трудное дело. Впереди ничего не было видно, и я подвигался наугад. Ночь прошла все же благополучно.

Утром на пятнадцатый день я с обычным вниманием исследовал горизонт, как вдруг, посмотрев вперед, увидал, что море было совсем белое от пены бурунов. Я знал, что бурун указывает на близость кораллового рифа. Я поспешил попробовать отвести шхуну в сторону, но было уже поздно. Шхуна шла вперед, на буруны, навстречу гибели.

Через несколько минут дно шхуны со страшной силой ударилось о коралловый риф. Толчок был так силен, что я тяжело упал на палубу. Шхуна застряла на рифе и вздрагивала от ударов волн. Я залез на мачту и оглядывал окрестности. Вдруг, совершенно неожиданно, громадная волна хлынула через борт со стороны кормы. Сильный толчок сбросил меня на палубу. Когда я поднялся, весь в крови и синяках, то первое, что поразило меня, это была мертвая тишина. Ни рева буруна, ни грохота волн, ни воя ветра — ничего не было. Я видел, как пенились буруны, видел, как перекатывались через риф волны, но ни один звук не достигал моего слуха.

Наконец, я понял: я оглох. Сильный удар волны по голове лишил меня слуха. Я был так подавлен этим несчастьем, что и сказать не могу. Несчастье это оказалось, однако, не таким уж большим, как мне показалось по началу. На следующее утро я почувствовал внезапный треск в ухе и вслед за тем услышал рев буруна и лай собаки. Но правое ухо так и осталось поврежденным, только на левое ухо я слышал хорошо.