7 февраля наша работа была закончена, и мы возвратились в Порт-Артур. За все время японцев так и не видели, зато от постоянно менявшейся погоды пришлось немало вытерпеть. Иные дни, даже при ветре, температура держалась 2--3R выше нуля, иногда же, при штиле, мороз доходил до 7R, и за несколько часов поверхность гавани покрывалась льдом, впрочем, таким тонким, что миноносец резал его без затруднения и без опасности для корпуса.

   За эти же дни обнаружилось весьма неприятное свойство наших мин заграждения. Испытывались они на тихих учебных рейдах, вроде Транзунда (в Балтийском море) и Тендровской косы (в Черном море), где были признаны вполне удовлетворяющими своему назначению. Но здесь, в бухтах, куда заходила зыбь с открытого (настоящего) моря, где действовали приливо-отливные течения, из-за ничтожной конструктивной ошибки они оказались опасными не только для врагов, но и для друзей. Минреп, т. е. веревка, свитая из стальной проволоки, которая соединяет мину с якорем и держит ее на месте, проходит через отверстие, вырезанное в особом щите, называемом парашютом. Отверстие в парашюте выдавливалось общепринятым для этой цели станком, и никому в голову не приходило обратить внимание на то, что края его острые. Между тем на зыби и переменных течениях минреп при малейшей "слабине", дававшей ему возможность движения, терся об эти острые края, перетирался, и мина, вполне готовая при малейшем ударе к взрыву, пускалась в плавание по воле волн.

   Был случай, когда такая мина подплыла к стоявшей у самого берега моря фанзе (Фанза -- китайская хижина.) рыбака-китайца, ударилась о прибрежные камни, и -- от фанзы со всеми в ней находившимися ничего не осталось... Другая при тихой погоде подплыла к пологому берегу и здесь обсохла во время отлива. Ее нашел обход какого-то стрелкового полка, решил предоставить начальству и поволок... Конечно -- взрыв... Из 12 человек обхода чудом уцелел только один, который и мог рассказать, как было дело... Разумеется, никто, ни мы, ни японцы, не были обеспечены от возможности наткнуться на подобную мину, плавающую в открытом море.

   Уходя из Талиенвана, мы видели две таких. Было дано приказание их уничтожить.

   В Порт-Артуре меня ожидал тяжкий удар...

   Только что успел я ошвартоваться у набережной, где находились угольные склады, и начать погрузку, как офицер, прибывший на дежурном катере, сообщил мне, что уже состоявшимся приказом Наместника он назначен командовать "Решительным", а я перевожусь старшим офицером на "Ангару"...

   Миноносец пришел на отдых? -- спрашивал "новый командир", не выходя с катера...

   Какой тут отдых! Приказано погрузиться углем, перейти к мастерским, за ночь выполнить необходимые работы (кое-что есть в машине) и к 8 ч. утра быть под парами в готовности идти на рейд!.. Вступайте в командование!..

   "Новый" сразу переменил тон, поспешно выскочил на палубу, начал пожимать мне руки...

   -- Как же так! Совсем неожиданно! Я вовсе не готов!.. Уж вы не откажите в дружеской услуге: по окончании погрузки переведите миноносец к мастерским. Войдите в мое положение -- первый раз на судне, в сумерках, а может быть, и ночью, менять место в такой каше... -- просительно заговорил он...

   Надо сознаться, это выходило довольно бесцеремонно, но я так был ошеломлен внезапностью, что машинально ответил:

   -- Хорошо, хорошо... поезжайте по вашим делам: я все устрою...

   Катер поспешно убежал.

   Было уже совсем темно, когда, установив "Решительный" у эллинга, в ряду других миноносцев, я собрался его покинуть. Сборы были недолгие -- один чемоданчик, -- прочие вещи еще оставались на берегу, на квартире товарища, откуда я так внезапно был вытребован. За поздним временем решил провести ночь у него же, а к месту нового служения явиться завтра.

   В кают-компании офицеры собрались проводить "по обычаю". Чокнулись, выпили, но пожелания были какие-то смутные, сбивчивые, словно на поминках... Мне показалось, что за этот короткий срок -- всего 5 дней -- мы успели сжиться, и расставание вышло тяжелым. Надо было скорей кончать.

   -- Ну, господа! -- обратился я к ним. -- Как бывший командир, хотя и кратковременный, благодарю вас за службу. Все было отлично. С судьбой спорить не приходится. Всякому свое. Я буду гнить на транспорте, а вам желаю, чтоб на первом же шоколаде с картинками, который выпустят за время войны, -- была фотография "Решительного"!

   -- Спасибо! Спасибо! За нами дело не станет! -- Вам дай Бог! -- Что вы говорите! -- Вам ли сидеть на транспорте! -- зашумели все вдруг.

   Я поспешил выйти наверх. Там, особенно после яркого освещения кают-компании, была тьма кромешная (по военному положению -- снаружи не должно быть видно никакого огня), только вестовой, чуть приоткрытым, боевым фонарем указывал дорогу к трапу.

   -- А команда? -- схватил меня за руку лейтенант в то время, как я собирался садиться в вельбот...

   Оглянувшись, уже несколько освоившись с темнотой, я различил ряды человеческих фигур, черневших вдоль борта.

   -- Зачем же это? Какой тут парад! Не по уставу: ночь -- спать должны!..

   Я не приказывал; сами вышли -- хотят проститься... Я ступил несколько шагов вперед, вдоль по фронту.

   -- Спасибо за службу, молодцы! Дай Бог вам и вашему миноносцу скорой встречи с неприятелем и славного боя! Прощайте!

   -- Рады стараться! Покорнейше благодарим! Счастливо оставаться!.. -- загудело во тьме нестройно, но так сердечно, что... я был рад мраку ночи...

   Традиционный поцелуй боцману, последнее рукопожатие офицерам, несколько взмахов весел, и... все кончено, все осталось далеко позади...

   -- Что случилось? В чем дело? -- набросился я на приютившего меня (штабного) товарища, -- что ж ты мне сказки рассказывал, что все налажено, все устроено...

   -- Но, пойми...

   -- Нет! ты -- пойми! Я бросил свое место ради войны! Кронштадтские транспорты не хуже артурских, да ведь я не пошел бы на них! Всю службу провел на боевых судах, а пришла война -- попал на транспорт? Что ж это такое? Не нашлось у вас, что ли, цензовиков для "Ангары"? Непочатый угол, я думаю!..

   -- Погоди, погоди! Отругался -- и будет. Все было сделано так, как я говорил. И корректуру приказа поднесли на утверждение, как всегда, для проформы... Вдруг -- собственноручно, зеленым карандашом, вычеркнул, говорит: есть старше. Вильгельм Карлович пробовал за тебя заступиться... Куда ж, говорит, его? Ведь был назначен старшим офицером... -- А он -- на "Ангару"! -- и сам пометку сделал... "Он" все помнит...

   -- Я плохо спал эту ночь, вернее -- вовсе не спал.

   Старшинство было, очевидно, пустым предлогом. Из числа командиров миноносцев можно было насчитать нескольких много моложе меня... Но тогда -- что же? Неужели теперь, в такое время, на таком посту, помнить, что несколько лет тому назад какой-то лейтенант не захотел быть придворным летописцем... Помнит, что этот маленький чин осмелился сказать "его" адъютанту, что никогда еще не продавал ни своего пера, ни своей шпаги!.. -- Но ведь, если даже унижаться до таких мелких личных счетов, так и то это -- счеты мирного времени!.. Перед грозой войны о них забыть нужно! Так честь, так долг, так совесть велит!..

   Не может быть! -- думал я, ворочаясь на постели и тщетно пытаясь уснуть! -- Ведь у нас война! Настоящая война, а не китайская бутафория... На войне охотников-добровольцев пускают в первую голову...

   С невольной горечью вспомнился рассказ про одного из наших известных адмиралов, как он, будучи еще старшим офицером, на замечание командира, отличавшегося самовластием (чтобы не сказать самодурством): "У меня так служить нельзя!" -- ответил: "Я не у вас служу, а с вами служу Государю Императору! Меня нанять к себе на службу -- у вас денег не хватит!"

   Какой ужасной ересью было бы признано такое исповедание веры в Порт-Артуре времен наместничества!..