* * *

   Когда он очнулся, холодный пот струился по лбу его. Старый горбатый дуб шумел над ним зелеными листьями, и заря занималась на небе. И снова увидеть себя Абдалла хромым, жалким нищим, уродливым горбуном, над которым смялись все люди, и само небо издевалось, наделяя горячее сердце чудными мечтами и неисполнимыми желаниями. Думал ли Абдалла, что великий Азис наказал его за нарушаемый обет, возвратив ему его прежний вид, или сознавал, что все недавние надежды его, горе и радости были только сном? Ненависть к жизни, горькое разочарование наполнили его душу. Ему казалось, что огненное солнце, выходя из волн и обращая сверкающее море в растопленное золото, смеялось над его бедностью, что лазурное небо и одетые ярким пурпуром горы гордились красотой своей перед ним, жалким калекой. Даже маленькая голубая фиалка, расцветая в траве, улыбнулась ему прямо в глаза, -- и он в бешенстве растоптал ее ногами. Один старый дуб по-прежнему сочувственно покачивал своей зеленой вершиной и протягивал длинные, черные сучья, словно дрожащие руки, к бедному горбуну. Абдалла развязал толстый шнурок, стягивавший его платье, и, сделав петлю, перекинул его на самую крепкую витку, потом вскарабкался вверх по стволу и, надев петлю на шею, бросился с дерева. Маленькое горбатое тельце его заболталось в воздухе, скорчилось, вытянулось и без движенья повисло высоко над землею.

   В священный день дувы⁹ толпы богомольцев стекались к полуразрушенной могил Азиса, над которой развивались зеленые значки. Тут были хромые, слепые, увечные, ждавшие исцеления. Старый афуз сидел на камне и, перебирая четки, протягивал глиняную чашечку для подаяния. Толпа обходила несколько раз вокруг могилы, усердно молилась, и многие из страдающих неизлечимыми недугами клали обрывки своих одежд на ее каменную ограду, надеясь вместе с ними оставить здесь свою болезнь. Великий Азис далеко по округе славился своими чудесами. Говорили, что близ могилы его протекает целебный ключ, видимый только для верующих. Страшные уродливые фигуры с воспаленными глазами и гнойными ранами, прикрытыми грязными лохмотьями, двигались кругом, опираясь дрожащими руками на деревянные посохи. Белые чалмы прикрывали изъязвленные, желтые лбы. Лихорадочные с изнуренными лицами распростирались ниц перед могилой и с воплями взывали к великому чудотворцу. В стороне стоял толстый мулла и продавал талисманы с зашитой в них "золотой дувой", молитвой об исцелении. Лучезарное, праздничное солнце озаряло грустную картину бедствий человеческих: горячие, острые камни обжигали босые ноги странников, жаркий ветер обвевал раскрытые груди, и не было ни одного ключа, чтобы утолить жажду. Но лазурные горы были так же ясны, как детская вера в сердцах молящихся, и к голубому небу подымались взоры, полные надежд и упований. "Аллах акбар, Аллах акбар!"¹⁰ -- звучали слова молитвы.

________________

   ¹ Уланами называют в Крыму молодых татар. Улан -- парень.

   ² Хна -- краска для волос и ногтей.

   ³ Эблис -- демон.

   ⁴ Азисы -- мусульманские святые.

   ⁵ Джины -- духи, бывают злые и добрые.

   ⁶ Нене -- мать, татарки зовут так пожилых женщин.

   ⁷ Свадебный обычай.

   ⁸ По верованию мусульман, после смерти человека два ангела, Мункар и Накир, являются к его могиле, чтобы допросить его душу, еще не покинувшую тела, о ее земных делах. Этот обряд известен у татар под именем Салавата.

   ⁹ Дува -- молитва. Афузы -- мелкое духовенство.

   ¹⁰ Аллах акбар -- Бог велик.

ХАПЛУ-ХАЯ

Крымская легенда

   ... Вы знаете час, когда пламенный день слышит на своих знойных щеках первый поцелуй ночи. Солнце склоняется к западу, но оно еще не зашло. Ночь вышла из темных ущелий, но еще робко прячется в сгустившейся тени придорожных деревьев. Если этот час носит имя, --имя ему "мир". И вечерняя прохлада, сменившая полдневную жару, и кроткие лучи замирающего света, -- все навевает тогда на душу сладкое спокойствие и тишину. Дальние горы мерцают нежным, розовым светом, голубой сумрак клубится в долинах и в зелени садов льет тонкое благоухание фиалок, -- последняя дань уходящему дню. Скоро блестящие капли росы задрожат на цветах и деревьях, и влажное дыхание ночи потушит догорающий луч утомленного солнца. Полная предчувствия земля еще отвечает улыбкой убегающему дневному свету, но уже вьются над ее полуопущенными ресницами ночные сны и таинственные грезы, сотканные из звездного сиянья и лучей месяца. Пророк заповедал этот час для молитвы, так как никогда драгоценная чаша души не бывает более полна чистыми слезами раскаяния, никогда руки сами собою не складываются так молитвенно, как в час перед закатом. Это великий час примирения.

   Изнуренные зноем и трудом, собрались кучками деревенские татары на широкой улице селенья Узен-Баш. Выглянули из решетчатых окон белых глиняных хат румяные личики сельских красавиц, выбежали дети, и вдоль плетней запестрели зеленые фередже и красные терлеки. Вышитые куртки уланов, мохнатые шапки задвигались по улице, синий дымок трубок поднялся с завалинок, и деревня наполнилась смехом и говором. Кое-где в тени садов, перегнувшись через колючую ограду, шептался с чернобровой татаркой молодой джигит и, боязливо озираясь по сторонам, украдкой говорил ей нежные речи. Подымая мелкую пыль, проходила тысячеголовая отара. и овцы, подгоняемые кнутами загорелых чабанов, пугливо сбивались в кучи, семеня ногами и вздергивая мохнатые головы. На миг их белые, волнистые спины загораживали всю улицу, и проезжий татарин, помахивая нагайкой и сердито ругаясь, с трудом пробивался на лихом скакуне через блеющее и стеснившееся стадо. Где-то вдали слышался скрип мажары и гортанная песня возницы. Несколько татарок в белых чадрах спускались гуськом с косогора к речке, и их медные куманы сверкали в лучах заходящего солнца.

   -- Теперь бы по кувшинчику бузы на брата, да музыкантов! -- говорил веселый улан с кучкой товарищей шатавшийся по улице: -- Вот так сами ноги и выплясывают!

   -- Глядите, никак Осман задумал свадьбу справлять! -- подшутил кто-то, и вся ватага покатилась со смеху.

   -- А вот будет у тебя до свадьбы шея болеть! -- обругался Осман, показывая кулак.

   -- А ну-ка его, Осман!

   -- А ну, а ну!

   И оба задорных улана схватились среди хохота товарищей.

   В это время, в конце улицы показались две странные фигуры, ярко освещенных лучами заката. То были два древних старика, из которых один, опираясь на сучковатую палку, вел под руку другого, еще болеe морщинистого и древнего. Последний был слеп. На вид ему было лет 90. Сморщенное, старческое личико его блаженно улыбалось, ноги еле переставлялись, и голова бессильно кивала в такт каждому шагу. Другому было не более 70 лет. Лицо его, обрамленное длинной седой бородою, казалось сосредоточенным и грустным. Он не подымал глаз с дороги и осторожно сбрасывал посохом каждый встречный камушек из под ног своего дряхлого спутника. То были нищие, отец и сын, известные по всем татарским деревням сказочники. Что-то невыразимо трогательное было в этих двух беспомощных стариках, поддерживавших друг друга. Дряхлая рука служила опорой для другой, еще болee дряхлой, немощность заботилась о бессилии, бедность о голой нищете. Жалкие лохмотья покрывали старческое тело. Ноги были обуты в стоптанные, дырявые туфли. Грязные чалмы обвивали седые головы. Неужели у этих стариков не было ни крова, ни пристанища?

   Едва сказочников завидели на улице, вокруг них стали собираться любопытные. Босоногие дети бежали за ними следом. Усатые уланы и почтенные эфенди весело подходили к ним. Даже Осман перестал драться с приятелем и, дав ему последнего тумака, присоединился к слушателям, столпившимся в кружок под старым дубом, в широкой тени которого уселись отдохнуть прохожие сказочники. Под ветвистым зеленым навесом расположилась пестрая группа. Иные сидели с трубкой в зубах, другие раскинулись ничком на траве и внимательно слушали, подпирая руками бороды. Bсе глаза приняли сосредоточенное выражение. Татарки с завистью высматривали из-за соседних плетней, не смея подойти поближе; но как они ни напрягали свой тонкий слух, слышать они ничего не могли. Старики говорили слишком тихо. А говорили они много интересного: и о злых джинах, и о колдунах, и о зарытых кладах, и о давно прошедшем времени, когда над страною еще властвовали крымские ханы и турецкие падишахи. Далекое было это время, и помнили о нем только отцы их. Много песен сложилось о том времени, много сказок сказывается, и все-тo их знают прохожие сказочники. Теперь говорили они о кладах.