Техники и инженеры нас отогнали от самолёта, начали мыть, чистить, брать пробы всех жидкостей, в общем, разбираться с самолётом, а мы пошли в курилку. Почти у всех было впечатление от машины, как и у меня, до объяснений Сергея, и только Степан молчал. Я тоже молчал, понимал, что могу ляпнуть лишнее. «Сергей, если спросят меня, отвечай сам, что сочтёшь нужным. Ты – опытнее. Я сейчас, только, определил, какая между нами пропасть! Мне бы твоё видение машины!» «Это приходит с опытом! А его у тебя маловато! Да и летать ты стал много меньше. Выбирай время, целенаправленно. Летай!»

— А ты что молчишь, Андрюха? — задал кто–то вопрос.

— Серьёзный зверюга! Ещё бы и полетать на нём, да посмотреть на сильные и слабые стороны.

— Нам его и прислали для этого! — сказал Коккинаки, — но ты же уезжаешь!

— Да, отменить поездку я уже не могу.

— Так всё–таки! Чем он тебе так понравился?! Движок слабенький, вооружение – никакое, в кабине явно неудобно, взлетать с мягких и раскисших аэродромов не может, чуть ошибся на посадке и лежи на капоте.

— А ты был на аэродроме в первый день, когда я приехал?

— Это когда ты Иваныча гонял? Был.

— А мы, между прочим, были на одинаковых самолётах. Просто у Александра Ивановича больше отточены горизонтальные манёвры, а у меня – вертикальные. А тут машина, созданная специально для вертикального манёвра. И управление одним пальцем. Триммеры под пальцем, шаг винта под пальцем, закрылки под пальцем, ещё какие–то предкрылки, так те просто ручкой управляются. Не надо думать о машине, только о бое. Не надо отрывать руку от ручки, чтобы выпустить подкрылок, убрать его. Хорошо сделанная машина. Для боя!

Ершов, задавший вопрос, откинул «ухо» шлема и почесал себя за ухом.

— Это, да! У нас больше с рычагами «воюешь», чем с противником.

— Вот об этом и надо писать в отчётах, а не об общем зрительном впечатлении от внешнего осмотра.

— Андрюха в корень зрит! Меня они хорошо гоняли зимой! Еле–еле выкрутился! Теперь сам увидел почему! Очень стремительный самолет! — задумчиво сказал Степан.

Попрощался с ребятами и поехал домой. Риту нашел в зале на диванчике: обложилась книгами и увлечённо читает. Ещё и делает пометки в тетради. В обеде – отказано! Дескать, сам найди всё на кухне и в холодильнике, пока некогда. Есть одному не хотелось. Пошел в кабинет и позвонил Судоплатову:

— Товарищ Павел. Только что вернулся из Чкаловского, смотрел Мессершмитт–109 из Испании. У него: перевёрнутый Юмо, с непосредственным впрыском.

— Ты же говорил, что этого никто не делает!

— По моим данным, в июле этого года таких двигателей не было. Сейчас – есть.

— Похоже на наше?

— Принцип одинаковый, аппаратура – разная. Наша – проще по изготовлению. У немцев две дополнительных точки управления, а у нас – автоматическое управление.

— То есть, ты считаешь, что взяли не у нас? Самостоятельная разработка? Или улучшили то, что мы сделали?

— Нет, товарищ Павел. Больше похоже, что сами делали, а вот автомат регулировки сделать не смогли.

— И то хлеб! Вы оба дома?

— Да!

— Я сейчас освобожусь и приеду.

Позвонил Аркадию Дмитриевичу. Он внимательно выслушал, но резко не прореагировал. «Это ожидаемый результат! Скоро все двигатели будут такими. Удобнее!» Новостей больше не было, он только с самолёта. Звоню Николаю Николаевичу, и рассказал о «мессершмитте», и визите Микояна. Его больше заинтересовал Микоян, а я пытался развернуть его на планер «худого».

— Андрей, пойми! У нас разная производственная база! Если я выдам цельный металл, то меня сожрут металлурги! Но, все несущие поверхности 185–го я планирую сделать из дюраля. Включая все рули. По прочности результаты расчётов я уже имею. При положительном ускорении мы не проигрываем, но тяжелее почти на 300 кг. С отрицательным – много хуже, зато двигатель должен работать. А «мессер» даст сбой двигателя и рулей глубины. К сожалению – на пределе. Усиливать киль некуда. Слишком велика прибавка в весе. Давай, быстрей возвращайся, ты мне нужен в КБ.

Расстроился ещё больше, пошёл в зал к Рите. Меня встретил английский, который мы немного забросили за последние три–четыре дня. Она, оказывается, читала какую–то монографию об особенностях поведения различных языковых групп в Северо–Американских Соединённых Штатах и решила попрактиковаться на мне!

Мне было сказано, что отныне мы будем не только говорить по–английски, но и кушать, и спать. Здорово, подумал я… Но эти замечания не вселили в меня оптимизма. Если кушать мы будем так же, как и сегодня, то меня это совсем не устраивает… И я еще больше расстроился. Рита начала меня расспрашивать о том, как прошёл день и постоянно поправляла мое произношение, подтрунивая надо мной и говоря, что это не английский, а смесь английского с нижегородским. Особенно тяжело мне давался злополучный R… После 10 минут попыток правильно произнести слово, я вдруг увидел у Риты в руках драже «лимонное», она заставила положить под язык штук 5 конфет и говорить с ними во рту. Это была мука! Из–за сладкого потекла слюна, и приходилось довольно тяжело. Я, конечно, не сдавался. После того, как у меня наконец–то получилось, Ритуля сказала, что у меня есть выбор – либо прожевать конфеты, либо выплюнуть, но если я буду неправильно произносить слова, то она вернется к «лимончикам» и показала рукой на стоящий бумажный пакет. «Я купила 2 килограмма, так что надолго хватит», — улыбнулась она.

Потом подъехал Павел, и они занялись мной вдвоём. Пришлось звать Сергея, в результате я получил оценку Судоплатова, что словарный запас у меня огромный, а пользоваться им – я не умею! На что Сергей пробурчал: «Ну не знаю! Меня все понимают, и я всех понимаю! А когда я рявкаю: «РРРАЙТ» по рации, то ни у кого желания сделать что–нибудь не так не возникает! Проверено на учениях в Росфорде. Фиг с ним, проехали!» Получили от товарища Павла все документы, билеты, последние напутствия. Предстоял долгий путь и полная неизвестность. Обстановку немного разрядил Чкалов, который позвонил сообщил, что нашёл двигатели М–25В для всех 12 машин! Я представляю это «нашёл»! Бедные снабженцы! Завтра их обещали отгрузить в Ленинград и Одессу. Двигатели, не снабженцев!

На вокзал проводить нас прибыл, у меня чуть челюсть не отвалилась, народный комиссар Андреев! Явно, работа Берии. Андрей Андреевич, старый подпольщик, незаметно мне подмигнул и великолепно разыграл сцену прощания с любимым сыном и невесткой. Ему подыгрывала «моя» новая мать. Надавали кучу съестного. «Лаврентий Павлович сказал, что несколько разведок заинтересовалось твоей поездкой, Андрей!» – быстро проговорил АА в процессе прощания. «Берия решил подстраховаться и повысить этот интерес!» – немедленно отозвался Сергей, — Неплохо придумано!» Прощально машем руками из окна вагона, Дора Моисеевна вытирает платочком «слёзы». «Ну, просто семейная трагедия!» – резюмировал Сергей. Я его одёрнул: «не смеши меня! Иначе я не выдержу!» «Всё, всё! Иду гулять с собаками!» Тут у меня выступили слёзы, от смеха, конечно, но лицо я удержал, поэтому получилось довольно натурально. Когда мы закрыли дверь в купе, беззвучно расхохоталась Рита и прошептала мне на ухо: «Ты так!!! вошёл в роль! «Верю!» (Станиславский) В тебе пропадает великий артист!»

— Нет, правда, было очень неожиданно! Но меня всё время разбирал смех! Очень боялся рассмеяться! А как они сыграли! — сказал я.

— У меня просто слов нет! Всё было так натурально! Куда мы денем такую кучу продуктов?

— Саше надо отдать!

— Нельзя! Вдруг кто увидит! Он же даже близко к нам не подходил и делает вид, что нас не знает.

Саша, действительно не подходил к нам всю поездку, только один раз, проходя мимо в конце вагона, сказал мне три слова: «третье купе, дефендзива». Я передал это Маргарите.

Станция «Столбцы». Долго стоим, меняем колёса поезда. После революции, поляки, даже колею, заменили на немецкую. Тронулись, немного проехали и остановились. Стук в дверь, проводник на немецком и ломаном русском объявляет о границе и проверке паспортов. Ещё раз постучали, открыли дверь: лейтенант–пограничник, а сзади красноармеец: «Пограничный контроль, прошу предъявить документы!» Внимательно сличает фотографии, осматривает каждый паспорт. «Счастливого пути!» Через полчаса трогаемся, проехали около километра, все повторяется, но вместо пограничника – польский офицер в конфедератке, а сзади двое в штатском. Берёт паспорта, приподнимает их в левой руке, раздвигает, как карты, и показывает штатским, что оба паспорта – дипломатические! Даже не раскрыв их, подносит два пальца к козырьку, щелкает каблуками и возвращает паспорта, произнося: Serdecznie Witamy. На лицах двух штатских написано полное разочарование! Закрываем двери. Рита показывает куда сесть, и чтобы я расстегнул пиджак. Сама садится напротив, на коленях сумочка, рука в сумочке. «Засыпал к утру, курок аж палец свёл…»(С) До Барановичей доехали без происшествий. И дальше никаких происшествий не было. Поезд шёл быстро и подолгу на станциях не стоял. 10 минут в Варшаве, пять минут в Познани, за Познанью повторилась проверка документов, простояли больше часа, по вагону прошёл проводник: «Граница Рейха!» Высокий полный полицейский в серо–зелёной шинели и фуражке отдал честь, принял паспорта и передал их для осмотра человеку в штатском сзади, обвел глазами купе, но подчеркнуто не наступал на порожек двери, сделал полшага назад в сторону, для того, чтобы проверяющий документы посмотрел на нас. Принял документы от штатского, щелкнул сапогами, отдал документы: «Добро пожаловать в Рейх, господа!» В Берлин приехали довольно скоро. Нас встретил сотрудник Торгпредства. На его машине мы приехали в аэропорт Темпельхофф, довольно быстро прошли регистрацию и вылетели в Лондон на DC–3 авиакомпании Imperial Airways. Через три с половиной часа мы приземлились в Кройтоне. Там нас встретил представитель посольства в Лондоне. Нас поселили в Посольстве. На следующий день с нами познакомился Иван Михайлович Майский. Мы раскланялись с ним в коридоре столовой, он первым протянул руку Маргарите и, после этого, обратился ко мне, хитровато улыбаясь: «Меня известили по поводу вашего приезда, и, хотя я припоминаю, что у Андрея Андреевича и Доры Моисеевны только дочки на выданье, тем не менее, рад познакомиться с его сыном и его очаровательной женой! Всё, что зависит от нашего ведомства, мы сделаем.»