Кем бы ни был этот человек, он определенно не принадлежал ни к органикам, ни к лесничим. Выбравшим эти две профессии строго-настрого запрещалось придерживаться какой бы то ни было религии. Правительство, хоть и не запрещало поклонение любому божеству, отнюдь не приветствовало подобное, что создавало серьезные трудности в карьере верующих.

Мужчина, на которого наткнулся Дункан, очевидно, был каким-то работником, возможно, на одной из ферм по соседству, помогал лесничим или на биологической станции. Скорее всего, он использовал любую возможность, чтобы, ускользнув от чужих глаз, выполнить обряды своей эклектической веры.

Спустя некоторое время на смену песенке на латыни пришла мелодия на иврите. Затем Дункан, которого жажда и голод мучили все сильнее и который все больше и больше испытывал нетерпение и раздражение, усугубляемое постоянными укусами злых большущих мух, услышал еще одну, совершенно не похожую на предыдущие, песенку. Она звучала на языке, напоминавшем иврит, только звучавшем более гортанно и резко. «Наверно, на арабском», — подумал Дункан.

— Черт бы побрал всю эту чепуху! — в сердцах воскликнул он. Дункан встал и вышел из-за дерева. В пении незнакомца наступила непродолжительная пауза — он с удивлением посмотрел на пришельца, — а затем снова затянул прерванную мелодию, не сводя глаз с Дункана.

Дункан остановился в нескольких шагах от гиганта и посмотрел на него сверху вниз, а тот в свою очередь, не прекращая петь, уставился куда-то в область его пупа. Дункан стоял и рассматривал странного незнакомца, удивляясь его огромным размерам, складкам жира на животе, поражаясь густому слою пота, покрывавшему буквально все тело певца, его безволосой груди, соскам, которые были столь велики, что вполне могли бы сойти за женский бюст, свисавшему животу, украшенному вставленной в пупок крупной жемчужиной, невероятно большому пенису, грязным ногам, светло-зеленым глазам, удивительным для столь смуглого человека, длинному, тонкому носу, слегка загнутому на конце, волосатым ушам, красноте под копной густых черных волос, вдруг высветившейся в лучах яркого, вышедшего из облаков солнца.

Неожиданно мужчина оторвал правую руку от четок, на которых висело распятие, и жестом показал в сторону тополя, где-то футах в сорока от них.

Чудовищна дикая жизнь Нью-Джерси, подумал Дункан. Он уже подошел к дереву, а гигант все продолжал напевать, переключившись с арабского на другой язык, которого Дункан не знал, хотя и подозревал, что это западно-африканский язык, наверно, суахили. На нем говорит вся субэкваториальная Африка.

Наполовину выступавший из земли корень тополя купался в грязной жиже. Дункан принялся копать, отбрасывая комья в сторону и разгребая жижу пальцами. Вскоре показался край большого брезентового мешка. Он приподнял тяжелый контейнер, открыл откидную крышку, просунул внутрь руку и нащупал там гладкий холодный сосуд. Это была металлическая походная фляга. Он без промедления открыл ее. Незнакомец, закончив свои молитвенные причитания, широким жестом пригласил Дункана стать его гостем. Все было бы прекрасно, но, открутив пробку, Дункан вместо долгожданной воды почувствовал запах виски. Он в отчаянии шарил в мешке, надеясь найти другую флягу и, не обнаружив ее, приложился к спиртному. Терпеть больше не было никакой возможности, а это была хоть какая-то влага.

Боже милосердный!

Крепкий напиток обжег его пересохшее горло, из глаз потекли слезы откуда только они могли взяться в его совершенно обезвоженном теле. Однако виски почти тотчас принесло ему ощущение беззаботного и легкомысленного оптимизма. И сразу же еще более нестерпимую жажду.

Мешок поменьше предлагал ему сыр, лук и хлеб. Дункан проглотил добрую половину запасов гиганта, надеясь, что не слишком оскорбляет его своим поведением. Еда немного смягчила действие виски, и заполнила пустоту в желудке. Но жажда не ослабевала.

Дункан повернулся, и мужчина, все еще не глядя на него, выпустил четки и пальцем указал куда-то за дерево. Дункан, удивляясь собственной покорности, направился в указанное место. Пробравшись сквозь дружные заросли высокого кустарника, исколотый острыми колючками он подошел вплотную к берегу ручья. Здесь его ждало открытие, мимо которого он наверняка прошел бы, придерживайся он прежнего маршрута. Огромное дерево, росшее почти у воды, упало, перевернувшись корнями в сторону, и лежало поперек ручья. Получилось нечто вроде моста, плотно прикрытого сверху балдахином густых ветвей. О подобном месте он мечтал целый день. Дункан улыбнулся, выбросил вперед руки и с криком: «Спасибо, Господи» рухнул на четвереньки.

Продвигаясь в таком положении вниз по пологому берегу вдоль ствола рухнувшего дерева, он добрался до воды. Сначала он пил жадно, но потом заставил себя остановиться. Стоя по пояс в холодной воде, Дункан сделал еще несколько глотков и поплелся обратно в лес.

Подойдя ближе к сидящему под деревом незнакомцу — тот вел свое песнопение вновь на другом языке, — Дункан остановился. По коже его прошел холодок, отнюдь не из-за недавнего купания. В низу живота словно сосулька выросла: на макушке незнакомца расположился самец птицы — кардинала, похожий скорее на сгусток окровавленных перьев. Птица вертела головой, бросая по сторонам пронзительные взгляды, а затем улетела. Сразу же невесть откуда появился олень. Он остановился, оглядел Дункана, но убегать не торопился. Олень протрусил к гиганту, просунул влажный черный нос ему в ухо, облизал лицо и лишь потом направился прочь.

«Это еще что за чудеса? — подумал Дункан. — Современный Святой Франциск Ассизский [7], что ли?»

Мужчина, продолжавший напевать на каком-то странном, резко звучащем языке, вдруг умолк. Он оттолкнул распятие, которое раскачивалось, свисая на его грудь и скользя по толстому слою пота, и спустя немного остановилось. Перекрестившись, мужчина поднялся. Вернее сказать — пополз вверх, словно чудовище, всплывающее из черной лагуны. Гигант встал во весь рост — а составлял он никак не менее восьми футов, из-за чего Дункан со своими шестью футами семью дюймами выглядел рядом с ним настоящим пигмеем. «Весит, наверно, фунтов четыреста пятьдесят, а то и больше, — подумал Дункан. — Просто монстр какой-то. Лев среди людей. Бегемот и бык диких лесов».

— Вы слышите музыку деревьев? — гигант говорил глубоким, звучным голосом, подобного которому Дункану слышать не доводилось.

— Нет, а вы? — Человек этот, безусловно, был достоин того, чтобы вызвать у кого угодно чувство подлинного страха, но Дункан, которого по-прежнему мучили голод и жажда, и изнуряющая усталость, не боялся сейчас никого. По крайней мере, так он говорил сам себе.

— Конечно же, — гремел голос гиганта. — В это время дня да еще в такую погоду. Слышите, это — до-мажор. Аллегретто.

— Вы всегда таким дерьмом занимаетесь? — улыбнулся Дункан.

— Ха! Ха! Ха! Хо! Хо! Хо!

Смех гиганта был подобен реву разъяренного медведя, его немного смягчала широкая улыбка. Мужчина протянул руку и обнял Дункана. В крепком объятии его не было никакой демонстрации силы.

— Привет, дружище. Подозреваю, что ты принадлежишь к беглецам от того, что наше правительство называет правосудием.

— Да, — согласился Дункан. — А ты?

Его не покидало чувство нереальности происходящего. Он будто находился на сцене с невероятно странными декорациями, импровизируя в роли некоего экзотического персонажа.

Более всего его удивляло, что мужчина спокойно, без каких-либо лишних вопросов принял все: да, перед ним преступник, пустившийся в бега. Может быть, на самом деле он считает, что встретил органика, прикидывающегося сбежавшим от правосудия?

«Вполне возможно, — подумал Дункан, — что незнакомец сам является органиком, укрывшимся под личиной беглеца и занятым поисками подлинного преступника».

— Меня зовут Вильям Сен-Джордж Дункан. Правительство разыскивает меня изо всех сил. Очевидно, поэтому я представляю для тебя большую опасность.