Перед тем как перейти к тому, что сказал на это их собеседник, давайте поразмышляем о состоянии этих двух учеников. В ответ на терпеливые вопросы незнакомца, который снова спросил их: «О чем?», мы слышим самый настоящий словесный поток: безмерное горе, которое они так долго сдерживали внутри себя, вдруг изливается наружу в признании полной безнадежности. Вся бездна их отчаяния видна уже в том, что они говорят обо всем в прошедшем времени (Иисус, «Который был пророк»; «а мы надеялись было») и с множеством отрицаний («они не нашли тела Его»; «но Его не видели»). В своем безудержном горе ученики говорят две конкретные вещи, которые обнажают две самые глубокие причины их отчаяния.

Во–первых, обратите внимание на слова о том, что их погибший учитель «был пророк». Это можно понять двояко. Они могли иметь в виду просто то, что пророческая деятельность Иисуса, подтвержденная чудесами и знамениями, трагически оборвалась Его смертью. Однако, возможно, из?за того, как совершилась эта страшная смерть — из?за того, что Иисус был казнен на кресте, — Его пророческий статус оказался под сомнением. Он уже не был долгожданным Мессией, славным освободителем Израиля; Его развенчали и казнили как обманщика и предателя. Может ли этот опозоренный, униженный Иисус быть истинным пророком? Или их былая вера в Него на поверку оказалась чистой иллюзией и трагической ошибкой?

Это воистину ключевой вопрос — и не только для тех двоих, шагавших в Эммаус в начале первого века нашей эры, но и для тех из нас, кто столкнулся с подобными дилеммами в контексте неопределенности XXI века. Даже первым ученикам Христа было трудно примирить свою изначальную веру в Иисуса как пророка с непреложным фактом Его жуткой, позорной и очень публичной казни. Христиане последующих столетий тоже сталкивались с этой проблемой, снова и снова пытаясь хоть как?нибудь смягчить оскорбительность этой постыдной смерти. С прошествием столетий после смерти Иисуса Его статус пророка постепенно отходил на задний план, и Он представал перед миром то всемогущим Царем, то Господином вселенной, то любящим Женихом отдельной человеческой души. Это не значит, что такие описания неверны сами по себе, потому что ни одно из них не может вместить Христа целиком и полностью. Печально то, что подобные титулы, подчеркивая силу, честь и славу Христа, постоянно затмевают Того, Кем Иисус из Назарета был с самого начала.

Значимость этого вопроса для современного диалога на дороге в Эммаус становится понятной, если вспомнить, что говорит Ярослав Пеликан в своем блестящем исследовании влияния Иисуса на историю культуры. Он пишет, что к тому времени, когда в VII веке на арену истории ворвался ислам, провозглашая Иисуса великим пророком, христиане успели позабыть, что Евангелия тоже называют Его пророком, и накинулись на мусульман за то, что те прибегли к столь неадекватному, по их мнению, титулу. «В результате, — пишет Пеликан, — потенциальная значимость Иисуса как общего пророка для христиан и иудеев, а также для христиан и мусульман так и не получила своего развития»[34].

Что если теперь, оказавшись вместе на дороге в Эммаус, мы получили возможность реализовать этот потенциал по мере того, как христиане, иудеи и мусульмане, живущие в мире беспрецедентного насилия и террора, пытаются пробиться сквозь искажения и стереотипы истории и вместе обсудить значимость Иисуса как пророка?

Если бы это действительно произошло, христиане наверняка задали бы своим друзьям, мусульманам и иудеям, ряд очевидных вопросов. Например, ввиду того, как в исламе определена роль пророка, мусульмане легко поймут путников на дороге в Эммаус. Мусульмане особенно остро чувствуют, как трудно, почти невозможно называть пророком человека, который был объявлен преступником и чья жизнь завершилась публичным унижением и страшной казнью. Чтобы решить эту проблему, мусульмане заявляют, что на самом деле все закончилось совсем не так, и в жизни Иисуса просто не было ни креста, ни унижения. Но тогда у нас может возникнуть еще один вопрос — и сейчас, когда террористические акты совершаются все чаще и нередко на религиозной почве, мы просто обязаны его задать. Если убрать из человеческой истории распятого Мессию, разве любые определения пророка не сведутся исключительно к категориям чести, силы и власти? И в этом случае, насколько реальными и оправданными будут наши надежды на мир без насилия и злоупотребления властью?[35] Чуть позднее мы зададим еще один вопрос: что именно хочет сказать наш Незнакомец, настаивая на том, что Мессии «надлежало пострадать» и пострадать именно так?

Однако чтобы иметь право задавать такие вопросы, сначала христианам необходимо преодолеть и отвергнуть такие формы собственной религии, которые, как мы уже видели, радикально подрывают слово Христа. Как сказал Юрген Мольтманн, христианство, когда?то «покорявшее себе мир», теперь должно «покорить в себе все, что стало мирским». Реформация, необходимая для такой трансформации, потребует от нас разрушения идолов «христианского Запада» и радикального возвращения к «распятому Богу»[36].

Все это подводит нас ко второй причине, повергшей наших учеников в бездну отчаяния. Они рассказывают, как «предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его». Когда через двадцать столетий мы читаем этот отрывок с целью личного духовного роста, нам легко упустить из виду всю полноту исторического контекста описываемых событий. Иисус, галилейский пророк, рассорился с власть предержащими; Его осуждение и казнь были частью официальной судебной процедуры, в результате которой и Он, и Его последователи были объявлены предателями. Джеймс Элисон очень наглядно показывает, в какой ситуации оказались последователи Иисуса после Его казни. В Иерусалиме они были «чужаками», и потому их легко было узнать как сообщников «государственного преступника, которого только что казнили». Нам сразу становится понятен панический страх, заставивший учеников встречаться за плотно запертыми дверями или покинуть Иерусалим под покровом ночи. Элисон вполне справедливо говорит, что сразу после распятия Иисуса Его последователи превратились в «кучку разочарованных, испуганных, виноватых и горюющих полупредателей»[37]. Этим же объясняется неуверенное и нерешительное отношение двух путников к своему непрошеному и неузнанному спутнику.

• Что это за человек?

• Почему он так нас выспрашивает?

• Не приведет ли этот разговор к тому, что нас обвинят и арестуют как преступников?

Давайте посмотрим, что ответил им незнакомец. Его первые слова оказываются полной неожиданностью: вместо утешения и соболезнований он резко (по крайней мере, для западного уха) обвиняет их в безответственности: «Какие же вы бестолковые!»[38] Иными словами, он дает им понять, что они — по крайней мере, отчасти — сами виноваты в своем нынешнем чувстве полной безнадежности. В конечном счете, они пребывали в отчаянии, потому что в свое время усвоили ложное мировоззрение, основанное на весьма избирательном чтении еврейских Писаний. Чуть раньше в тексте сказано, что глаза учеников «были удержаны, так что они не узнали Его»; это значит, что причиной их неведения было не какое?то волшебство со стороны Бога, а их собственное неверное прочтение Писания. Будучи частью сформировавшей их культуры, они вместе с другими последователями Иисуса были введены в заблуждение, читая и толкуя Писание с идеологической точки зрения. Та толковательная традиция, на которой основывались все их чаяния относительно пророка Иисуса, была ложной. Их надежды были беспочвенными. Несмотря на ее сакральное словесное облачение, идеология, в путах которой они оказались, была неверной и обманчивой.