Марсий и Геба одновременно подтолкнули Диону вперед, чуть не свалив на пол — застыв, она не могла сдвинуться с места. Сильные руки носильщика паланкина подхватили ее и понесли, и Диона порадовалась, что ей не нужно ступать ногами на этот омерзительный пол. Все тут было словно пропитано мерзостью, кроме того, она вовсе не хотела знать, что там пролито и сколько лет назад мыли полы.

Неожиданно она оказалась в зловонной темноте. Тут было тише: ступеньки, ведущие вверх, никакого освещения — Марсий где-то по дороге избавился от своего фонаря, наверное, на улице. Пахло больше кошками, чем вином и потом, и воздух казался почти чистым после клоаки внизу. Марсий бережно поставил ее на ноги; Диона была благодарна ему — не очень-то приятно преодолевать ступеньку за ступенькой между Гебой, стремившейся вперед с распростертыми руками и самим Марсием, тяжело дышавшим сзади.

Геба внезапно остановилась. Дверь была закрыта. Служанка отодвинула задвижку и медленно отворила ее. В глаза Дионе ударил свет.

Хотя освещение было слабым, после мрака на лестнице этот свет показался ей ослепительным. Комната за дверью была больше, чем внизу. Здесь пахло вином получше — с едва уловимым ароматом меда, в воздухе разливался удушливый запах цветочных духов. Людей было меньше — по крайней мере, так казалось, и они создавали меньше шума. Диона услышала звуки авлоса[34], барабана и хрустальный перезвон струн лиры.

Когда ее глаза попривыкли к полумраку, она увидела что-то вроде пиршественной залы; повсюду стояли многочисленные ложа и низкие столики. Стены были разрисованы фривольными сценками, вогнавшими Диону в краску — она тут же отвела взгляд. Похожие сцены можно было воочию увидеть почти на всех ложах: мужчины и женщины, и даже чаще — мужчины и мальчики.

Сердце ее упало. Не стоило обманывать себя — было абсолютно ясно, что здесь происходит. В этой комнате обслуживались более богатые и капризные клиенты, чем внизу; здесь была лишь избранная публика, что показалось Дионе еще омерзительней. В лица вглядываться не хотелось, но сил удержаться не было — она должна найти сына. Один из мальчиков был ей знаком: она раньше видела его с Тимолеоном, и другого, лежащего на соседнем ложе, — тоже. Судя по всему, они не теряли времени даром; оба, изрядно уже пьяные, отвратительно хихикали, а партнеры тем временем ласкали их юные тела в свое удовольствие.

Был здесь и танцор; поначалу Диона его не заметила. Она в панике шарила глазами то по одному ложу, то по другому. Но ни один из мальчиков не был ее сыном. Танцор, одурманенный вином или кое-чем похуже, поражал абсолютным бесстыдством: бронзовое тело, умащенное до блеска, тугие темные завитки волос переливались иссиня-черными глянцевыми бликами. Один из зрителей попытался сграбастать его в объятия. Танцор со смехом увернулся и упал на колени мужчины, распаленного, как бык. Смех смолк, словно задохнулся, — мужчина зажал ему рот поцелуем.

Диона даже не помнила, как вошла в комнату. Какой-то подвыпивший юнец ухватился за волочившийся по полу конец покрывала и сдернул его с ее головы. Еще кто-то нагнулся и вцепился в подол; платье порвалось, обнажив одну грудь. Диона лишь на секунду остановилась, чтобы запахнуть его. Она действовала, словно сомнамбула, и легко, без малейшего усилия вырвала сына из объятий распаленной скотины.

Тимолеон был мертвецки пьян — однако не настолько, чтобы не узнать мать. На мгновение он остолбенел, но потом его опять одолело хихиканье:

— Прелестная мамочка. Прелестная, прелестная, прелестная мамочка…

Диона быстро огляделась. Омерзительный огромный мужчина, у которого она выхватила Тимолеона, вернулся к своей предыдущей пассии — совершенно голой женщине с пышной гривой волос цвета светлой бронзы. Никто больше не обратил на Диону внимания, разве что послышались насмешки и вопросы — что она собирается делать со своей юной пригожей добычей? Но любопытные быстро угомонились.

Она схватила с ближайшего ложа гиматий — трое его обитателей были слишком заняты, чтобы обратить на это внимание, и накинула на Тимолеона. Ее любимый сын пошатывался, хихикая, и беспрестанно бормотал ужасающие скабрезности. Диона влепила ему пощечину, и Тимолеон наконец замолчал.

Когда же он успел вырасти — она даже не заметила. Сын был на полголовы выше ее, длинноногий, как годовалый жеребенок, и совершенно беспомощный. Диона подтолкнула его к лестнице, потащила вниз и волокла за собой до тех пор, пока наконец не появился Марсий. Он подхватил мальчика и перекинул через плечо.

Тимолеон прекратил хихикать только на улице, когда Марсий швырнул его на землю. Несколько раз мальчика вырвало в канаву, но слуги не делали ни малейшей попытки помочь ему. Диона же была не в состоянии что-либо предпринять, то ли от ярости, то ли от потрясения.

Когда все выпитое за ночь вино вышло наружу вместе с пищей, съеденной за день, Марсий опять подхватил Тимолеона — на этот раз осторожно — и понес дальше.

В бастионе ее семьи, дома, на Диону смотрел дрожащий, испуганный ребенок с бледно-зеленым лицом. Она велела его выкупать; мальчика одели в чистую льняную тунику, причесали волосы; венок сорвали с головы и сожгли. Диона сидела на своем любимом стуле — в комнате, где обычно читала по вечерам, и изучала сына строгим холодным взглядом.

— Ну? — произнесла она наконец, потому что сам Тимолеон по-прежнему не выказывал ни малейшего желания заговорить. — Что скажешь?

Если бы сын заплакал, Диона могла бы совершить нечто непростительное: избить его, накричать, отослать к отцу. Но он стоял молча, и взгляд его становился все более уверенным, хотя щеки по-прежнему были залиты румянцем — розовые пятна на бледных щеках.

— Прости, мама. Я очень сожалею.

— Да? — Она приподняла брови, все такая же суровая. — И сколько раз ты уже сожалел — после походов туда?

— Я был там только один раз, мама. Честное слово.

Диона на минуту задумалась. Похоже, сын говорил правду.

— Кто тебя туда завел?

— Все получилось случайно, — ответил Тимолеон и прикусил губу. Из нее уже сочилась кровь — без сомнения, он пытался сдержать слезы. — Андроник иногда туда ходит. У него есть друг — мужчина, которого он называет дядей, но на самом деле он ему вовсе не дядя… Этот мужчина часто заходит в гимнасий, потому что обожает общество мальчиков… Он велел в следующий раз привести с собой друга или пару приятелей. Сначала вызвался Мелеагр. Он хотел взглянуть, на что похожи эти пирушки. Я сказал, что там не может быть ничего любопытного и особенного — они наверняка ничем не отличаются от вечеринок господина Антония. И тогда они оба уговорили меня пойти с ними и посмотреть самому.

— Значит, ты мне солгал? — возмутилась Диона. — Ведь ты сказал, что будешь ужинать в доме Мелеагра.

— Неправда! — взбунтовался Тимолеон. — Я сказал, что хочу поужинать с Мелеагром. Ты мне разрешила. Ты же не спросила, где…

Голова у Дионы раскалывалась. Она осторожно опустила ее на ладонь.

— О, боги! — проговорила она. — Неужели это расплата за то, что я столько времени провожу у царицы?

— Я не собирался делать ничего плохого, — заторопился Тимолеон. — Правда, мама, честное слово. Мне дали вина — пришлось выпить. Ну посуди сама, разве я мог проявить невежливость и отказаться? Они мне все подливали и подливали. Я вспотел и поэтому снял одежду. Они приставали ко мне с разными странными просьбами, и тогда я решил встать и пойти танцевать, чтобы они оставили меня в покое. Мама, а я и вправду красивый? Или они просто хотели заставить меня целовать их?

Диона смерила сына более чем выразительным взглядом. Тимолеон опустил глаза и замолчал.

— Хватит изображать из себя невинное дитя. Ты отлично знал, чем они занимаются. Я еще мшу поверить, что ты пошел танцевать, чтобы избавиться от их рук — я поступила бы так же. Но тебе ведь понравилось там, не так ли? Тебе же хотелось, чтобы они смотрели на тебя и, может быть, даже касались твоего тела.