- Вот это да, - ухмыляюсь я, откинувшись в кресле, - а папочка оказался полезным!

- Эмеральд, прошу тебя!

- Есть кое-что еще, и с меня было взято слово, что конверт будет распечатан лично мисс Эберди на следующий день после смерти ее отца Колдера Эберди, - вмешивается мистер Доусен. Он прожигает меня недовольным взглядом и поднимается с места. Почему-то мне кажется, что я задела его своим поведением. Но с какой стати? Мужчина медленно протягивает вперед запечатанный конверт и грузно, практически страдальчески выдыхает. – Ваш отец, Эмеральд, был замечательным человеком. Порядочным. Мы знали друг друга восемь лет, и никогда он не заставлял меня усомниться в своей честности.

Недоуменно морщу лоб.

- Вы так живо его описываете. Жаль, что мне не довелось с ним встретиться.

Мистер Доусен улавливает сарказм, растерянно округляет глаза и застывает в немом недовольстве. Почему-то решаю облегчить его страдания. Забираю конверт и говорю:

- Обещаю, что прочту письмо, а затем сожгу его, дабы скрыть улики.

- Родди, сядь на место! Пожалуйста, прояви хотя бы толику уважения.

- Что? – я недоуменно хмурю лоб и пожимаю плечами. – Прости, не знаю о чем речь.

- Родди!

Только на улице спокойно выдыхаю. С какой стати я должна притворяться той, кем не являюсь? Почему я должна улыбаться и кивать, когда не могу нормально переваривать информацию об отце? Однажды я получила от Колдера посылку. Да. На пятнадцатилетие. Меньше всего на свете, мне хотелось, чтобы он поздравил меня с днем рождения. Я глупо надеялась обрести отца в этом странном, невидимом образе, который преследовал меня всю мою жизнь. Но в той посылке была лишь открытка: броская, забитая блестящими до ужаса цветами, безвкусными розочками. А внутри сухая записка: с днем рождения. Могло ли что-то в тот момент обидеть меня больше? Я не помню его лица, но до сих пор помню его голос. Он звонил раз, может, два в год. Спрашивал: как дела? А потом вешал трубку, едва я отвечала. Позже мне просто надоело вести эти неоправданные диалоги-монологи, которые для меня кончались плачевно. Почти драматически. Я всегда знала, что у меня есть отец. Я знала, что он следит за мной, знала, что он иногда выходит на связь. Но при этом я никогда его не чувствовала. Общение с призраком отразилось на мне не совсем так, как хотелось бы окружающим. Папа ушел, папа исчез, папа бросил нас, но преподал мне бесценный урок: оказывается, быть рядом и быть далеко очень просто, если оставаться ледяным и неприступным с теми, кто в тебе нуждается – тогда и жить легче. Больно делают как раз те, кого мы любим. А если не любить, откуда боли взяться? Тогда-то я и пошла вся в отца: в человека, которого едва ли знала. Я начала смотреть на мир немного по-другому. Начала замечать насколько лицемерными, порой, бывают люди. Хороший человек тратит очень много сил, пытаясь остаться светлым в этой кутерьме из проступков и жестокости. Тогда зачем быть хорошим? Куда проще закрыться в себе и игнорировать то, что способно вывести из равновесия. Также можно взглянуть на мир шире. Наконец, перестать бояться людского мнения, их оценок. Делать то, что хочешь; что считаешь нужным. И, главное, не волноваться. Прекраснее философии не существует.

Я запрыгиваю на мотоцикл и подмигиваю прохожему парню. Он вскидывает брови, а я уже срываюсь с места, вновь бросив вызов своей судьбе. Дороги как всегда забиты до отвала машинами. Жара стоит неимоверная, асфальт плавает перед глазами, рассекая то вверх, то вниз. Я уверенно несусь по трассе, не обращая внимания на скорость. Мама бы пришла в ужас. Но когда меня волновало ее мнение? Закидываю назад голову, чувствую, как пот скатывается по шее.

- Эй!

- Черт, – резко торможу перед пешеходным переходом и всем телом подаюсь вперед. Ошеломленно распахиваю глаза, раскрываю рот и оглядываюсь. Дьявол, едва не вышибла из кого-то дух. Еще бы чуть-чуть.

- Сумасшедшая, - причитает кто-то из окна соседней машины. – Убьешь так кого-то!

Я замечаю лицо этой дамочки, но не отвечаю. Лишь пожимаю плечами и продолжаю ехать с прежней скоростью.

Я работаю в музыкальном магазине уже несколько лет. Это маленькое, кирпичное здание с карнизом, грязной витриной и бесящими дверными колокольчиками. Зимой тут жутко холодно, а летом – нечем дышать. Но, сколько бы нервов не уходило на починку кондиционера, это заведение – лучшее место, где мне приходилось работать. Во-первых, здесь не воняет жиром, как в замшелых забегаловках. Во-вторых, зарплата приемлемая. В-третьих, мой начальник – активная старуха, которая только и делает, что путешествует, лихо растрачивая собственные накопления. В итоге, каждый день, я предоставлена самой себе, и меня не тревожат проверками, контролем и прочей чепухой.

- Социальная антропология, значит, - сетует прямо над моим ухом знакомый голос, и я едва не роняю на пол стопку дисков. Резко оборачиваюсь.

- Саймон!

- Тише-тише, - парень в извиняющемся жесте приподнимает ладони. – Я и не думал выводить вас из себя, черная бестия.

Цокаю. Ставлю диски на полочку и вновь поворачиваюсь к другу. На нем дурацкая, широкая кепка, и я искренне усмехаюсь.

- Ты похож на пугало двадцатого века. Что это за реликвия?

- Когда тебя волновала мода?

- Я стала модницей прямо сейчас, когда заметила на твоей голове это. – Вновь криво улыбаюсь и бреду к кассе. Саймон идет следом. Он непослушно усаживает кепку глубже на макушке и вздыхает. – Что за вздохи?

- Ты какая-то тихая.

- Интересное наблюдение.

- Родди, ты даже не сорвала кепку с моей головы, не попыталась выкинуть ее в ведро на выходе. Может, это и не ты вовсе?

- Да, это не я.

- Серьезно, - парень останавливается напротив меня, облокачивается о кассу и мило прихлопывает ресницами. Он всегда строит глазки, когда добывает информацию. – У тебя точно все в порядке? А то как-то даже скучно. Никто не кричит, не выносится из магазина в агонии, не жалуется на твое ледяное гостеприимство…

- Я пытаюсь смириться с утратой.

- С какой еще утратой?

- Оказывается, вчера у меня умер отец. Теперь, наверно, положено носить траурные вещи, опускать взгляд при разговоре. Верно?

Я вновь дергаю уголками губ, а друг изумленно мешкает, то придвигается ближе, то опять отталкивается ладонями назад. Растерянно сводит брови и переспрашивает:

- Что?

- Я ведь хорошая дочь.

- Твой отец? – лицо Саймона вытягивается. Он не знает, как себя вести. Губы вроде растягиваются в улыбке, но рассмеяться – высшее проявление неуважения, чего мой друг не смог бы себе позволить. Он слишком добрый, обходительный, чтобы усмехнуться над тем, из-за чего люди плачут. – Ты серьезно? Черт, Эмеральд, это паршиво. Мне жаль.

- Жаль? – недоуменно вскидываю брови. – Чего именно? Папа не может скончаться, если его никогда и не было. Разве не так?

- В любом случае, умер человек.

- Так почему ты не плачешь? Реви постоянно, Саймон, ведь прямо сейчас умирают люди. Каждую секунду! Мы вот с тобой разговариваем, - я обхожу прилавок и театрально поджимаю губы, - а кто-то прощается с жизнью!

- Иногда ты меня пугаешь.

- Мог бы уже привыкнуть.

- Разве к этому можно привыкнуть? – парень встряхивает плечами и вновь смотрит на меня слишком пристально. Ненавижу такие взгляды. Они обозначают недопонимание, а Саймон – единственный человек, уважение которого я не хотела бы потерять. Порой, я думаю, что перегибаю палку. «Порой» наступает по вине Саймона Блумфилда, обычно в тот момент, когда он об этом даже не подозревает.

Мы познакомились девять лет назад. Тощий, русоволосый мальчишка в квадратных, несуразных очках, в болтающихся светлых шортах не мог не влипнуть в неприятности. Он боролся против всего мира, сосредоточенного в кулаках нескольких парней. Им что-то не понравилось, они почему-то решили внести лепту, а Саймон – зачем-то оказался рядом. Я возвращалась домой, когда заметила, как они избивают его за школьным корпусом. Парни били сильно, я слышала удары, взмахи, стоны, и каждый раз Саймон падал на асфальт. Но затем он поднимался. Вновь и вновь. Неугомонный, вялый мальчишка, вытирая сбитые в кровь локти, подрывался на ноги и опять падал. В его глазах горело яркое безумие. И что самое удивительное – он полностью отдавал себе отчет в своих поступках. Он вставал не потому, что он хотел убежать. Саймон поднимался, так как не мог иначе. В его характере смотреть проблемам прямо в лицо, даже если они норовят целиком поглотить тебя.