Ошеломив противника внезапным ударом, 5-й гвардейский корпус прорвал тактическую глубину его обороны, вышел во фланг, а затем и в тыл витебской группировки немцев. Только тогда они поняли бессмысленность своего пребывания на рубежах против нашего 84-го корпуса. Но даже и через сутки после прорыва гитлеровцы все еще заблуждались относительно намерений 84-го корпуса. За дымовой завесой, которую мы поставили перед передним краем 158-й дивизии этого корпуса, немцам чудились танки и самоходки. И не случайно они выпустили по участку, занимаемому 158-й дивизией, около четырехсот снарядов — намного больше, чем в полосе главного удара 5-го гвардейского корпуса.

Боевые действия 39-й армии в Белорусской операции (лето 1944 года).

Тем и примечательна Витебская операция, что к исходу третьего года войны мы смело навязывали врагу свою тактику, умело реализовывали свои решения.

Небезынтересно отметить, что, несмотря на самую тщательную маскировку, когда, нам казалось, сделано все для дезориентации противника, он все же уловил некоторые признаки нашей подготовки к наступлению.

Что же насторожило гитлеровцев? Ответ на этот вопрос дал один из первых пленных, оберфельдфебель, радист, подслушивавший наши разговоры. Он прямо заявил, что их удивило резкое сокращение количества переговоров по радио.

И хотя немцы почуяли неладное, внезапность была достигнута. Удар трех наших гвардейских дивизий — 17-й генерал-майора А. П. Квашнина, 19-й полковника П. Н. Бибикова и 91-й полковника В. И. Кожанова — обескуражил врага.

Не умаляя заслуг командного состава 39-й армии, я воздаю должное и молодым солдатам, быстро усвоившим науку побеждать. И прежде всего солдатам 5-го гвардейского стрелкового корпуса, который мы в то время называли комсомольским.

Незадолго перед описываемыми событиями корпус получил большое пополнение, состоявшее из призывников 1926 года рождения. С этими восемнадцатилетними парнями я познакомился на учебных полях в тылах дивизий, где их готовили к предстоявшему наступлению.

Передний край обороны противника проходил впереди восточного берега Лучесы. Река была неширокая, но сильно заболоченная. Июнь на Витебщине выдался жаркий, и подступы к реке подсохли. Молодых солдат обучали в тылу, близ речки, ширина которой не уступала Лучесе. Они стремительно переплывали ее, а кто не умел плавать, тому помогала скатка, туго набитая сеном.

Мы знали: первые позиции в обороне противника состоят из трех траншей, а система опорных пунктов и узлов сопротивления не глубоко эшелонирована. Знали: почти вся немецкая пехота располагается на оборонительном рубеже глубиной не более трех километров.

С учетом этих особенностей и велась тактическая подготовка наших частей и подразделений.

Форсировав на учебных занятиях речку, роты немедленно переходили в наступление. Командиры всех взводов и отделений имели иллюстрированные диаграммы плотности огня противника на отдельных участках нашего наступления. Солдатам объяснили, что самое сильное огневое воздействие неприятель окажет в первой четырехсотметровой полосе перед передним краем обороны. Значит, преодолеть ее надо как можно быстрее. Дальше плотность огня снизится, а за трехкилометровой зоной гитлеровцы и вовсе потеряют возможность управлять своей артиллерией.

Чем выше темп наступления, тем меньше потерь, тем скорее будет достигнута цель! Солдаты твердо усвоили это. А перед наступлением каждый получил памятку, разработанную штабом и политотделом армии. В ней четко изложены непреложные правила атаки. Вот как были сформулированы отдельные пункты этой памятки:

— По команде «В атаку — вперед!» — вскакивай быстро. Двигайся бегом и с ходу веди огонь. Не беда, что с ходу в немца не попадешь — к земле его прижмешь.

— Первую траншею перескочил — не давай немцу закрепиться во второй. Врага, засевшего в траншеях и блиндажах, уничтожай гранатами. У тебя их пять штук. Расходуй с умом. Лишняя граната не помешает. Если придется драться в траншее — следи, чтобы земля в ствол не набилась.

— А главное — не медли! Ты присел в воронку, а враг уже окопался.

— Три километра за первый час одолеешь — врага добить сумеешь. Не прошел — враг ушел. Не медли, солдат!

Большую работу с молодым пополнением провели командиры частей и их заместители по политической части, партийные и комсомольские организации батальонов и рот. Моральный дух солдат был исключительно высоким, и мы не сомневались в их готовности смело и решительно атаковать вражеские позиции. Все было рассчитано до мельчайших деталей. Единственное, чего мы не смогли предусмотреть, это неудержимую силу наступательного порыва молодых солдат 5-го гвардейского корпуса. И именно этот могучий комсомольский порыв поставил передо мной такую трудную дилемму, с какой раньше не приходилось сталкиваться.

Об этом и пойдет рассказ.

23 июня 1944 года в шесть часов утра могучим огневым налетом началась артиллерийская подготовка прорыва. Существовал твердый график этой подготовки, и нас радовали первые сообщения о подавленных вражеских батареях. До конца артподготовки еще много времени, больше часа, а командир корпуса Безуглый докладывает мне:

— Товарищ «Ноль пятый», на отдельных участках наша пехота овладела первой траншеей противника.

Я не спрашиваю Безуглого, почему и как это случилось. Меня тревожит другое:

— Артиллеристы видят твою пехоту? Они перенесли огонь?

— Так точно!

Потом мы долго разбирались с этим происшествием и нашли «виновников».

Это началось в батальоне майора Федорова из 61-го стрелкового полка 19-й гвардейской дивизии полковника Бибикова. Завидев убегавших из первой траншеи гитлеровцев, молодые солдаты-гвардейцы ринулись вперед и захватили их первую траншею. 61-м полком командовал подполковник В. А. Трушин, смелый, инициативный, творчески мыслящий офицер[18]. Он не стал гасить боевой порыв своих солдат. Когда мне позвонил командир корпуса генерал Безуглый, я отдал распоряжение начать через пятнадцать минут общую атаку, а артиллеристам сделать уточнение в графике огня.

Так на час раньше намеченного и утвержденного командующим фронтом срока началась атака. И это вынуждало меня на час сократить артиллерийскую подготовку. Если, строго придерживаясь графика, продолжать артподготовку, то наступление надо приостановить и удовлетвориться первым успехом.

С хорошо оборудованного наблюдательного пункта я видел картину сражения. Предугадать исход наступления было еще трудно, но благоприятно изменившаяся обстановка в полосе прорыва — ясна.

«А если обстановка внезапно и круто изменится? Имеет командарм право изменить ранее принятое им и утвержденное командующим фронтом решение?» Честно признаюсь, эти сомнения меня тогда не терзали. И я не стал звонить Черняховскому. Поставив себя на место командующего фронтом, я сказал бы командарму то, что мог сказать Черняховский. А он бы сказал:

— Зачем вам, Иван Ильич, понадобилось заручаться моим согласием? Если вы действуете в соответствии с обстановкой, которая сложилась у вас и видна только вам, извольте отвечать за исход операции, которую вы так неожиданно начали.

Я приказал развивать наступление.

По линии связи штаб армии — штаб фронта Черняховскому уже, очевидно, доложили о событиях на нашем участке. Но он молчит. И нам хочется понимать это как безмолвное согласием одобрение командующего.

Есть смелость минера, подрывающего в тылу врага мост, смелость разведчика, уходящего в ночной поиск за «языком», смелость летчика, идущего на таран. Каждый из них рискует только собою. Истинное мужество военачальника заключается в его готовности взять на себя всю полноту ответственности за судьбу тысяч солдат, за все войско. Примеры такого мужества были, у меня перед глазами, их показывали нам старшие военачальники. Я вспомнил Курскую битву и действия командующего Центральным фронтом Рокоссовского, а затем командующего 60-й армией этого фронта Черняховского.

Когда в ночь на 5 июля Рокоссовскому стало известно, что немцы с утра перейдут в наступление по всему фронту, он, не запрашивая Ставку Верховного Главнокомандования (для этого не было времени), отдал войскам приказ на артиллерийскую контрподготовку. Участникам Курской битвы хорошо известно, какую пользу принес этот упреждающий удар по врагу.