Он пожал плечами.

— Я ведь только позвонил — больше ничего. Все остальное вы сделали сами. Сэм никогда бы не нанял вас на работу, если б не был уверен в ваших талантах.

— Он никогда мне об этом не говорил, — сказала Энни.

— А зачем?

Глядя на него, Энни напомнила себе, что Мэт — опытный бизнесмен и ничего не делает просто так.

— А зачем вы теперь об этом говорите?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Из совершенно эгоистичных побуждений, как мне кажется. — Он помрачнел. — Я больше года был лишен свободы. Толпа поносила меня, большинство моих друзей от меня отвернулись, а враги торжествовали. Я знал, что в преступлении я невиновен. Но, должно быть, повинен в чем-то другом — возможно, в каком-то недостатке обаяния, сердечности и доброты к другим людям. Возможно, я причинял какое-то зло, иначе откуда такая всеобщая ненависть?

Энни издала звук, будто пытаясь остановить его, но он все же продолжал:

— Я видел, что такая же неприязнь отражается и в ваших глазах — и для меня это было ударом, поскольку я помню время, когда я видел в них совсем другое. Так или иначе, я лишился вашего расположения, вашей привязанности. Несомненно, какие бы чувства вы ни испытывали по отношению ко мне, я их заслужил. И только ради своего утешения, как мне кажется, я хочу напомнить себе, что не все, что я сделал вам, было необдуманно или эгоистично, или жестоко. Был по крайней мере один жест великодушия.

За этими словами чувствовался такой накал душевной боли, что Энни чуть не расплакалась. Она вдруг со всей отчетливостью поняла, каково приходилось Мэтью Кэролайлу последние полтора года с тех пор, как убили его жену. Он, должно быть, прошел через все муки ада. Ей стало безумно стыдно. Она поняла, что все это время осуждала его, видела только то, что хотела увидеть. И все по одной дурацкой причине — она была уверена, что он остался недоволен тем, как она с ним обошлась, и просто мелко мстил ей.

По крайней мере в этом отношении она в нем не ошибалась.

Глядя прямо в его глубокие, горящие глаза, она произнесла:

— Я должна просить у вас прощения.

Он покачал головой:

— Нет, вовсе нет…

— Если бы я что-то могла сделать…

— Расслабьтесь, Энни. В настоящий момент для меня нет ничего более приятного, чем удовольствие просто посидеть в вашей компании.

Она улыбнулась. Уж такое удовольствие она может доставить ему с превеликой радостью.

Энни не заметила, в какой момент настрой этого вечера изменился. Она пропустила какой-то момент, когда ей нужно было встать и сказать: «Большое спасибо, но мне уже пора».

Именно эти слова. Почему она не сказала?

А позволила себе разомлеть от превосходного красного вина. Она чувствовала, как ее обволакивает тепло, идущее от камина, и наслаждалась душистым дымком горящих ореховых дров, отличным вином, деликатесной пищей и мягкой атмосферой душевного спокойствия, которой было проникнуто это место.

К тому времени, как подоспел шоколадный торт, они уже смеялись и слегка флиртовали друг с другом. Оба сошлись на том, что любят темный шоколад… что он просто божественный… что это одно из самых больших наслаждений в жизни… И вот он уже кормит ее последним кусочком восхитительного десерта с кончика своей вилки.

«Это безумие», — думала она, а он в это время поднялся из-за стола и взял ее за руку. Она прошла за ним в комнату, которая, по-видимому, раньше служила гостиной и куда мужчины удалялись после обеда, чтобы выкурить сигару, выпить стаканчик бренди и обсудить свои мужские дела. В комнате, освещенной лишь огнем еще одного камина, было сумрачно. Как в старых английских поместьях, в этом доме камин являлся непременным атрибутом каждой комнаты.

Он повел ее к длинному дивану, обитому мягкой блестящей кожей. Он сел вплотную к ней, правой рукой обняв ее за плечи. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Сердце гулко билось в ее груди, но сама она ощущала какое-то странное спокойствие и сосредоточенность, как будто все шло, как надо.

«Это вино», — подумала она. Сказывается ее непривычность к спиртному.

Ерунда! Она и стакана не выпила, никогда раньше с ней не происходило ничего подобного от такого количества вина.

Это не вино, это близость Мэтью. Он заворожил ее в Лондоне, и теперь повторялось то же самое. Его тело казалось таким знакомым, как будто они уже много лет были любовниками.

И когда он повернулся, этот жест казался совершенно естественным. Его губы приблизились к ее губам, и она с готовностью ответила ему. Это был изумительный поцелуй. И нежный, и одновременно дразнящий, он сулил все блаженства любви. Ее страсть, столько времени томившаяся под спудом, все усиливалась, разжигаемая его объятиями и осторожными ласками. Это было так восхитительно, так приятно.

Но когда Энни уже совсем разомлела в его руках, Кэролайл откинул голову назад, слегка отстранился от нее и взглянул ей прямо в глаза. Он улыбнулся ей приятной, тихой улыбкой и сказал:

— Спасибо, Энни.

Сбитая с толку; она спросила:

— За что?

— За то, что не умчалась, как испуганный кролик. Ты первая женщина, которую я целую и обнимаю с той ночи, когда умерла Франческа. Я знаю, что ты не веришь мне, да можно ли винить тебя за это? Ты, должно быть, думаешь, как и многие другие, что по крайней мере не исключено, что я виновен. Но ты пришла сюда одна и была столь непринужденна и открыта по отношению ко мне. Я не столь высокого мнения о себе, чтобы приписывать все это своему обаянию, и понимаю, что это свидетельствует только о твоей доброжелательности. — Он помолчал. — Ты прекрасная женщина, Энни Джеферсон, и у тебя добрая душа.

Несколько чувств разом захлестнули ее. Самым сильным из них было разочарование.

— Ну что ж, благодарю. Так это ты меня затем поцеловал? Своего рода проверка?

Мэт смотрел на нее, и что-то промелькнуло в его глазах. Он затряс головой и пробормотал:

— Нет.

Она понимала, что не нужно больше развивать эту тему, но не смогла удержаться:

— Тогда зачем же?

— Ты сводишь меня с ума, — медленно произнес он. — Всегда, с той первой нашей встречи ночью на борту авиалайнера, когда мы оба были еще женаты.

У Энни пересохло во рту. Какая-то тягостная атмосфера воцарилась в комнате при этих словах. Что-то очень мрачное. И она сама была тому виной.

На этот раз она отстранилась от него.

— Мне нужно идти, — сказала она.

В первый момент она думала, что он попытается ее остановить. Или по крайней мере будет уговаривать ее остаться. Но потом она почувствовала, что он тоже стал равнодушным.

— Да, ты права. Тебе пора.

— Мы будем вместе работать, — сказала она. — Сразу же возникнут вопросы о профессиональной этике и…

— Собор скоро будет закончен, — оборвал он. — Это неудачная отговорка, и ты это знаешь.

— Давай не будем спорить, — мягко сказала Энни. — Это просто ну не самая удачная идея по нескольким причинам. Ты сам сказал, что только что вышел из тюрьмы, все это время у тебя не было женщины. На моем месте могла бы быть любая. И твои чувства от этого не изменились бы.

— Нет! Неправда! Это совсем не то и совсем не поэтому.

Она заглянула ему в глаза.

— Ну, конечно, другого ответа трудно было бы ожидать.

Его лицо помрачнело.

— Я не лгу, — сказал он резко.

— Все мы лжем. Если не другим, то хотя бы самим себе. Ни один человек не отдает себе полностью отчета в том, что им движет.

Кэролайл кивнул.

— Отлично. А как насчет тебя? Ты убегаешь отсюда потому, что боишься погрешить против профессиональной этики, или потому, что в глубине души боишься, что вот эти самые руки, — он поднял их, — которые могут ласкать и доставлять удовольствие, могут также и сомкнуться вокруг твоего горла, и выдавить из тебя твою жизнь?

Энни поймала себя на том, что смотрит на его руки, любуясь их силой и красотой, и вспоминает, как она ощущала эти умелые горячие руки на своей обнаженной спине в тот воскресный день в Лондоне.