“Я слышал от одного ученого человека, что движение солнца, луны, и звезд и есть время, но я с этим не согласен. Почему тогда не считать временем движение всех тел? Если бы светила небесные остановились, а гончарное колесо продолжало двигаться, то не было бы и времени, которым мы измеряем его обороты?”, -- спрашивает Августин (Августин, 1992, с. 335).

Так чем же отличается колесо горшечника от небесных тел и почему оно не может быть “генератором” времени в такой же степени, как луна, солнце и все остальные движущиеся в мире тела? Августин вспоминает знаменитый библейский пример об Иисусе Навине, который, одолевая врага в битве, и чувствуя что наступает ночь, попросил солнце не двигаться. По его молитве свершилось и он смог довершить свою победу. Но шло ли тогда время? – вот что спрашивает Августин. Конечно, шло, отвечает он, ведь течение событий не остановилось. “Пусть же никто не говорит мне, что движение небесных тел и есть время... Итак, я вижу, что время есть некая протяженность” (Августин, 1992, с. 337). День, час, сутки – эти временные единицы связаны с движением солнца, измеряются его перемещением по небосклону. Однако, скорость этого перемещения, проницательно замечает Августин, могла быть и другой и, следовательно, разбиение этого видимого прохождения светила по небосклону на двенадцать дневных часов и двенадцать ночных есть условность, созданная нами, так сказать, для удобства счета. Ведь временем мы измеряем не только движение, но и покой. Говорим, например, что такое-то тело стояло столько-то.

Платоновский космический Ум, Бог, который в “Тимее” создает космос и богов рангом ниже, так сказать, которые в свою очередь создают людей, это всеобъемлющее существо, пребывающее в вечности, теперь в христианстве становится немного более понятным, как бы ближе к человеку. Однако способность пребывать в вечности, говорит Августин, у него осталась, как и способность создать этот мир. Но если Бог сотворил мир, то сотворил ли он время мира? Как соотносится время и вечность? “Длительное время делает длительным множество преходящих мгновений, которые не могут не сменять одно другое; в вечности ничто не преходит, н пребывает как настоящее во всей полноте; время как настоящее, в полноте своей пребывать не может” (Августин, 1992, с. 324). Совершенно ясно, что Бог пребывает в вечности, но что такое это преходящее, не имеющее локализации настоящее, как быть с ним? Что же делал Бог до сотворения мира? – задает себе Августин коварный вопрос и отвечает: “Если под именем неба и земли разумеется все сотворенное, я смело говорю: до создания неба и земли Бог ничего не делал. Делать ведь означало для Него творить” (Августин, 1992, с. 325).

Если бы Вседержитель пребывал во времени, напрашивается еретическая мысль, то Он мог бы создать этот мир на год или век раньше или позже, чем создал. Но сама такая постановка вопроса абсурдна, потому что Бог есть делатель (operator) времени. Как и все остальное, время есть Его произведение. До творения не было веков, “учрежденных” Богом. “Если же раньше неба и земли вовсе не было времени, зачем спрашивать, что Ты делал тогда. Когда не было времени, не было и “тогда”... Всякое время создал Ты, и до всякого времени был Ты, и не было времени, когда времени вовсе не было” (Августин, 1992, с. 326). Мир создан непосредственно с временем, в нем время начало идти с момента его создания.

Так что же такое это таинственное произведение? – спрашивает Августин. И почему оно так неуловимо? Мы употребляем его в разговоре постоянно, как самое привычное слово. “Если (в дореволюционном русском переводе – пока – Г.А.) никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю” (Августин, 1992, с. 324).

Мы говорим о долготе и краткости времени, о длительности прошлого, говорит далее Августин. Но что значит долгота и краткость, как они измеряются? Ведь совершенно явственно, что мы измеряем время. Что же мы в нем измеряем, если никак не можем уловить его суть? Оно разбивается на прошлое, настоящее и будущее. Первого уже нет, третьего еще нет, настоящее неуловимо, непрерывно проходит. “Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник” (Августин, 1992, с. 333). Тем не менее, не могли бы мы измерять какую-то иллюзию, следовательно, время есть некоторая реальность. Реальностью можно назвать и прошлое, которое было когда-то настоящим, и будущее, которому только предстоит стать настоящим. Каждый из нас прошедшее несет в своей душе, вспоминает о нем. Будущее видят предсказатели. Значит, существуют на самом деле, имеют не мечтательное бытие все три ипостаси времени.

Выходит, время таинственным образом все же связано с нами самими. Вот что важно и загадочно самым отчаянным образом. В нашей душе находится тот тайник или источник длительности, которым мы измеряем глубину прошлого, которое существует не само по себе, а только в связи с глубиной воспоминания. Ничто иное, как память несет слова и образы вещей. Мы представляем свое детство, например. И количество этого конкретного воспоминания для нас равно силе и глубине впечатлений. Точно также и предсказание, предварительное обдумывание на основании тех образов, которые находятся у нас внутри, в памяти, рисуют нам образ будущего. Таким образом, если быть точным, сказали бы мы вместе с Августином, нет ни будущего, ни прошлого самих по себе, а есть три лика одного времени –настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящего будущего.

Память и впечатление составляют важнейшие инструменты понимания времени, говорит Августин. Они есть наша обязанность. Бог хочет сказать нам, что мы не должны допускать рассеивания внимания, наша обязанность по отношению к нему – помнить все, все прошедшее удерживать в своей душе.

На этом Августин завершает свой анализ времени (и пространства, о котором он говорит меньше, но не менее реалистично, анализируя его связь с предметами). Его рассуждения состоят в основном из вопросов, но чрезвычайно точных, исполненных здравого смысла, если позволительно так сказать о религиозных настроениях. Сомнения Августина относятся к великим движениям человеческой мысли, он предельно заостренно и очень смело формулирует свои вопросы.

И нетрудно видеть, что он пришел к тем же самым выводам, которые в менее развитом виде сделал Аристотель: время не есть движение тел, в особенности небесных тел, оно только измеряется этим движением. Оно связано самым таинственным образом с памятью, с нашей душой. Причина течения времени обретается в движении нашей души, запечатлеваемой памятью.

Вклад Августина есть наивысшее достижение античности в постижение времени. Им античность завершилась.

Преодолевая неясности (время – нечто, что как-то течет), Платон и Аристотель попытались его понять, сведя к созерцанию, к умозрению? Каким же оно предстало?

Время создано, рождено вселенским Умом, оно не самостоятельно, но производно.

Время феномен всеобщий. Все существующее существует во времени.

Время феномен единственный. Оно одно на весь мир, другого какого-либо или других, многих каких-то времен не существует.

Время и материальный мир или космос – ровесники и движутся вместе.

Время разделяется на прошлое (“уже”), настоящее (“теперь”) и будущее (“еще”).

Время делимо, но не складывается из “теперь”, а движется самым необычным образом – исчезая и появляясь.

Время нельзя отождествлять с движением, в особенности с круговым перемещением небесных тел, как хочется думать по причине регулярности этого перемещения.

Время есть число движения, им удобно мерить движение любого сорта и вида.

Время равномерно, у него один и тот же темп, тогда как движения разнообразны, быстры или медленны.

Немного меньше, но кое-что сказано и о месте, то есть о пространстве. Главное, говорит Аристотель, оно есть не передвигающийся сосуд.

Таковы первые отвлеченные представления античности.