Несмотря на эти резонные доводы, в века XVI и XVII развитие образования, изобретение книгопечатания, бесстрашные исследования церковных реформаторов, углубившихся в вопросы, до того считавшиеся доступными только духовенству, внесли дух сомнения и недоверия, непризнания авторитетов, мнения которых не подтверждены фактами и представляют собой безапелляционные суждения отдельных лиц о том, о чем в свое время говорили папские буллы и декреты римских консулов. Короче, дух времени мало способствовал возникновению новых иллюзий, каким бы уважаемым ни был мошенник, как бы ни принималось его поведение всем ходом времени и всеобщим молчаливым согласием. Ученые авторы в разных странах бросали вызов самому существованию этого воображаемого преступления, спасая репутацию великих людей, чьи знания, опережающие время, вместе с возрастом могли вызвать подозрения в их причастности к магии, и стремясь положить конец ужасному суеверию, чьими жертвами оказывались престарелые, невежественные и беззащитные, которых можно было сравнить только с теми, кто в старину сжигал людей в жертву Молоху[195].

Мужественное вмешательство философов, которые противопоставили науку и опыт предрассудкам и суевериям, навлекло на них непонимание и, возможно, послужило причиной многих неприятностей, хотя лишь в интересах правды и человечности они заявили о некоторых различиях в понимании демонологии. Представители точной науки с некоторыми оговорками были уверены: они первыми открывают тот факт, что самые замечательные явления природы регулируются определенными законами и не могут быть рационально отнесены к сверхъестественному миру, как это делалось в отношении всего, что находится за пределами собственных, по определению ограниченных человеческих способностей. Каждый успех в познании природы учит нас, что Создателю доставляет удовольствие управлять миром по законам, которые он сам установил и которые в наше время не нарушаются и не отменяются.

Ученый Вир, или Вирий[196], был великим исследователем в области естественных наук и работал под руководством знаменитого Корнелия Агриппы[197], против которого Павлом Иовием[198] и другими авторами неоднократно выдвигалось обвинение в колдовстве; в то же время он страдал от преследований церковных инквизиторов, которые обвиняли знаменитого человека в том, что он отрицает существование духов, — обвинение, несовместимое с обвинением в колдовстве, которое само подразумевает связь с ними. Вир, получив степень доктора медицины, стал врачом герцога Клевского, при дворе которого он практиковал в течение тридцати лет и имел самую лучшую репутацию. Этот ученый, независимо от скандала, который он навлек на себя, был одним из первых, кто напал на вульгарное суеверие и смело обличал его с серьезными аргументами в руках.

Габриэль Ноде, или Нодий, как он сам себя называл, был настоящим ученым и писателем, всю свою жизнь занимался сбором книг и составлением библиотеки нескольким высокопоставленным особам, среди которых была и королева Швеции Кристина. Он был, кроме того, и известным священником и вел жизнь столь безупречную, что никогда не пробовал никакой жидкости крепче воды; тем не менее все-таки он не избежал скандала, который обычно устраивают современники своим оппонентам, когда находят более легким опозорить их, чем ответить по существу. Он написал интересную работу, названную «Apologie pour les Grands Hommes Accuses de Magie» («Апологию высокопоставленных мужей, обвиняемых в колдовстве»), и, поскольку продемонстрировал довольно живой литературный талант и привел доводы, которые не пощадили некоторые из суеверий самого Рима, он был обвинен современниками в ереси и скептицизме, тогда как правосудие смогло обвинить его лишь в неосторожном стремлении привести хорошие доводы.

Среди тех, кто, касаясь этой темы, очищал свои глаза с помощью руты и очанки, кроме преподобного доктора Харснета и многих других (которые писали скорее об отдельных случаях демонологии, а не о проблеме вообще), следует выделить Реджинальда Скотта. Уэбстер[199] уверяет нас, что он был «личностью достаточно образованной, религиозной и из хорошей семьи». Он, видимо, был ревностным протестантом, и многие из его книг, как и у Харснета, рассчитаны на то, чтобы приписать папистам прежде всего те приемы, с помощью которых, путем сговора и обмана, популярные идеи, касающиеся ведовства, одержимости и других сверхъестественных фантазий, поддерживались в употреблении. Кроме того, он пишет об этом с силой и талантом, считая, что тема по своей природе не может быть сведена к обычной форме, которая особенно соблазнительна для непоследовательного гения. Он, видимо, изучал и фокусников, чтобы показать, как, хотя этого нельзя определить при внешнем наблюдении, их действия могут быть выполнены без вмешательства сверхъестественных сил, даже когда невозможно убедить простонародье в том, что по этому случаю дьявол не выступал консультантом. Скот также имел беседы с несколькими знаменитыми прорицателями, или филоматами, того времени, одного из них он процитировал, чтобы заявить о бессилии науки, которой он сам как раз и занимался.

Чтобы защитить народную веру в колдовство, поднялось несколько заступников, из которых Боден и некоторые другие не хотели учитывать ни знаний, ни логики. Они выступили против группы скептиков с обвинением, что те отрицают существование преступления, против которого законом предусмотрена смертная казнь. Поскольку было понятно, что этот закон исходит от самого короля Иакова, который правил в период самого горячего противостояния верующих и скептиков, английские авторы, защищавшие противную сторону, были вынуждены отступить, чтобы избежать продолжения спора, неприятного для тех, кто имеет власть. С определенной долей софистики они отвечали, что не сомневаются в возможности существования ведьм, но сомневаются лишь в том, что именно является их природой и как они стали такими. Иначе говоря — согласно схоластическому жаргону,— вопрос в отношении ведьм был не de existentia, но только de modo existendim[200].

Прибегая к такому шаткому аргументу, те, кто оспаривал популярное поверье, были вынуждены с некоторой непоследовательностью представить следующее: ведовство существовало и могло существовать только при условии, что это разновидность колдовства, состоящая из чего-то, чего они не знали, но, конечно, совершенно отличная от того, что законодатели, судьи и присяжные раньше рассматривали как подлежащее искоренению.

Тем временем (спор-то был о предмете, особенно трудном для понимания) спорящие партии разгорячились и начали называть имена. Боден[201], раздражительный француз, объяснил усердие Вира в защите колдовского племени тем, что магией, дескать, занимался и он сам, и Корнелий Агриппа, а следовательно, у них было сильное желание спасти жизни обвиняемых в том же союзе с Сатаной. Потому они и дали своим противникам обидные прозвища покровителей ведьм и их адвокатов, словно было невозможно для любого самому придерживаться мнения о Нодии, Вире, Скотте и других без помощи дьявола и ведьм.

Оскорбленные столь тяжелыми обвинениями, философы сами потеряли терпение и сразу перешли на оскорбления, в свою очередь называя Бодена, Дельрио[202] и прочих, кто использовал эти аргументы, защитниками ведьм и тому подобными именами, так как поддержка и признание существования преступления, похоже, увеличивают число ведьм и наверняка увеличивают список экзекуций. Но в течение определенного времени перевес в споре был на стороне демонологов, и мы можем кратко рассмотреть случаи, на которых основывались их представления в период преобладающего влияния на общественный разум.

Сначала следует заметить, что Вир, по причине, о которой мы не можем догадаться, вероятно, для того, чтобы показать размах своих каббалистических знаний, представил в своей работе против ведовства запись теории Тритемия[203], скопированную им в библиотеке Корнелия Агриппы. Было подозрительно и само место, где он это нашел, и длинный список ведьм, который там находился, вместе с амулетами для вызова духов и привлечения последних к служению смертным. Все это рассматривалось Боденом как доказательства того, что Вир сам был колдуном, не слишком могущественным, конечно, ибо никакой мало-мальски могущественный колдун не предоставит в распоряжение любого, способного купить книгу, все секреты, знание которых и составляло его капитал в этом деле.