Новый закон Иакова, однако, не увеличил количество обвинений. Один из самых замечательных прецедентов был спровоцирован джентльменом, ученым классического направления, и поэтом, пишущим красивые стихи, не кем иным, как Эдуардом Фэйрфаксом из Фейстона в Кнаресборогском лесу, переводчика поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим». Вспоминая о его доверчивости в таких вопросах, Коллинз[217] привел следующие элегантные строки:

Как упомянутый выше мистер Трогмортон, мистер Фэйрфакс обвинил шестерых соседей в том, что они мучили его детей припадками необычайного свойства, и в том, что они появлялись перед околдованными в собственном виде в решающий момент этих действий. Принимая это последнее обстоятельство законным доказательством, сложилось важнейшее обвинение, так как оно, согласно идеям демонологов, не могло быть опровергнуто самым явным алиби.

В защиту было сказано, что зачарованный человек не видел настоящего колдуна, чье физическое присутствие должно быть действительно очевидным каждому в помещении, но что свидетельство пострадавших связано с появлением их духа, или призрака, и это считается надежным признаком вины у тех, чья одержимость столь ярко проявилась и кто жаловался и плакал. Отсюда вполне логично вытекает, что видение, или зрительное доказательство, должно было отдать жизнь обвиняемого во власть ипохондрического пациента, или злоумышленника, или мошенника, который утверждал, что видел призрак обвиняемого. Обвинитель наслаждался несчастным положением людей, которых обвинял, и, страшно сказать, роковой приговор выносили, основываясь не на истинности показаний свидетелей, но лишь на воображаемых явлениях.

Так случилось, к счастью для памяти Фэйрфакса, что люди, им обвиненные, были людьми добрыми, а судья оказался умен и так искусно представил дело присяжным, что те вынесли оправдательный вердикт. Известен также случай ланкастерских ведьм (это название запомнили из-за Шедвелла[218], но более — из-за искреннего и заслуженного комплимента красоте женщин этого графства). Возник ли он в ветреной голове злокозненного парнишки, сказать ныне сложно, однако слух было подхвачен и распространялся с несомненно корыстными целями. История была следующая: ланкастерские судебные разбирательства проходили в два цикла, один — в 1613 году, судьи сэр Джеймс Олсем и сэр Эдвард Бромли, чиновники министерства финансов, тогда в Ланкастере судили сразу девятнадцать ведьм; второй — под именованием «Престон в Йорке». Отчет об этом деле написан Томасом Поттсом. Любезный корреспондент прислал мне для ознакомления копию этой любопытной и редкой книги. Главный персонаж драмы — Элизабет Сауссэм, ведьма, по прозвищу Демдайк, сообщение о ней можно найти в книге мистера Роби «Древности Ланкастера», вместе с описанием замка Молкин, места встреч ведьм. Видимо, это далекое графство кишело противниками папства, странствующими священниками и так далее. Приведены несколько заклинаний, в которых упоминаются святые, образуя странный контраст с целью, ради которой заклинания применяли, например для успешного изготовления эля или чего-либо подобного. Публика приписала обвиняемым длинный список убийств, заговоров, заклинаний, несчастных случаев, дьявольских козней и прочих ужасных вещей, «установленных, — говорит редактор,— по допросам и признаниям» и, сказать правду, больше нигде не замеченных. Матушке Демдайк повезло умереть до вынесения приговора. Еще мы имеем рассказ о двух женщинах-дьяволицах по имени Фэнси и Тиб. Интересно, что некоторые несчастные женщины ухитрялись перевести обвинение на других, с кем у них были давние ссоры и чьи признания содержали веские доказательства против всех на свете. Некоторые женщины были признаны невиновными, к большому неудовольствию черни. Таково было первое «издание» о ланкастерских колдуньях.

В той истории, что приводится ниже, обвинение прослеживается более четко, до корней злодейского заговора. Около 1634 года мальчик по имени Эдмунд Робинсон, чей отец, очень бедный человек, жил в Пендл-Форест, месте, которое считалось населенным колдунами, заявил, что, собирая дикие сливы на одной из полян в лесу, он увидел двух грейхаундов, которые, как он подумал, принадлежали джентльмену, живущему неподалеку. Мальчик также сообщил следующее: увидев, что за собаками никто не идет, он пустил их по следу, но хотя заяц и выскочил, собаки бежать отказались. В тот момент, когда юный Робинсон готов был наказать их прутом, один грейхаунд обернулся госпожой Дикенсон, женой соседа, а другой — маленьким мальчиком. Свидетель утверждал, что матушка Дикенсон предложила ему денег, чтобы он скрыл то, что видел, но он от денег отказался и крикнул: «Нет, вы колдунья!» Видимо, она поняла, что мальчишка будет и вправду рассказывать о том, что видел, поэтому, как королева из арабских сказок, вытащила из кармана уздечку и потрясла ею над головой мальчика, который недавно еще был грейхаундом. Он тут же превратился в скакуна, матушка Дикенсон вскочила на него верхом и посадила Робинсона перед собой. Они приехали в большой дом (или сарай), называвшийся Хоурстоун, в который Эдмунд Робинсон вошел вместе с другими. Там он увидел шесть или семь человек, вытаскивавших на веревках большое количество готового мяса, вместе с кусками масла, чашками с молоком и всем, что могло, согласно детской фантазии, дополнять обычное праздничное угощение. Мальчик показал, что злодеи корчили такие безобразные рожи и выглядели при этом совершенными демонами. Было и еще кое-что в том же духе — к примеру, мальчик видел одну из этих ведьм рядом с дымоходом в доме своего отца. Все это закончилось, когда арестовали около двадцати человек; в результате молодого Робинсона водили по окрестностям от церкви к церкви, чтобы он опознал тех, кого видел на той встрече колдунов. Старший Робинсон, проходивший свидетелем обвинения в деле против ведьм на предыдущем процессе в 1613 году, сопровождал своего сына и, без сомнения, заботился о его и своей выгоде, а сын, вполне вероятно, заботился о том, чтобы не узнать тех, кто сулил ему приличествующее обстоятельствам вознаграждение. «Этого мальчика, — говорит Уэбстер, — привели в церковь Килдвикского прихода, где я был помощником священника, я как раз молился в это время и посмотрел на него, так как он мне помешал». Мистер Уэбстер увидел мальчика и двух очень неприятных людей, «которые,— говорит он,— сопровождали его и всем руководили; я хотел поговорить с мальчиком наедине, но они решительно это запретили. В присутствии множества людей я поставил его около себя и спросил: ’’Милый мальчик, скажи мне правду, ты на самом деле слышал и видел этих колдунов, или тебя подучили оклеветать честных людей”?

Те, кто был с ним, не дали мальчику ответить: мол, его допрашивали мировые судьи и все уже выяснили, и вообще, кто говорит о клевете? Я лишь сказал: ’’Обвинения часто несправедливы”».

Потом, уже в зрелом возрасте, мальчик признал, что его-таки подучили и склонили оговорить невинных — его отец и другие; на деле же в тот день, когда он якобы видел колдунов, он собирал сливы в соседском фруктовом саду.

Приближалось иное время, когда закон против колдовства, и сам по себе достаточно кровавый, толкал на все более жестокие крайности, неведомые прежде англиканской церкви.

Впереди была великая гражданская война, ей предшествовали яростные споры церковных партий. Поспешная и плохо продуманная попытка воздействия на шотландцев с целью добиться от них соглашения с правительством и принять обряды богословов Высокой церкви и строгие преследования в Звездной палате[219] и прерогативных судах обеспечили пресвитерианству популярность в Англии, а поскольку королевская партия во время гражданской войны пришла в упадок, государство же и управление церковью изменились, то увеличилось и влияние кальвинистских богословов. Можно только пожалеть, что строгая мораль и тщательное соблюдение религиозных обрядов все еще оттенялись неколебимой верой в существование ведовства и стремлением усилить официальные наказания против него. Вир считал духовенство слишком ретивым в этом преследовании ведьм: «Ad gravem hanc impietatem, connivent theologi plerique omnes» ( «Богословы в большинстве своем чрезмерно нетерпимы к нечестивцам» (лат.). Но нельзя отрицать, что пресвитерианцы-священники, которых в Шотландии часто назначали членами комиссии Тайного совета для расследования дел о ведовстве, проявляли в таких случаях необычайную степень доверчивости и что тогдашнее временное возвышение этой церкви в Англии было отмечено особенными жестокостями такого рода. Даже заведомо приличные люди, например Калами и Бакстер, должны были поддерживать такие процессы, на которых наглые и жестокие ничтожества, вроде, например, уже упомянутого Мэтью Хопкинса (такие, как он, в те смутные времена принимали самозванно титул охотников за ведьмами и, разъезжая по графствам Эссекс, Сассекс, Норфолк и Хантингтон, делали вид, что ищут ведьм) проводили допросы с неслыханными пытками и заставляли всеми покинутых несчастных признаваться в делах, столь же абсурдных, сколь и невозможных, признание в которых было равносильно лишению жизни. Перед разбором этих дел более подробно, я процитирую слова Бакстера, так как никто не может меньше желать зла благочестивому и совестливому человеку, каким, без сомнения, был этот богослов, несмотря на все его заблуждения и предубеждения: «То, что в 1645 и 1646 годах было отправлено на виселицу много ведьм, широко известно. Мистер Калами бывал с судьями на выездных сессиях по этим делам, слышал признания обвиняемых и видел, что с ними не совершалось никаких мошенничеств или несправедливостей. Я разговаривал со многими понимающими, набожными, учеными и внушающими доверие людьми, которые жили в этих графствах, посещали обвиняемых в тюрьмах и слушали их печальные признания. Среди прочих был повешен старый приходской проповедник по имени Ловис, живший недалеко от Фрамлингема. Он признался в том, что у него было двое бесенят и что один из них всегда подталкивал его на совершение какого-либо злодеяния; однажды он увидел парусный корабль, который бесенок заставил его потопить; он подчинился, и корабль на его глазах погрузился в море».