Разнообразны приёмы, которыми пахота убивает плодородие почвы и землю вообще. Почти полностью гибнут при пахоте почвообразующие бактерии. Дело в том, что в слежавшейся почве колонии аэробных и анаэробных бактерий живут обособленно. Первые располагаются повыше, ближе к воздуху, вторые — поглубже, подальше от воздуха. При перемешивании бактерии оказываются либо в «чуждой» среде, либо по соседству с «бактериями–чужаками». А для почвенных бактерий губительны продукты метаболизма «чужаков». (При создании ЭМ-технологий самым сложным было как раз выделение таких групп аэробных и анаэробных бактерий, которые совместимы друг с другом.)
При пахоте разрушается созданная корнями отмерших растений, червями и гумусом пористая структура почвы. Ухудшаются условия аэрации и нитрификации (усвоения азота корнями растений прямо из воздуха). Лишаются уюта, а подчас и самой жизни бесценные помощники огородника — жабы, ящерицы, дождевые черви, жужелицы, пауки… На границе с пахотным слоем прерывается работа капилляров, несущих подземную влагу. В первую очередь, именно пахота обеспечивает победное шествие оврагов по земле. Поскольку все почвы содержат более или менее ощутимые объёмы глея и глины, то при пахоте происходит как бы вымешивание «раствора», и после дождя почва буквально «бетонируется».
Кстати о «бетоне». Почва на нашем участке была истощена до нас многолетним «севооборотом» кукуруза–подсолнухи (бадылку подсолнуха — в костёр, а кукурузы — коровам). Но уже за 3 года нашего хозяйствования, сообразного с природой, она стала структурной, рыхлой. Очень удивился этому пришедший к нам в гости бывший владелец нашего участка. «Как же так? У меня две коровы, свиньи, около сотни всякой птицы. Осенью я запахиваю в приусадебном огороде навоз в неимоверных количествах. А почва с каждым годом все больше похожа на бетон. Хоч сокирою бий! Тут же без навоза рука по локоть проваливается».
Читал я о вреде, который причиняет почве запахивание навоза (только читал, Бог миловал — сам не пробовал). Главную беду видел в том, что навоз загоняется в анаэробные условия, и тогда при его разложении выделяются вредные для растений кислоты, метан и т. п. Мне было понятно, почему такое «удобрение» может снизить возможный урожай втрое. Но феномен окаменения почвы после запахивания навоза долго оставался для меня загадкой.
Казалось бы, почва должна становиться рыхлее, структурнее — ведь вносится органика! И лишь через много лет я сопоставил запахивание навоза с существовавшим в кубанских станицах и украинских сёлах обычаем устраивать так называемую толоку. Это было в пору, когда сельские дома были, в основном, саманными или турлучными.
Строящийся хозяин настилал перед двором слой глины, посыпал её соломой и коровяком, поливал водой, созывал в выходной день соседей и друзей, те месили ногами настил и формовали из месива саманные блоки или обмазывали им турлучные (плетенные из толстого хвороста) стены. По окончании работы выставлялся «магарыч», и до позднего вечера неслись по станице или селу уместные в застолье украинские и русские песни. Этот обычай дожил до «Подмосковных вечеров», когда на смену глиняным пришли кирпичные дома.
Сказал бы о том, что глиняные дома (не в пример кирпичным) — отрадно прохладные летом и тёплые зимой, да боюсь упреков в ретроградстве. А если бы проигнорировал эту боязнь, то добавил бы, что турлучный дом моей бабушки служил ей верой и правдой 70 лет (и был снесён не из–за ветхости, а потому что «вышел из моды», стал непрестижным), в то время как нормативный срок «хрущёвок» — всего лишь 25 лет.
Сказал бы ещё и о том, что строительство саманных домов и дешевле, и предпочтительнее с экологической точки зрения (фото 24), да не хочется «подставиться» под вопрос: «А сам–то в каком доме живешь?». Потому что пока — увы! — не в саманном. Хотя — ещё не вечер! «Школа потураючого землеробства» в деревеньке Отрадное будет, по нашим с В. Б. Фалилеевым планам, именно саманной, крытой тростником. А электричество и тепло, скорее всего, будет добывать «ветряк»!
24. Строительство саманного дома в поместье Ясная Даль
Лестные слова в адрес саманных домов говорятся не ради них самих, а для того, чтобы показать, что при запахивании соломистого навоза происходит нечто похожее на то, что делается на толоке. И тщетно ждёт пахарь почву, которую не пришлось бы «сокирою бити». Глей и глина, содержащиеся в почве в ощутимых количествах, хорошо перемешиваются при пахоте с соломистым навозом, и остаётся подождать, когда на вспаханную почву прольётся дождь. А когда она подсохнет — пожалуйста, вырубайте, если угодно, «саманные» блоки. Только оставьте при себе мысли об успешном огородничестве на этой делянке.
Чудеса твои, Господи! Неужели не видно пахарям, что по разные стороны забора — перед двором во время толоки и в огороде при запахивании соломистого навоза — идут физически идентичные процессы?
А вот ещё два приёма успешного «бетонирования» почвы. Нередко по почве перед пахотой расстилается солома(!). Органическое удобрение, дескать. Ещё чаще можно увидеть, как запахивается осенью припустившийся в рост сидерат. Вместо того, чтобы, в крайнем случае, мелко заделать сидерат в почву и обеспечить тем самым разложение органики в комфортных аэробных условиях.
Сходство пахоты с суетой во время толоки должно было бросаться в глаза (прошедшее время я употребляю потому, что толока ушла в прошлое, а лучше бы это сделала пахота). Но, увы, не бросалось и не бросается. Идёшь глубокой осенью мимо бывшего картофельного поля — и не налюбуешься изумрудным ячменем или голубоватой фацелией. А назавтра — ввек бы глаза не видели! Знать, хозяин, сам того не ведая, готовится к толоке: вспахал поле, тщательно перемешал солому, глей и наполнитель. Осталось только дождичка дождаться. И созвать друзей и соседей на «Несе Галя воду…».
Пахоте–перекопке можно попенять ещё и за то, что этот процесс требует больших затрат энергии и уж никак не укрепляет здоровье копача. Но ладно бы к выгоде — а то ведь во вред (да ещё какой!) огороду.
Любопытную историю рассказывает В. Г. Короленко в очерке «Марусина заимка», написанном под впечатлением от вынужденного пребывания писателя в Якутии (на этот очерк обратил моё внимание старинный друг В. Т. Гридчина, страстный библиофил М. В. Першин).
В царское время каторжане, отбыв срок, становились поселенцами. Они получали наделы, и должны были жить и кормиться с этих наделов до тех пор, пока «сверху» их судьбой не распорядятся иначе. И вот один из героев очерка, бывший каторжник Тимоха принялся пахать участок, выделенный ему наслегом (якутским посёлком). Вечером того же дня Тимоху вызвали на муняк (сходку) к тойонше (вдове вождя, родовича). Там собрался весь посёлок, и тойонша предъявила Тимохе обвинение. Далее — по тексту очерка (с несущественными купюрами):
«— Ты, говорит, нюча (русский), чего это делать задумал?
— Ну, мол, известно чего: землю пашу. Значит, я ей говорю по–своему, по–русски, а старик якут переводит.
— Не моги, говорит, ты этого делать. Землю, говорит, мы тебе отвели для божьего дела: коси, что бог сам на ней уродит, а портить не моги.
— Это, я говорю, вы вполне неправильно объясняете, потому как Бог велел трудиться.
— Трудись, говорит. Мы тоже, говорит, без труда не живём. Когда уже так, то согласнее мы тебе дать корову и другую с бычком, значит, для разводу. Коси сено, корми скотину, пользовайся молоком и говядиной. Только греха, говорит, у нас этого не заводи.
— Какой грех? — говорю.
— Как же, говорит, не грех? Бог, говорит, положил так, что на тебе, например, сверху кожа, а под ней кровь. Так ли?
— Так, мол, это правильно.
— Ежели тебе кожу снять да в нутро положить, а внутренность, например, обернуть наружу, ты что скажешь? А ты, говорит, что над землёй – то делаешь? Вы, говорит, руськие люди, больно хитры, — бога не боитесь… бог, значит, положил так, что трава растёт кверху, чёрная земля внизу и коренье в земле. А вы, говорит, божье дело навыворот произвели: коренье кверху, траву закапываете. Земля–те изболит, травы родить нам не станет, как будем жить?
Признаться, вступило в меня в ту пору маленько, потому досада. Сердце загорелось, главное дело, что ответить не могу. Потолкал кое–кого порядочно, даром что много их было. Ну, порастолкал, ушёл. Ну, правду скажу: ночь без малого всю не спал: только задремишь, — почудится что–нибудь… будто крадётся кто… Ну, ободняло, выкатилось солнушко, встал я, помолился, лошадь напоил в озере, запрёг. Выезжаю из–за лесу, к пашенке… Что, мол, за притча: пашни–то, братцы, моей как не бывало.
Сотворил я крестное знамение, подъезжаю всё–таки поближе… Что ж ты думаешь: она, значит, бабища эта, ночью народ со всего наслега сбила… Я сплю, ничего не чаю, а они, погань, до зари над моей полоской хлопочут: все борозды как есть дочиста руками назад повернули: травой, понимаешь ты, кверху, а кореньем книзу. Издали–то как быть луговина. Примята только».