Один раз с Сидоровым, только один раз и залетела. Коровкина стояла на остановке, когда уже стемнело. Трёхглазые жёлтые фонари смотрели сверху, как по лицу Коровкиной барабанит мелкий дождь. Жёлтые волосы Коровкиной слиплись на лбу, дождь проложил себе дорожки на темечке и стекал сверху на лицо. Капал на кофточку, прилипшую к телу. Облипшую новый лифчик, сороковой по счёту. Коровкина работала в магазине в отделе нижнего белья.
Каждый лифчик она одевала только один раз, потом любовно складывала в шкаф в специальное отделение. Этот был фиолетовый с кружевными прозрачными вставками. Если смотреть в зеркало, то грудь, массивная и белая как у доярки из колхоза, просвечивала через сеточку кружев между вышитыми головками цветов. Коровкина ненавидела свою грудь лютой ненавистью и адски завидовала девочкам, у которых вместо груди торчали фарфоровые пуговички сосков. И всё.
Это было не последнее огорчение в её жизни. Бёдра, вот что напрягало её ещё больше, чем дояристая грудь. Трусы приходилось покупать аж четвёртого размера. Ни о каких стрингах не было и речи. Тонкая верёвочка сзади между двух мягких округлых сфер.. Боже, почему я такая несчастная? Медсестра в поликлинике на вакуумном аборте выбрила аккуратно лобок одноразовой бритвой. Волосы теперь немного отрасли и кололись через сетку трусиков. Проклятье!
Один раз с Сидоровым, только один раз и залетела. Это необыкновенное везение, просто необыкновенное. Сидоров был друг, просто друг. Один раз она пришла к нему домой, единственный разик. Сидоров долго сидел в кресле из мягкой, искусственно состаренной, кожи, вытянув длинные ноги. Цедил вино из тонкого стеклянного бокала и изучал её снизу. Вид снизу, наверно, грудь кажется ещё больше. Потом молча подошёл сзади, наклонил её. Сложил как циркуль, и такие ощущения, будто добрался прямо до горла.
Больше он с ней не разговаривал. Делал вид, что вообще её не знает. Пришлось подойти к нему, прижать к стенке пухлой рукой, чтобы он повис в воздухе как цыплёнок. И прошипеть прямо в лицо:
- Я от тебя сделала аборт, ничтожество