Я — оголтелая фея. Я — плотоядное растения. Я — Сусанна.

И скрипач не узнает, что его ждет.

Вот, что мне известно:

Его зовут Мик.

Он играет на скрипке в Кукольном Театре Праги.

Если говорить о фактах, то это все. Больше я ничего не знаю. Но мы же не говорим о фактах. Мы говорим о том, о чем мне хочется, поэтому я скажу вам, что Мик из тех людей, на которых посмотришь и представляешь, каким он был ребенком. Бывают такие люди, которых абсолютно не представляешь детьми, вроде как они уже взрослыми сходят со страниц каталогов, в то время, как глядя на других, даже не приходится напрягаться, чтобы представить их бегущими вниз по лестнице утром в Рождество в супергеройских пижамах? Вот Мик — из последних. Не то что бы он мальчишка, хотя, наверное, есть чуть-чуть (самую малость), просто есть в этом нечто прямое и настоящее, волнующее и чистое, что не должно быть утрачено — насыщенная, цельная эмоция детства. Большинство людей теряет это. Они остепеняются и становятся уравновешенными. Вы же знаете, что многие приравнивают уравновешенность к скукоте, а уж ведут себя, словно изучающие инопланетян ученые, которые вытянули короткую соломинку, и все закончилось тем, что им поручили наблюдать за этой непритязательной разновидностью, людьми, и все эти ученые просто стоят, прислонившись к стенам, и ждут вызова домой на Зигборп-12, где все — очаровательные гении?

Ага, в общем, Мик не печалился и не страдал, и его глаза были широко распахнуты, словно он ждал, что в любую секунду может произойти что-то удивительное, и ему не хотелось это пропустить. Если он и пришелец, то пришелец с планеты, где нет ни музыки, ни пиццы, а здесь он чертовски в них влюбился.

Вот, значит, не-факты о Мике. Он такой, своего рода пришелец. Ну, знаете, гмм, делаю такой вывод из собранных случайных наблюдений. На расстоянии. Пристальных наблюдений в течение нескольких месяцев. (Это ведь не считается преследованием, если вы не следуете за ним к нему домой, да?)

Когда он играет на скрипке, то краснеет. Наверное, это своего рода факт. У него светлая кожа, а розовые щеки создают ощущение, будто он только что пришел с мороза, и он выглядит очень нежным. К его коже так и хочется прикасаться и целовать. Не то чтобы он был лысым или типа того; у него имеются бакенбарды и бородка. Выглядит он мужественно, но при этом у него кожа, как у сказочной принцессы. Ни за что не признаюсь ему, что так сказала, хотя я имела в виду в хорошем смысле про принцессу. У него самая мужественная кожа сказочной принцессы.

Ему где-то двадцать один, двадцать два года, и хотя он не миниатюрный, как я, но и не слишком высокий. Может, пять и восемь футов.[6] Оценивая невооруженным взглядом, если я встану на платформы, то как раз окажусь нужной высоты для достойного поцелуя, но, разумеется, прежде чем может быть выдан официальный «Сертификат о Поцелуесовместимости», необходимо провести испытания в полевых условиях.

А он будет выдан.

Уже скоро.

Или я могу взорваться.

Потому что, давайте просто скажем, что я вроде как пришелец с планеты безгубых тупых мартышек и слюнявых парнеподобных слизняков, на которой симпатия к лицевому разнообразию несет в себе риск сильнейшего воздействия грубостью. Под чем я подразумеваю... что еще не выбрала того другого человека, кому могла бы даровать благостность своей слюны. Я никогда... не целовалась. Об этом никто не знает, даже Кару. Это секрет. Моя предыдущая лучшая подруга подозревала что-то подобное, и теперь она на дне колодца. (Да ладно. Она в Польше. И к этому я не имею никакого отношения.) До сих пор кандидаты для поцелуев были, в лучшем случае, несоблазнительными. Есть парни, на которых смотришь — и хочется прикоснуться к их губам, а есть парни, которым хочется надеть на лица маски, наподобие тех, которые в Китае носили во время птичьего гриппа. В целом, последних парней больше.

Но губ Мика мне хочется касаться. Его губ своими губами. Может быть, и его шеи.

Но перво-наперво, необходимо заставить его узнать о моем существовании.

Вполне возможно, что он уже кое-что знает, но, скорее всего, только это: «не наступить бы на малышку-коротышку». Мы работаем в одном театре по выходным. Мы изредка проходим мимо другу друга в пределах досягаемости. Больше, чем на расстоянии вытянутой руки. Его близость делает со мной что-то странное и беспрецедентное. Мой пульс ускоряется, я становлюсь особой, необычайно чувствующей свои губы, словно они активировались для исполнения своих обязанностей, и я краснею.

Некоторое время назад, ради забавы и из вредности, мы с Кару обычно практиковали наши взгляды «раб мой, приди ж ко мне» на парнях-туристах на Староместской площади, и должна сказать, я была в этом очень хороша. Вам просто нужно представить, что посылаете глазами небольшие притягивающие лучи, которые непреодолимо влекут к вам парня. Или рыболовный крючок — эффект тот же. Все получится, вот попробуйте. Вам просто нужно очень хорошо представить, как ваши глаза направлены на объект, как они излучают эти лучи, которые захватывают его и подчиняют вашей воле. Правда потом, когда они подходят, возникает новая проблема — как от них избавиться. (Мы обнаружили, что если вести себя нервно, бросая украдкой взгляды себе через плечо и говоря таинственно и умоляюще, с очень сильным чешским акцентом: «Умоляю, немедленно уходи отсюда, ради своей же безопасности, пожалуйста», — то, как правило, это срабатывает).

Как-то Кару встретила тупоголового Каза, и наши игры с туристами закончились, но это ничего. Я довела до совершенства свой «ты мой раб» взгляд. Я должна быть магнитом. Но когда Мик рядом, силы покидают меня. Да Бог с ним, с этим взглядом «приди ко мне», у меня перестают работать основные двигательные функции, будто мой мозг сосредотачивает всю нервную деятельность на губах и слишком рано переходит к подготовке для поцелуя, в ущерб таким немаловажным способностям, как речь и ходьба.

Я могла бы сделать что-то обыденное и попытаться заговорить с ним (например: «Классно пиликал, красавчик»), но не доверяю своему речевому аппарату, который может запросто предать меня и умолкнуть, или начать лепетать и заикаться. К тому же в театре всегда есть какие-то люди — потенциальные свидетели унижения, что недопустимо. Нет-нет, я должна его выманить, как блуждающий огонек, который будет дразнить его, и заманивать все глубже и глубже в лес, пока он не заблудится и не сдастся на милость судьбы. Разве что никакого леса и обреченности — только выманивание. Как Венерина мухоловка, которая говорит: «Я — восхитительный цветок, приди и отведай меня», — а потом сама хватает! Чтобы сожрать! У меня обойдется без пожирания.

Ну, возможно, только слегка.

Итак, погнали. У меня есть скаппы в кармане и страсть в сердце.

Сегодня — та самая ночь.

Пишу сообщение Кару: Сегодня та самая ночь .

Ответ от нее приходит незамедлительно, создавая ощущение, что она в городе, в своей квартире или в «Отравленном гуляше», или еще где, хотя это совершенно точно не так. Она пишет: Ты завоеватель. Ты Наполеон (до Ва терлоу, конечно. И кл е вая.)

Гмм. Я пишу ответ: Так ты предлагаешь мне... напасть на него?

Кару: Срази его своей потрясностью. Он, оглянувшись на всю свою жизнь, поймет, что до сих пор она была лишь бледной тенью пред встречей с богиней. Его настоящая жизнь начинается СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ.

Это, конечно, слегка перегиб, но я ценю оказанное доверие. Где ты, сумасшедшая женщина?

— В Южной Африке. Пытаюсь выследить этого браконьера. Не думаю, что он хочет быть найденным.

— А это... не опасно?

— В есело! Кто-то украл мою расческу из гостиничного номера, и оставил на дверной ручке мертвую змею. Надев пастью на ручку.