- Когда я должен явиться к Голенкову?

- Чем скорее, тем лучше. Полк к вечеру будет в Елани. Сейчас он в пути, где-нибудь по дороге с Тростянки. [75]

- А как насчет документов, чтобы там меня признали?

- Это необязательно. Принимать дела не у кого, полк без комиссара. А Голенкову передайте от меня привет и скажите, что назначаетесь комиссаром полка.

Итак, я отправился к новому месту службы.

* * *

Непередаваемо ощущение - двигаться в одиночку против потока отступающей массы людей, заполненных ранеными обозов, верениц крестьянских подвод. Я старался держаться так, будто выполняю особое поручение. Останавливаясь у отдельно следующих групп красноармейцев или одиночек-кавалеристов, настойчиво расспрашивал, не бойцы ли они 199-го полка и не попадался ли он им в пути. Одни говорили, что полк еще сзади, другие иронически отвечали: мол, спохватился - 199-го только пятки сверкают где-то за Еланью. Проехав около десяти - двенадцати верст, примерно на полпути к Тростянке, я наконец услышал в ответ от чинно восседавшего на вороном коне командира:

- Это и есть сто девяносто девятый.

И каково же было мое удивление, когда я узнал, что командир полка Голенков совсем недавно проследовал здесь на Елань и что я с ним просто разминулся. Оказалось, что даже видел его. Голенков ехал на тяжелой пролетке, запряженной тремя лошадьми, с привязанным сзади, между колес, сундуком. Эту тройку я заметил всего минут пять назад, когда она на рысях катила прямо по полю, параллельно дороге с наветренной стороны, сопровождаемая почти полусотней казаков. Я тогда подумал, что едет, наверное, какое-то большое начальство, и меня как-то покоробило присутствие в пролетке женщины. Я не знал, конечно, что рядом с Голенковым сидела его жена - казачка, которая, как и тысячи других, вынуждена была бросить свой родной дом на Дону.

Оставалось совсем немного до Елани, когда я нагнал наконец лихую тропку. Голенков был закутан в какой-то весьма запыленный плащ, из-под которого высовывалась очень сильно изогнутая сабля, отделанная серебром. В его мужественном, с резкими крупными чертами лице, в сильном холодном взгляде и неподдельном спокойствии чувствовалось дыхание воли, твердость и уверенность в успехе доверенного ему дела. По виду этого человека никак нельзя было сказать, что он отступает. [76]

Заметив, что я поравнялся с ним, чтобы, как показалось, что-то передать, Голенков похлопал по спине сидевшего на козлах казака и подал ему сигнал перевести лошадей на тихий шаг.

Я представился. Еле заметно повернув голову в мою сторону, Голенков спросил:

- Вы давно из штаба дивизии? - И получилось это у него так обыденно, будто мы были давнишними друзьями.

- Часа полтора.

- Где нашли его?

- В Елани.

Услыхав это, комполка несколько оживился:

- А разве они еще там?

- Теперь не знаю, но думаю, что там. Когда я был с товарищем Суглицким у начдива, слышал, как он дал распоряжение двигаться дальше и добавил, что сам с начальником штаба и Суглицким останется пока в Елани и подождет приезда Федорова и Львова.

Первый, я уже знал, был командир 1-й бригады, в состав которой входил наш полк; второй мне был неизвестен, но потом я выяснил, что это командир 2-й бригады нашей же дивизии.

- Хорошо. Раз так, надо поторопиться, чтобы застать их в Елани. С вами мы еще наговоримся, а теперь не отставайте. - С этими словами Голенков приказал возничему ехать быстрее.

Я присоединился к группе, которая следовала позади командирской пролетки Голенкова. Это оказалась конная разведывательная команда.

В составе ее - храбрейшие казаки-фронтовики под командованием Масленникова. Я чувствовал себя чуть ли не на седьмом небе: это уже был по-настоящему мой полк и вот я ехал во главе его кавгруппы…

На самой окраине Елани нас встретил комендант полка. Голенков снял свой до крайности запыленный плащ, тщательно протер лицо полотенцем и пересел на верховую лошадь. Всем его сопровождавшим было приказано следовать на отведенные квартиры.

Вскоре мы с Голенковым были у начдива. Кроме его самого здесь находились Суглицкий, помначдив Блинов, начальник штаба дивизии Руднев, командир нашей 1-й бригады Федоров, два командира полка 2-й бригады и несколько других командиров, которых я еще не знал. Все они плотным кольцом окружали стол и изучали [77] карту, по которой начдив давал предварительные указания о позициях, разграничительных линиях, местах резервов.

Суглицкий первым заметил наше появление еще в дверях. Поздоровавшись с Голенковым, он полушепотом сказал:

- Вот вас и поздравить можно с новым комиссаром. Любите его. Этот боевой комсомолец с медведицкими прибыл.

Командир скупо улыбнулся:

- Нам боевые всегда нужны. А медведицких кому отдали?

- Кому же, как не вашему Федорову! Казаков из этих мест у вас больше всех. Со своими вместе и драться лучше. - С этими словами Суглицкий взял под руку Голенкова и, указывая на группу командиров, добавил: - Ну, давайте к карте, дела там и вас касаются. Вам Елань-то защищать…

Вскоре я был уже в штабе полка, где нашел адъютанта Шубина и ожидавших здесь Голенкова начальника связи полка Масленникова (однофамильца начальника конной разведки), командира полковой артиллерийской батареи Фомина, а также двух дежурных связистов, уже хозяйничавших с полевыми телефонами. Посредине просторной комнаты стоял обставленный скамьями большой канцелярский стол, на котором была разложена помеченная разноцветными карандашами карта-десятиверстка с красными и синими стрелками, указывавшими движение наших и вражеских войск…

Старый кавалерист Голенков с явным пренебрежением относился ко всему, что было связано с канцелярией и писаниной. Поэтому штаб его полка всегда находился в полковом тылу, в расположении обоза второго разряда. При себе он держал только адъютанта и писаря. Всю необходимую документацию оформлял нехотя и, как правило, задним числом. Словом, в дивизии Голенков был известен как командир, у которого весь штаб в полевой сумке.

Предпочитая личное общение с полковыми командирами, он, как правило, вызывал их к себе или отправлялся к ним сам. В бою Голенков неослабно следил за развивающимися событиями и, если того требовала обстановка, корректировал принятые им решения или исправлял ошибки подчиненных личным своим вмешательством. Однако подобное вмешательство происходило [78] только в самом крайнем, критическом случае. Голенков выдвигал на должность и уважал в основном тех командиров, которые в бою были стойкими и всегда рассчитывали только на собственные силы.

В боевой обстановке не раз случалось, что командир дрогнувшего под натиском врага участка присылал на командный пункт нарочного или появлялся лично с паническим докладом, что у него «все гибнет». Но и в такие моменты обладавший железным хладнокровием и невозмутимостью Голенков мог заявить: «Исправляйте положение сами. Там, где обстановка вам кажется лучше, она вот-вот может измениться и стать критической - тогда все пропало». И с этой точки зрения его предвидения нередко оказывались верными. Я неоднократно был свидетелем того, как командир какого-либо участка был совершенно уверен в своем успехе, а на его направление Голенков подтягивал резерв полка, и вскоре оно действительно становилось решающим. Голенков очень хорошо чувствовал пульс боя, замечательно разгадывал замысел врага. Следует отметить, что к использованию резерва полка, своей конной группы, которую называли не иначе как «чертова сотня», он прибегал только в самых исключительных случаях.

Однако, пожалуй, самое ценное в этом незаурядном командире гражданской войны было то, что в минуты особой опасности или напряжения он бесстрашно бросался в атаку со своей конной группой и личным участием в рубке врага восстанавливал положение, возвращая подчиненным самообладание и твердость. И происходило это всегда с одним неизменным боевым кличем: «За мной, за Советскую власть!»