Затем отец представил меня командиру отряда. По всему было видно, что тот искренне уважал отца - звал его только по имени и отчеству. Это тогда было редкостью. Как и мой отец, он уже отбарабанил два с половиной года на русско-германском фронте, был дважды ранен и дослужился до старшего унтер-офицера. Отец рассказывал, что их командир отряда полный георгиевский [22] кавалер, но о своих солдатских доблестях никогда и никому не говорит.

Дальше все произошло так неожиданно, как я про себя мог только мечтать и как отцу наверняка и не снилось.

- Ну, Александр Васильевич, - начал командир отряда, - как вы думаете, зачем он к вам пожаловал? Думаете посмотреть, как отцу живется, а? Ничего подобного! Я этих архаровцев знаю. Взгляните на него, глаза-то все и выдают. Он в Красную гвардию хочет - вот и приехал на разведку. Вы же сами рассказывали, что он даже губернатора помогал в тюрьму запрятывать. Правильно я говорю, маленький Соколов?…

Я хотя и был прямо-таки ошеломлен таким оборотом дела, но не растерялся:

- Мне уже не шестнадцать, а целых семнадцать исполняется через несколько дней, шестого ноября. Я и винтовку хорошо знаю.

- Ну что ж, Александр Васильевич, значит оставляем, - последовало в ответ. - Парень-то больно хороший. С нами не пропадет…

* * *

Вот так я стал красногвардейцем.

Конечно, отец намеревался закрепить меня за своим оркестром в качестве его воспитанника и даже договорился с первым кларнетистом, чтобы тот взял надо мной шефство. Слух у меня был отличный, ноты я читал свободно, и, нужно думать, этот отцовский инструмент, при большом желании, покорился бы и мне. Однако я отказался категорически и предпочел общую красногвардейскую службу.

Отряд наш был невелик, всего несколько десятков человек. Примерно половину составляли солдаты бывшей царской армии, большинство которых уже понюхали пороха на русско-германском фронте. Попали они в отряд прямо из госпиталей или из команд выздоравливающих. Некоторые солдаты были еще не обстрелянные, недавно призванные в армию, и проходить службу им приходилось в запасных полках и маршевых ротах, готовившихся к отправке на фронт. Половину отряда сформировали рабочие московских предприятий. Это были люди разных возрастов, но в основном пожилые, сильные, решительные, во всем запевалы. В отличие от других красногвардейских отрядов, как я выяснил впоследствии, явной [23] молодежи в нашем отряде было мало. Семнадцатилетний Петр Васильев - подмастерье-литейщик с какого-то металлургического завода - да тех же лет Васюта - помощник по труду какого-то ломового извозчика. Оба, правда, рослые, здоровые ребята и мало чем отличались от взрослых красногвардейцев.

Моему отцу, как и подавляющему большинству активных участников Октябрьской революции, перенесших окопные тяготы первой мировой войны и переживших бурные месяцы правления Керенского, казалось, что они свое дело для революции уже сделали и теперь со спокойной совестью могут возвращаться к семьям. Да и письма от родных и друзей, успевших вернуться с фронтов, настоятельно звали задержавшихся в армии домой. Они должны были успеть к разделу отобранных у помещиков земель, а главное - помочь преодолевать охватившую страну хозяйственную разруху. Довольно весомым аргументом именно такого решения стало подписание Советским правительством Брест-Литовского мирного договора. Через Москву шли поезда, до отказа заполненные возвращающимися с фронтов солдатами.

Словом, в конце марта восемнадцатого года - прошло всего пять месяцев моей службы в отряде - я и отец тоже вернулись в родной город. Однако с красногвардейской гимнастеркой расстаться мне было уже не суждено.

* * *

Весной девятнадцатого года огромная, трехсоттысячная армия Колчака предприняла генеральное наступление с востока, намереваясь выйти на Волгу и, соединившись с добровольческой армией Деникина, обрушить мощный удар на Москву.

Партийные мобилизации на Восточный фронт следовали в это время одна за другой. Особенно значительная мобилизация была проведена в первой половине мая, тогда на фронт владимирцы отправили свыше 6000 коммунистов и комсомольцев, которые в борьбе с колчаковцами проявили себя как стойкие солдаты революции.

Еще до этого, в конце восемнадцатого года, на подавление мятежа чехословацкого корпуса владимирцы сформировали и отправили на фронт Первый добровольческий полк, состоявший из большевиков, красногвардейцев а комсомольцев, и этот полк в составе 26-й стрелковой дивизии и 5-й армии (227-й полк) героически сражался на Восточном фронте, участвуя в освобождении городов [24] Свияжска, Казани, Бугульмы и Уфы. Вслед за партийной мобилизацией, во второй половине мая 1919 года, Центральный Комитет РКСМ объявил свою первую Всероссийскую мобилизацию комсомольцев на Восточный фронт, давшую этому фронту внушительное по тому времени количество - 3000 - молодых воинов-защитников революции. Тогда наступил наконец-то и мой долгожданный черед.

…Запомнился тот майский день. Нас, владимирских комсомольцев, созвали на внеочередное общегородское собрание. Оно состоялось, как обычно, в комнатухе уездкома комсомола, размещавшегося там же, где и горком партии, в здании бывшего губернского дворянского собрания. Комсомольцев в городе тогда было немного - всего 47 человек, шестеро из которых - девушки. Обычно возбужденные, шумные, ребята в тот раз выглядели озабоченными, как-то сразу повзрослевшими. Все уже знали, что на повестке дня один вопрос - о мобилизации на фронт.

В торжественной тишине секретарь уездкома Николай Платонов зачитал телеграмму ЦК комсомола, в которой предлагалось провести мобилизацию комсомольцев в распоряжение Реввоенсовета Южного фронта для отправки их на Северный Дон. В телеграмме указывалось, что мобилизации подлежат в первую очередь те комсомольцы, которые сами изъявят желание поехать добровольцами для укрепления создаваемых там органов Советской власти и замены засевших в них контрреволюционеров.

Председатель уездкома Вася Свережев после зачтения телеграммы из ЦК комсомола предлагает всем желающим тут же записаться в списки добровольцев.

- Кто хочет? Прошу поднять руки.

И вот здесь уже с привычным мальчишеским шумом, словно вперегонки друг с другом, все сорок с лишним комсомольцев, включая и наших девушек, и самих членов бюро уездкома, бросились к Василию: «Пиши!…» Кажется, даже само здание бывшего дворянского собрания дрогнуло от нашего восторженного порыва.

Собрание окончено, но еще долго не расходились мы тогда, обсуждая вопрос об отправке на фронт. А на следующий день в объявленном списке восемнадцати мобилизованных комсомольцев я нашел и свою фамилию. Комсомол мне вручил путевку в армию - на всю жизнь… [25]

Сбор отъезжающих был назначен на 10 часов утра у здания горкома партии и комитета комсомола (ныне гарнизонный Дом офицеров). Почти все собрались на полчаса-час раньше. У каждого маленький чемоданчик или солдатский вещевой мешок, самодельная легкая сумка, а то и просто скромный узелок. А у меня огромная дорожная корзинка - хоть домой обратно беги!

Отбывающих на фронт восемнадцать человек, а провожать пришли чуть ли не всем городом. Здесь были и представители горкома партии, и родные, и знакомые ребята и девушки, и просто любопытные, и, конечно, туча мальчишек. Я не хотел, чтобы меня провожали родители, но в последние минуты пожалел о своем запрете. Не рискуя сердить меня, своего старшего брата, и поэтому скрываясь за спинами людей, промаячили все три мои любимые сестренки - Катюшка, Леля и Лизутка. Все-таки пришли…

Одиннадцать часов. Грянул оркестр. Под звуки походного марша колонна владимирских комсомольцев с огромной толпой провожающих двинулась на вокзал.

Короткий митинг. Напутственное слово произносит представитель горкома партии, затем выступает взъерошенный поэт Саша Безыменский. Он говорит от имени всей владимирской комсомолии и заканчивает свою речь экспромтом сочиненным им бодрым четверостишием.