ОТВЕТ ПО СУЩЕСТВУ

Перечитываю письмо, посмеиваюсь и злюсь одновременно.

Написано оно округлым уверенным почерком, с кудрявыми завитушками, по тону — не просто уверенное, но и требовательное. Сверху, прижатая металлической скрепкой, — «сопроводилка» из редакции газеты: «Вторично просим ответить автору письма по существу вопроса…» Теперь я уже не столько посмеиваюсь, сколько возмущаюсь: ну ладно, я тебе отвечу по существу!..

Существо же это вот в чем.

Осенью по всяким литературным делам побывал я со своим товарищем-поэтом в лесном — самом отдаленном районе нашей области. Места удивительные, неповторимые! Лесом идет дорога, лишь изредка выбегающая в поля-поляны; густым лимонно-оранжевым чернолесьем поросли овраги, полные птичьего щебета и хрустального звона ключей; в сосновом бору стоит и сам поселок, да не просто окруженный им, — увязая в чистом сыпучем песке, медные корабельные сосны забрели в улицы, развесили над крышами сизо-зеленые кроны, пропитали воздух крепким духом смолы и хвои… Дела мы свои поделали удачно в быстро; под вечер, накануне отъезда, забрели на стадион, где при великом стечении народа состязались местная, суконной фабрики, футбольная команда и сборная соседнего района. Не берусь судить относительно спортивного мастерства, зато энтузиазма, темперамента — как у игроков, так и у зрителей — хватило бы на любую международную встречу; с перевесом на один мяч победу под ликующий гул одержали хозяева поля.

— Ну что ж, — проталкиваясь в узком проходе, сказал я приятелю, — всё мы успели. Только знаменитых здешних грибов не попробовали.

— Ничего не попишешь, — поддакнул он. — Не судьба.

— Это как же так? — удивился, оглянувшись, идущий впереди нас молодой черноволосый мужчина. — Да у нас их тут навалом!

— У вас, может, и навалом, — пошутил я, — а в чайной и на поглядку нет. Три дня подряд спрашивали.

— Эка, чайная! Чайная у нас та еще! — Придержав шаг, мужчина пошел рядом с нами. — Мы, когда в ней «день текстильщика» отмечаем, всегда что-нибудь из дому берем. Тех же грибов. Кроме гуляшей, сроду они там ничего не стряпали.

— Это что ж за «день текстильщика»? — чуть не в один голос спросили мы с приятелем. — Что-то никогда о таком праздника не слышали.

— Ну как же! С получки либо с премии бывает. — Мужчина рассмеялся, окликнул пристроившегося к нам высокого рыжеватого детинушку в модном коротком плаще и в белой с расстегнутой по вороту сорочке. — Слышь, Василий, — нашенских грибов, говорят, попробовать не могут. Каково?

Широкие полные губы Василия тронула добродушная ухмылка.

— Больно уж нехитро поправить. Зайдем ко мне — вот и попробуют.

— А чего к тебе? Ко мне — ближе.

— Давай к тебе, — все так же неторопливо и добродушно согласился Василий.

— Я тут, правда, рядышком, — довольно подтвердил черноволосый и, словно это и было решающим обстоятельством, свернул в проулок. — Пошли.

Все это произошло стремительно, мы дружно и горячо начали отказываться; черноволосый, не останавливаясь, успокоил:

— Да бросьте вы, чего ж тут неловкого? У нас — да грибов не поесть! Чай, не чужие — по одной земле ходим.

Сказано это было с той же простодушной непосредственностью, с какой он и заговорил с нами при выходе со стадиона; рыжеватый Василий, тесня нас могутными плечами, молча ухмылялся; нам, растерянно переглянувшимся, не оставалось ничего другого, как развести руками и слушаться.

— Может, что-нибудь прихватить по пути?

— Не заведено у нас — гостям по магазинам бегать. Без надобности.

Идти действительно оказалось близко: крепкий, как гриб боровичок, дом с палисадником стоял под двумя соснами, в ранних, тонко засиневевших сумерках золотились зашторенные окна. Преодолевая внутреннее замешательство и лишенные последней возможности к отступлению, мы, словно под конвоем, замыкаемым широкоплечим Василием, поднялись по высоким крашеным ступеням крыльца, очутились в просторной, ярко освещенной прихожей-кухне.

— Вся и недолга, — явно помогая нам, удовлетворенно объявил хозяин и коротко, весело объяснил жене, что за людей привел: — Вот, Ань, уезжать собрались уж, а грибов наших и не поотведали. Угощай.

— В самый раз; и картошка поспела, — так же весело, просто отозвалась она, одним уже голосом своим сняв с нас половину тяжести; шагнув от газовой плиты, маленькая, ладная, курносая, она сняла с себя клеенчатый фартук, проворно, проверяя, провела ладонью по светлым, коротко стриженным волосам, несуетно захлопотала: — Разделайтесь, проходите. Андрюш, ты в погреб. Василий, мой руки и режь хлеб. Давай, давай, лодырек толстый!

По примеру Василия мы сняли у порога ботинки, с удовольствием ступая по мягким домотканым половикам; накрывая стол незамысловатой цветной скатеркой, подавая посуду, Аня — очень почему-то подходило к ней это имя — негромко, пошучивая, рассказывала, что сын, тоже, кстати, Андрей, уже спит, отца не дождавшись: первую осень в школу пошел, назанимался, язык высунувши; оговаривала флегматично посапывающего и ухмыляющегося Василия, резавшего хлеб такими могучими ломтями, будто зябь пахал; отмахивалась, слушать не желая наши не очень вразумительные извинения: да будет вам, ерунда какая! С трехэтажно составленными мисками и блюдами вернулся Андрей-старший, незамедлительно выставил неизвестно откуда появившуюся бутылку «Экстры», Аня засмеялась:

— Тоже на погребице нашел? — И строговато скомандовала: — К столу, мужики, разговоры потом.

Эх, сколько ни попрекали меня критики за пристрастие описывать всякие застолья, трапезы — опять не удержусь! Духовитая картошка была такая разваристая, что сразу же сахарно рассыпалась, едва до нее дотрагивались вилкой; нежно розовело, проступая сквозь маслянистую белизну, сало; оранжевыми дольками-звездочками моркови сияла в рассоле квашеная капуста. Но конечно же превыше всего — надо всем господствуя и царствуя — были грибы! Упругие, цвета слоновой кости, облепленные укропными семечками грузди; плавали в остром, с горошинами черного перца маринаде кофейные шляпки белого гриба; крохотные рыжики, щедро залитые густой сметаной и непослушно скидывающие ее со своих скользких холодных бочков. Да все это похрустывало, обжигало гортань, до сладкого томления сводило скулы!..

К удовольствию хозяев, мы только восторженно покрякивали.

За ужином наконец и познакомились. Василий и Андрей работали мастерами-наладчиками на суконной фабрике; там же, на станке, работала и Аня. «Все мы тут на фабрике да вокруг нее крутимся», — добродушно прокомментировал Василий, налегающий, к нашему удивлению, больше на сало, нежели на разновидовое грибное чудо. Узнав, что мы в командировке от газеты, наши симпатичные хозяева налили по сему поводу еще по одной, подвижный сухоскулый Андрей азартно мотнул черным чубом.

— Я же сказывал — не чужие! Нынче, если хорошенько подумать, все друг с дружкой впритирку живут. — Он засмеялся. — А чайнуху нашу критикните: обленились они совсем. У нас грибов, ягод — носить не переносить, если со старанием. Будь моя воля, я бы у них там старшей мою вон Анну либо его, Василия, Клаву назначил — враз бы загудело! А то портфелями только трясут — заготовители, мухомор им в тарелку!

— Ты уж скажешь! — засмеялась и Аня, милое курносенькое лицо ее порозовело.

Как мы с приятелем ни противились, ни отказывались, на прощание каждому из нас вручили по вместительной банке груздей, наглухо закрытой полиэтиленовой крышкой; в довершение Андрей и Василий сами же их до гостиницы и донесли. Мы записали им свои адреса, взяв слово, что, как только будут в городе, сразу же навестят нас, проводили, а потом, долго ворочаясь на кроватях и нещадно дымя сигаретами, говорили о том, как здорово это — случайно столкнуться с такими людьми, что завтра же, приехав домой, нужно послать им свои книги, хотя бы малой толикой поблагодарив за радушие.

Книжки мы им послали, но за несколько месяцев, что прошли с тех пор, ни один из них так и не объявился: может, потому, что все еще не были в городе, а скорее всего — посчитали неудобным, ибо давно замечено, что отзывчивость и скромность — родные сестры.

Вот так однажды, подумав, я и написал под настроение то ли очерк, то ли рассказ о нашем знакомстве, назвав в нем подлинные имена, но не указывая фамилий.