Сумка Тигра осталась лежать на камнях. Кобра помедлил, как будто опасался, что его укусят, а потом развязал тесемки и изучил содержимое: таблетки хинина, компас, фляжка с водой наподобие его собственной, патроны и расческа для усов – скорее поймаешь афганца с карманными часами, чем с такой расческой! Кобра нахмурился. Он сам не знал, что ищет, но не мог избавиться от недоверия к своему напарнику.

И вдруг он почувствовал уплотнение под кожей сумки. Его загорелые пальцы быстро прощупали подкладку, раскрыв секретный карман. Теперь в руках у него лежал свернутый документ, написанный на плотной мягкой бумаге, чтобы не потрескался. Странные слова. Афганские. И русские. Какой-то рисунок вроде криптограммы.

Кобре потребовалось всего мгновение, чтобы сунуть документ в чехол от телескопа и положить сумку Тигра на прежнее место под палящим солнцем, как будто ее никто не трогал. Кобра был не таким уж зеленым и неопытным, как полагал Тигр. Что-то в манере соперника раздуло сегодня угли обычной неприязни Кобры до четкого подозрения. На кону были вооруженные силы Британии и судьба Индии. Если он ошибается, он готов принять последствия. Однако, прав он или нет, он должен вывести Тигра на чистую воду.

Он так и не услышал возвращения напарника, лишь опять растущая тень, будто стервятник, неожиданно спикировала и приземлилась рядом с ним.

– Все чисто, – сказал Тигр, улыбаясь… улыбаясь, как большой сытый бенгальский кот.

Иногда окружающие Кандагар сады наполняли ночь ароматами, которые проникали даже в узкие грязные улицы города. Однако здесь, в британском лагере посреди пустыни, которая протянулась между Кандагаром и рекой Гелмонд, единственный явный аромат исходил от изобильного помета вьючных животных, которые были необходимы для транспортировки багажа и снаряжения двух с половиной тысяч сражающихся мужчин.

Кобра, теперь уже одетый в форму, проскользнул среди солдат, незамеченный в едкой темноте. Лошади ржали в ответ на строптивые крики верблюдов, похожие на звуки волынки. Все животные, как местные, так и привезенные, вели суровую борьбу за выживание в этих местах, и часто их век был короток.

В приглушенном свете фонарей армии, которой вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу с силами Аюб-хана, Кобра пробирался между доходившими ему до плеча деревянными колесами повозок батареи Е бригады Б Королевской конной артиллерии. Командиром двух из этих больших орудий был лейтенант Гектор Маклейн.

Наконец Кобра нашел нужного ему человека – тот сидел, прислонившись к каменному ограждению, окружающему лагерь, и пристально вглядывался в непроницаемое небо. Наверху блестели, как яркие латунные пуговицы, звезды, но не было заметно ни единого отражения горячих пучков света от костров вражеского лагеря. С тем же успехом эти двое могли бы находиться одни в угольной шахте, чей потолок усеян «золотом дураков»[6], если бы не слабые шорохи неспокойных людей и животных.

– Стен! – с удивлением приветствовал подошедшего Маклейн. – Я сомневался, что ты вернешься до того, как мы свернем лагерь.

– Надо передать донесение, – кратко сообщил Кобра.

– Ходят слухи, что этой ночью мы пакуем вещи и навьючиваем лошадей, чтобы поприветствовать Аюб-хана?

– Возможно. Я только докладываю Сент-Джону. Он передает новости Слейду и бригадному генералу. Тогда новости и превращаются в слухи.

– Глупо, что разведчик с передовой никогда не докладывает генералу напрямую. Проклятая нелепая система.

– Пожалуй. – Несколько мгновений Кобра хранил молчание, как будто, привыкнув к тайным встречам второпях, разучился разговаривать иначе, чем в телеграфном стиле. – У меня неприятные новости, Маклейн, однако похоже, что командование не станет слушать.

– Командование существует для того, чтобы приказывать слушать другим, а не вдумываться в слова собственных разведчиков. – Даже в темноте по голосу лейтенанта Маклейна было заметно, что он улыбается.

– Чего я и боюсь! – воскликнул Кобра. – Они ничего не хотят слушать: ни о превосходстве Аюб-хана в артиллерии, ни о Тигре… ни о чем.

– В чем дело, старина? Слишком много времени провел в одиночестве в кипящих песках?

– Барроузу поступают фальшивые шпионские сведения, и я это знаю. Я снова ухожу, чтобы разведать ситуацию около Майванда. Предыдущее донесение выглядит слишком идеальным: длинное ущелье для подготовки атаки и никаких подвохов на местности.

– Что-то не похоже на Афганистан, где мы стерли все подошвы сапог, – согласился Маклейн.

– Я тоже так думаю. Я облазал всю округу и нашел на востоке второе ущелье, о котором никто не докладывал. Если завтра мы увидим активные действия в Майванде, Королевская конная артиллерия будет в авангарде. Держи глаза открытыми, а уши настороже, я говорю серьезно, – предупредил его Кобра. – Тебя ничто… не беспокоит?

– Ничто, кроме пыли и жары, кроме таблеток хинина, которые колом стоят в горле, и запаха конского навоза, забившего ноздри. Разве я когда-нибудь выглядел слабаком?

– Нет, никогда, – честно признал Кобра. – Это меня и беспокоит. Один человек, не подозревающий о нашем знакомстве, утверждает, что у тебя совесть нечиста.

– У меня? – Маклейн вскочил на ноги. – Кто этот лжец? Я брошу ему вызов посреди битвы, даже если нас будут окружать несколько десятков фанатиков-гази.

– Это серьезная шпионская игра, – заметил Кобра. – Оставь ее мне. Но, ради бога, Мак, с этого момента будь очень внимателен.

– Больше ничего не скажешь?

– Ничего, пока сам не разберусь. Храни тебя бог сегодня ночью.

– И тебя, Стен, – произнес лейтенант Маклейн. – Полагаю, следующий раз мы встретимся на поле битвы… или на небесах.

– Главное, чтобы не в аду, которого мы явно не заслужили, – ответил Кобра и бесшумно скрылся в темноте.

После его ухода лейтенант Маклейн, как нетерпеливый конь, ударил о землю каблуком сапога. Офицеры Королевской конной артиллерии были привычны к хаосу, опасности, пыли и пороху. Но интриги и закулисная возня, как и погружение в местную культуру, где так преуспел Кобра, были для них еще более чужеродной территорией, чем сам Афганистан.

– Странный парень, – пробормотал Маклейн, обращаясь к безлюдной и безучастной ночи.

К тому моменту Кобра уже ушел; он скользил в темноте, словно по безмолвному, неподвижному морю. Он пробрался мимо деревянного колеса и флегматичных фигур отдыхающих лошадей, через потрепанные палатки и оказался на открытом пространстве пустыни.

За пределами лагеря у последнего одинокого камня Кобра нагнулся, чтобы откопать спрятанный там наряд местного жителя; в мыслях у него роился запутанный клубок странностей, не последней из которых была роль его друга Маклейна в предстоящих событиях.

Он не услышал ни единого звука. Но вдруг ему на голову со страшным грохотом обрушился непроницаемый эбонитовый купол ночи. Теплый красный бархат заливал глаза, стекая в удивленно открытый рот, и Кобра почувствовал, что череп раскололся пополам, и трещину наполнила непоправимая тьма, которая была даже чернее афганской ночи.

…Восток сходится с Западом[7]

Жаркая дымка и пыль исполняют вдали танец крутящихся дервишей. А на расстоянии в нескольких тысячах ярдов[8] клубится невидимая масса движущихся людей и лошадей: силы Аюб-хана выдвигаются на позиции.

Сейчас рано, всего девять пятнадцать утра. Между двумя армиями лежит плоская, беспощадная афганская равнина, которая уже дрожит от жара как из доменной печи, будто отражение в изогнутом зеркале. Впереди возвышаются горбатые руины пары деревень. Единственное другое укрытие на безжалостной пустоши – ущелье, обследованное ранее: пятнадцать на двадцать пять футов[9] в глубину и пятьдесят на сто футов в ширину, как рана на поверхности земли, тянущаяся в сторону северо-востока.