Солдат А. Хорт: «В ночь на 31 декабря 1942 года полк понес большие потери от бомбежек У-2. Прямым попаданием был разбит штаб 1-го батальона… От самолетов У-2 нам нет житья. Ночи холодные, а печи топить и разжигать костры нельзя. Самолеты У-2 их видят и сбрасывают туда бомбы. Они везде нас находит. Всю ночь приходится сидеть одиноко в траншеях, чтобы не иметь групповых потерь. От самолетов-штурмовиков можно спастись, их видно, а от У-2 невозможно…»

* * *

В годы войны мне довелось совершить 300 боевых вылетов.

Начал свою войну на У-2 под Сталинградом и закончил ее в мае сорок пятого на современном по тому времени фронтовом бомбардировщике А-20Ж «Бостон». Следы тяжелого ранения, ожогов и контузии, как бессрочное удостоверение, напоминают об этих трехстах боевых вылетах. И встают перед глазами лица погибших и умерших от ран. Болью сжимается сердце и сейчас от очередной печальной вести об уходе из жизни друзей-однополчан. Но всякий раз в сознании горячими толчками бьется вечный вопрос: а все ли мы сделали тогда на войне, чтобы счастливо жила наша Родина, чтобы родились люди, достойно продолжившие дело, за которое мы не щадили жизни?…

Об этом я и хочу рассказать. [7]

Суровое небо Сталинграда

…Мы брели по снежной целине, выбиваясь из сил и часто проваливаясь в сугробы. Казалось, не будет конца нашему пути. Мы давно потеряли счет времени. Утонули во мраке очертания самолета с задранным крылом, и теперь, куда ни посмотри, вокруг белела бесконечная заволжская мертвая степь. Сверху нас давили черные облака, под ногами свистела, струилась снежными языками поземка.

Колючий тугой ветер дул все время в лицо. Если он менял направление, я тотчас разворачивался так, чтобы он снова дул в лицо. И так часами мы ловили ветер на себя, чтобы не сбиться с пути и двигаться от линии фронта.

Всего несколько часов назад мы были в центре боя. По упавшему самолету, который с немецкой стороны хорошо был виден, стала бить пушка, истеричным воем залился крупнокалиберный пулемет, взметнулись осветительные ракеты. Совсем рядом рванули мерзлую землю разрывы мин. Несколько осколков с противным лопающимся звуком воткнулись в перкалевый бок поверженного самолета. Откуда-то справа через наши головы понеслись трассы встречных снарядов. Затем вновь ударила немецкая пушка, но уже где-то из-за наших спин.

Лебедев лежал, уткнув голову в снег, и не шевелился. Трудно было понять, жив он или нет. Я приподнялся на руках, чтобы сориентироваться, и тут же два хлестких удара опрокинули меня на спину. Какая-то сила рывком сбила с головы шлемофон, резанула по ноге. Это были осколки мины, разорвавшейся за спиной.

Некоторое время я прислушивался к боли, осторожно пробуя пальцы. Через висок к уху стекала теплая струйка крови. Но я был цел: нога действовала, глаза видели, пальцы на руках шевелились, и лишь рана на голове саднила и кровоточила.

Когда стрельба поутихла, я подполз к Лебедеву, перевернул его на спину и потащил вниз по склону бугра. Он стонал и не делал попыток помочь мне, хотя я очень быстро выбился из сил и все чаще падал в снег. [8]

Наконец я убедился, что обстрел не причинит нам вреда. Пулеметные и пушечные трассы теперь мелькали далеко в стороне над вершиной бугра, перекрещиваясь у темных, едва различимых очертаний самолета.

Немного отдышавшись, я пополз обратно.

- Ты куда? - прохрипел Лебедев.

- Надо самолет поджечь.

- Отставить! Кому он нужен, твой самолет, куча фанеры!

- Так положено. Самолет надо уничтожить, чтобы не попал в руки противника…

Фронт еще не выбил из меня живучую курсантскую натасканность - все делать по правилам. Умри, а выполняй инструкцию! Сейчас мне казалось, что нет более важной и ответственной задачи, чем поджечь самолет, предотвратить его пленение.

Лебедев перевалился через бок и сел на снегу.

- Ты кто по званию? - вдруг спросил он, с трудом шевеля разбитыми губами.

- Сержант.

- А я младший лейтенант, твой командир. Понял? Что дороже - твоя жизнь или самолет, который никогда не будет летать?

- Вася, не дури. Приказ надо выполнять.

Лебедев опустил голову на грудь. Разговор его, по-видимому, сильно утомил. Он с досадой махнул рукой:

- Ну, ладно. Только возвращайся быстрее.

…Я выстрелил в самолет из сигнальной ракетницы. Ракеты рассыпались искрами, но самолет никак не хотел гореть. Справа и сзади вновь потянулись трассы пулеметного огня, поднялась стрельба. Надо было уходить…

Лебедев шел медленно и трудно. Все чаще он сдавал, и я тащил его на спине. Он то и дело просил остановиться, чтобы перевести дух. Удар в грудь словно выбил из него силы. Когда я слишком отдалялся от него, чтобы разведать путь, он падал на четвереньки, обхватывал голову руками и в таком положении терпеливо ждал моего возвращения. Далеко на снегу, как камень, беспомощно чернела его согнутая спина. Мне было жаль командира, его муки словно передавались мне, но я всеми силами старался скрыть, свою боль, чтобы не дать Лебедеву отказаться от моей помощи.

Накатанный большак мы увидели одновременно. По его сторонам тянулись и пропадали в темноте два ряда снежных сугробов. Дальше идти было некуда. Зимний большак [9] в сталинградской степи для блуждающего путника большая удача.

Мы залегли по обе стороны дороги, еще раз проверили оружие и стали терпеливо ждать своей участи. Ко мне долетало тяжелое дыхание Лебедева. В предрассветной мгле чернело его разбитое осунувшееся лицо. То же самое, вероятно, видел и он. Я ощупал свои щеки, нос, губы. Правый глаз ничего не видел, губы распухли и кровоточили, на скулах образовался лед.

Медленно тянулось время. Иногда я словно проваливался в тяжелую дремоту, потом с непопятным ужасом просыпался, но через минуту вновь начинал засыпать. Невеселые картины осаждали меня. Первое же столкновение с боевой реальностью окончилось полным поражением. Сбит, допустил уйму досадных ошибок. Как возвращаться в полк без машины?…

Лебедев словно угадал мои невеселые мысли.

- Ты себя не казни, - хрипел он сквозь тоскливое посвистывание ветра, - ты сделал все как надо, бомбы в цель уложил… А вот я, брат, сплоховал. Надо было смелее угол выбирать на посадке, ведь учили же дурака. Выровнял машину тоже высоко, не учел, что мотор сдох. Бугор не заметил. Не летчик у тебя - дерьмо!

Слова боевого друга мало успокаивают. Рядом курится снежной пылью сугроб, неумолчно тонкими голосами посвистывает в бурьяне ветер. И вновь встают перед глазами картины недалекого прошлого…

* * *

…Ровный крепкий ветер, дувший с заволжских степей, трепал стебли замерзшей прошлогодней кукурузы. Над землей низко стлались набухшие снегом облака. В сорока километрах от посадочной площадки, где стояли наши самолеты связи, зажатая железными тисками Донского и Сталинградского фронтов, ждала своей участи трехсоттысячная 6-я немецкая армия - смятая, ошеломленная жестоким поражением, но все же не сломленная окончательно и готовая к сопротивлению.

На фронте мы были связистами и испытывали глубокое неудовлетворение своим положением. Прошло два месяца, как эскадрилья прибыла на фронт, но за это время нам не только не удалось сбросить хотя бы одну бомбу, но даже выстрелить по врагу. Умом мы понимали, что связь, да еще в таких операциях, как Сталинградская, дело весьма важное и к тому же далеко не безопасное. [10]

У- 2 -самолет неприхотливый. Ему достаточно 100 - 150 метров свободного пространства - какой-нибудь выгон, участок дороги, опушка леса, луг, берег реки, - чтобы сесть и взлететь без особых усилий. Добавим к этому небольшой вес, крепкое шасси, а главное, хорошую подъемную силу двух крыльев, и станет ясно, что этот самолет был просто незаменим в качестве надежного, быстрого и эффективного средства связи.