Пауза, какой-то мотивчик довоенной песни, затем опять вопрос:

- Снегов, как ведомые?

- Топают, как миленькие, товарищ командир.

- С Белостоком связался?

- Нет, рано еще.

Наконец очередь в переговорах доходит до меня. Пройдена уже большая часть пути. Обычно Лайков старается на тревожить штурмана, полностью доверяя ему. Но сейчас я порчу командиру настроение.

- Штурман, чего притих?

- Думаю.

- Хорошее дело. Над чем, если не секрет?

- Разве не видишь? Весь горизонт заволокло.

- В первый раз, что ли, фронт пересекать?

- Тогда были одни, а сейчас хвост сзади.

Пауза.

- Выходит, права девчонка-метеоролог?

- Выходит…

Высокие перистые облака, так радовавшие в Шаталово, быстро уступали место сплошной темно-серой пелене, уходящей за горизонт. Потемнела земля, погасли ее зимние краски. Вокруг все поникло, сделалось тусклым, унылым, туманным. Наверно, никто, кроме летчиков, не встречает непогоду с такой затаенной тревогой, никто так не печалится, опускаясь с солнечной высоты в омут облаков и туманной сырости. [126]

Но пока что нижний край облачности нависал с высоты около километра, лишь редкие клочья их мелькали ниже. И все же штурманское чутье, выработанное сотнями полетов, уже било тревогу: впереди ждет резкое ухудшение погоды. Мелькнуло воспоминание о прекрасном метеорологе, так точно предсказавшем непогоду, прищуренные глаза Сапунова, призывавшего к благоразумию. А в следующее мгновение все мы словцо сорвались с края пропасти. Лидер и штурмовики вдруг услышали неуверенно брошенную фразу:

- «Малина-десять», к нам пристраиваются два истребителя. Прикрытие, наверно…

В тот же миг, перекрывая голос говорящего, ударила тревожная скороговорка Снегова:

- Командир, штурмовиков атакуют «мессеры»!

«Вот это прикрытие. Быстро объявились…» - успел я подумать в то время, как земля, облака, лес стали опрокидываться, становясь вертикально, колом. Это Лайков вводил бомбардировщик в глубокий крен. Его палец уже давил на кнопку передатчика:

- «Малина-десять», вас атакуют истребители противника. Все за мной! Не отставать, держаться… Атакуют «мессеры»! Я - «Факир».

- Не понял… - растерянно протянул Гладких.

- Поймешь - поздно будет! - заорал Лайков. - Выполняй команду, «Малина»!

У Снегова померкло в глазах от внезапной перегрузки. Он лежал лицом вниз и никак не мог оторвать голову от пола. Штурмовики резко ушли куда-то в сторону, под бомбардировщик. Но через несколько секунд они вновь появились - с глубоким креном «илы» неслись за лидером. Только две шестерки куда-то исчезли.

Стрелок- радист наконец преодолел перегрузку, встал на четвереньки и, ударяясь головой о края иллюминатора, принялся искать исчезнувшие самолеты. Он понимал, что от него теперь зависит маневр командира.

- За мной, ребята! Не отставать, за мной! - с напором и какой-то неуместной веселостью повторял Гладких.

В это время на фоне темной земли я увидел две строчки трассирующих снарядов. Знакомая картина. Это били «эрликоны». Навстречу немецким трассам от штурмовиков тоже потянулись слабые оранжевые пунктиры. Я чувствовал, как назревала главная опасность: потеряв лидера, штурмовики при очередной атаке немцев наверняка скомкают строй, и тогда не миновать беды.

- «Малина», «Малина»! - раздирая мембраны ларингофонов, [127] закричал Лайков. - В круг, станьте в круг. Ждите меня. Я - «Факир».

«Молодец командир!» - чуть было не крикнул я, вспомнив, что против атак истребителей способ «круг» - идеальное оборонительное средство. Каждый позади идущий штурмовик надежно защищает огнем впереди летящего товарища. Нам ответили сразу два голоса - один басовитый, сиплый, прерывающийся от тряски, другой быстрый, четкий:

- Вас понял, вас понял! - И уже по другому адресу: - Белый, за мной! Замкнуть круг, замкнуть круг!

Чувствовалось, «круг» - для штурмовиков не новость. Но Снегов, словно злой гений, сообщил нам новую роковую весть:

- Командир, оторвалась последняя шестерка. Ушла вниз. Рассыпались штурмовики!…

Лайков обеспокоенно завертел головой, еще больше накренил самолет, переложил его в правый крен. Штурмовиков нигде не было - они исчезли, растворились в дымке.

«Ну все, - с горькой досадой подумал он, - растеряли «горбатых».

- Штурман, радист, где штурмовики? Ищите их! - Голос нашего командира звучал просительно, чуть ли не умоляюще.

- Владислав, не паникуй, найдем. - Я старался говорить спокойно, хотя среди тряски и перегрузок это давалось не просто. - Никуда они не денутся. Бери курс двести восемьдесят и сбавь скорость. Высота шестьсот…

Мой голос, а главное, рабочие команды несколько успокоили Лайкова. Он снизился до заданной высоты и, продолжая бормотать что-то бессвязное, перемежая слова с ругательствами, повел машину по курсу. Внизу расстилалась угрюмая, покрытая болотами и редколесьем земля. Ни дорог, ни деревень - лишь пятна заболоченных озер да тонкие жилки речек, пробивающихся сквозь снежный покров. «Гнилой угол», - вспомнил я слова командира полка, сказанные перед вылетом в Шаталово. Придется немало порабощать, чтобы восстановить ориентировку и выбраться отсюда на сушу.

В этот миг оглушительный треск, скрежет и визг раздались над головой. Что-то сильно тряхнуло самолет. Я обернулся и увидел, как осколки плексигласа брызгами разлетелись по кабине командира. Встречный поток воздуха засвистел, загорланил через рваную пробоину в фонаре. Лайков резко отдал штурвал от себя, и в ту же секунду плотный рубиновый рой пушечных снарядов пронесся над нашими [128] головами, заставив пригнуться чуть ли не к полу кабины. Затем Лайков бросил машину в сторону и до упора толкнул сектора газа вперед. Моторы взвыли от перегрузки на форсаже, земля встала дыбом, но трассы немецких пушек больше не мелькали вокруг самолета. Снегов почему-то молчал. Внезапно включилась дублирующая система связи, она работала на «прием». Что только не неслось в эфир!

- Смотри, смотри - слева заходит!

- Не отставай, больше крен, крен больше…

- Куда пошел? Тринадцатый, куда ты?!

- Ага-а, не нравится, фашистская морда!…

- Высоту не набирать, ударит снизу. Не набирай высоту!…

Это наши штурмовики вели бой с немецкими истребителями. Крепкими оказались ребята.

Но вот сквиозь завывание, треск и гомон эфира мы вдруг услышали позади знакомый басовитый стук спаренных пулеметов радиста.

- Жив, Снежок! - не в силах сдержать радость, закричал я. - Молодец! Лупи их, гадов, не давай подходить!

Мы с Лайковым не могли видеть - узнали потом, как Снегов без шлемофона, почти ничего не видя заплывшим глазом, вцепился в рукоятки пулеметов и почти в упор расстреливал подошедший для последнего удара «мессер». Немец клюнул носом, резко задрал его вверх, и перед радистом, заслоняя небосвод, распласталось желтое с грязными потеками самолетное брюхо. Снегов с криком всадил в него последнюю очередь. Пулеметы замерли. Стрелять больше было нечем.

- Командир, патроны кончились… - почти шепотом произнес радист.

- Не надо патронов, давай связь! Давай связь!

- Сейчас… Я сейчас, - шептал Снегов, ползая по дюралевому полу и ощупывая, словно в темноте, ручки настройки передатчика.

А майор Гладких блестяще закончил бой с немецкими истребителями. Всей шестеркой он ловко зашел им в хвост в то время, когда они прилаживались ударить по отставшему штурмовику. Стрельба получилась сумбурной, но немцы все же шарахнулись в сторону. Один из них, словно игрушечный, несколько раз перевернулся в воздухе и врезался в болотную топь, взметнув вверх столб воды и коричневой грязи. Но и наш штурмовик с перебитой масляной магистралью и заклиненным мотором сел на фюзеляж, словно утюгом протаранив березовый подлесок. [129]

Через несколько минут мы вновь взяли «илы» под свое крыло. Лайков близко-близко подошел к машине майора Гладких, и мы впервые увидели лицо командира штурмовиков. Майор улыбался, показывая нам большой оттопыренный палец и два ряда безукоризненно белых зубов. Он постучал пальцем по циферблату часов и ребром ладони взмахнул вперед. Это значило приблизительно следующее: «Спасибо за все, но, пожалуйста, веди к фронту. Горючки в обрез!» «Кому что…» - подумал я, улыбаясь майору, но тут вмешался Лайков: