Буксир мы, нашли быстро. Кто-то с его борта выстрелил из ракетницы в направлении левого берега Волги, и я увидел у самой воды выложенный из досок знак «Т». Там стояли несколько человек и подвода. Последующие несколько минут изумили хладнокровием и смелостью Лебедева. Не успели мы приземлить самолет, как из-за островка выскочила пара Ме-110. Вначале они ударили бомбами по буксиру, затем стали заходить в атаку на наш самолет. Люди, стоявшие у знака «Т», мгновенно разбежались. Вот тут-то Лебедев и блеснул мастерством, спасшим наши жизни. Он неожиданно развернул машину навстречу атакующим, стал взлетать. Я и слова не успел вымолвить. Только через несколько минут отчаянного пилотирования по верхушкам деревьев, когда нам удалось укрыться за кромкой большого [14] леса и немцы нас потеряли, я понял, насколько верно поступил Василий, приняв решение взлетать не по курсу «мессершмиттов», а навстречу им. На попутных курсах взлетающий У-2 был бы прекрасной целью. Кроме того, мы выиграли время: пока «мессеры» разворачивались для очередной атаки, наш самолет был уже далеко.

А тот сейф мы все же доставили по назначению. Им оказался небольшой, облепленный печатями железный ящик, который я принял у подполковника, расписавшись, как положено, в какой-то его книге, дескать, отвечаю за сохранность.

И все же мы не могли смириться со своей участью. С каждым днем нам становилось все тягостнее играть вспомогательную роль. Мы рвались к настоящему боевому делу, к непосредственному участию в борьбе с врагом.

- Стоило годы учиться, чтобы в тылу бумажки развозить, - ворчали мои товарищи.

Мысль обратиться за помощью к командующему 16-й воздушной армией родилась в тот день, когда мы впервые увидели генерала С. И. Руденко. Однажды его самолет приземлился на нашем «пятачке», как мы называли свою посадочную площадку. Чем-то привлекла она авиационного генерала. Окончив дела и садясь в самолет, командующий улыбнулся и что-то крикнул нам на прощание.

Его улыбка придала нам решимости, и вечером летчик Аркаша Чернецкий выразил общую мысль:

- Другого случая не будет. Надо завтра же лететь к командующему. Сразу видно, поможет обязательно!

Штаб воздушной армии в те дни размещался в станице Михайловской. Она уютно расположилась в небольшой долине, с двух сторон окаймленной плоской, изрезанной балками возвышенностью. С южной стороны, переходящей в степь, на окраине станицы примостилась небольшая посадочная площадка, на которой и приземлился наш самолет.

Нужно сказать, что до сих пор мы чувствовали себя довольно уверенно. В самом деле, мы прибывали в штаб армии не в тыл проситься.

Но как только показался дом, в котором разместился штаб, уверенность наша стала заметно убывать. Мой командир Лебедев, только что весело шагавший по накатанной дороге, примолк и все чаще стал поглядывать в мою сторону. Да и я был во власти, если можно так сказать, запоздалого раскаяния: улетели мы без разрешения, обращаемся к командующему не но инстанции, одеты не по форме. [15]

Как странно порой складывается фронтовая жизнь! Человек, ее боясь смерти, идет под пули - и в то же время за пустячную провинность перед начальством готов от страха сквозь землю провалиться…

- Младший лейтенант Лебедев и его штурман из эскадрильи связи прибыли с просьбой перевести их в боевой полк, - доложил за нас кто-то из офицеров штаба, и Руденко удивился:

- Что это за эскадрилья связи? Первый раз слышу о такой.

- По словам ее командира, товарищ генерал, эскадрилья подчинена штабу Донского фронта и действует в его интересах. Мы запросили штаб фронта, нам ответили, что это подразделение входит в состав нашей армии.

Такой ответ несколько озадачил командующего.

- Ну хорошо, допустим, я переведу вас в полк, а вам и там не понравится. Вновь побежите места по душе искать? Если так все начнут поступать, во что армия превратится? В неуправляемый сброд, извините!…

Генерал продолжает говорить, но я уже интуитивно почувствовал, что кризис в нашей судьбе позади. Я видел по потеплевшим глазам командующего, по его мимолетной улыбке, что мы спасены.

- Вы чему улыбаетесь? - строго спросил командующий.

- Бегать больше не будем, товарищ генерал, если к себе возьмете. Воевать будем как положено.

- И все же надо бы наказать товарищей за грубые проступки, - вмешался в разговор член Военного совета армии Рытов, - да время сейчас не то. Каждый летчик на строгом учете. Но пусть искупят вину в боях, а мы проверим, как будут воевать.

- Хорошо, - решительно заключил Руденко. - Приказываю: эскадрилью связи расформировать, личный состав распределить по боевым полкам армии, а вас предупреждаю - не своевольничать! Будем гнать врага на запад, до Берлина! Для этого потребуется много сил и дисциплина. Понятно?…

Зимой 1942 года у порога разрушенного Сталинграда слова командующего «Будем гнать врага до Берлина!» звучали необычно. Они поразили нас уверенностью, и мы почувствовали; поняли, что нашим отступлениям пришел конец…

Через два дня мы прибыли в 970-й ночной бомбардировочный авиационный полк. Наша эскадрилья вошла в его состав. [16]

Здесь шла совершенно особенная, исполненная напряженного труда жизнь. Каждую ночь полк всем составом поднимался в воздух и до рассвета непрерывно бил по целям внутри «котла», как теперь стала называться окруженная группировка противника.

Первый разговор с нами был коротким. Командир эскадрильи старший лейтенант В. Руднев задал всего один вопрос: в каких метеоусловиях летали мы ночью? Узнав, что в простых, развел руками:

- Сейчас над «котлом» погода сложная, часто приходится летать вслепую, по приборам. Так что придется вам подождать погодку попроще. А пока помогайте механикам, оружейникам. Присматривайтесь.

Ночами, во время боевых вылетов, я ни на час не уходил с самолетной стоянки. Украдкой, со странным чувством сострадания ощупывал аккуратные или рваные дыры на бортах и в крыльях машин, возвращавшихся с задания. «Это от пули, - наставляли меня механики, - а это от осколка».

Я уходил в сторону от самолетов и подолгу смотрел на юг, где был Сталинград. Изредка горизонт в той стороне озарялся вспышками, и не понять было - то ли это рвались бомбы, то ли стреляла артиллерия… Напряжение боев над «котлом» возрастало. Это чувствовалось по интенсивности боевой работы, вдруг возникшей нехватке бомб, по сбитым и садившимся на вынужденную самолетам. Летчиков вконец изматывали напряженные ночи, за которые они совершали по 6-8 боевых вылетов.

Однажды днем, когда все еще спали мертвецким сном после особенно трудных полетов, вдруг раздалась команда к общему построению. Судя по реакции летчиков, такого еще не было.

Падал снег. В морозной дымке неподвижного воздуха стояли покрытые инеем притихшие тополя. А вдалеке, словно ворчание грома, перекатывались звуки артиллерийской канонады.

К строю полка подошла группа командиров.

- Наш комдив, - шепнул штурман Дима Езерский, с которым я успел подружиться, - полковник Пушкарев.

Высокий худой полковник в кожаном реглане, хромовых сапогах быстро прошел к середине строя.

- Товарищи летчики! - почему-то крикнул он взволнованным и несколько напряженным голосом. - Немцы, - тут он взмахнул рукой в сторону фронта, откуда слышалась артиллерийская стрельба, - хотят наладить снабжение окруженных [17] войск по воздуху. В «котле» уже садятся их транспортники…

Командир дивизии сделал шаг вперед, и мы почувствовали, что сейчас он скажет главное. Строй, присыпанный снегом, замер.

- Но этому не бывать! Красная Армия сделала самое трудное: не сдала Сталинград и захлопнула ловушку, в которой теперь сидит целая армия. Сейчас надо добить ее как можно скорее. Я ставлю вашему полку боевую задачу особой важности: сорвать воздушные перевозки врага! Начинать работу по готовности, сегодня.

Полковник Пушкарев понизил голос и отрешенно взглянул вдоль строя:

- Но я не могу вам приказывать: сейчас день, погода видите какая. Вся скоростная авиация прикована к земле, и надежда только на вас. Нужны добровольцы…