Лететь домой было не легче, чем к Россошке. На стрельбу с земли экипаж уже перестал обращать внимание. Главным врагом стала растущая с каждой минутой пустота в баках. [32]

Наконец перетянули линию фронта и сквозь снежную завесу Скачков увидел далекий столбик приводного прожектора. Мотор остановился, когда до земли оставались считанные метры. «Подсвети!» - крикнул Петров. Скачков выстрелил залпом из двух ракетниц, но было поздно. Самолет ударился о кромку заросшего кустарником оврага. Порыв ветра подхватил машину и, перевернув ее вверх лыжами, опрокинул в овраг…

В сознание Виталий пришел быстро. Рядом в кабине стонал Петров. Лицо его было залито кровью. Посоветовавшись, решили: Олег остается у самолета, а Скачков идет за помощью в Бойкие Дворики.

Мучителен и труден был путь Виталия к аэродрому. Вначале он долго и безуспешно карабкался по склону оврага, много раз скатывался вниз. Затем был длинный путь навстречу ветру, через снежные заносы, когда он, забывая о боли, упорно пробивался на луч далекого прожектора, часто хватал горячим ртом куски снега, в изнеможении падал лицом в сугробы, отдыхая минуту, и вновь шел вперед.

Уже было утро, когда Скачков ступил на утоптанный снег аэродрома. К нему бросились ребята, потащили к огню, засыпали вопросами. Но Скачков молчал. Разбитые, задубевшие на морозе губы, одеревеневший язык не пропускала ни звука. Вскоре он стоял перед командиром полка и смотрел в его налитые гневом глаза. Пушкарев обвинял экипаж в невыполнении задания. Он требовал написать рапорт о вылете, вызвал начальника особого отдела… А Виталий только и смог сказать, где упал самолет и замерзает его раненый командир… Петров приполз к аэродрому, не дождавшись помощи.

Потянулись тревожные дни. Особенно страдал Петров. Он выздоравливал медленно. Не раны, а душевная боль не давала ему стать на ноги. Не проходило дня, чтобы их не допрашивал следователь. Рапорты, в которых они описывали все детали полета к Россошке, почему-то никем в расчет не принимались. Даже более ста пробоин от пуль и осколков, которые насчитали механики в крыльях и фюзеляже самолета, доставленного на аэродром, никого и ни в чем не убеждали.

Я помню, как метался Петров на больничной койке.

- Почему нам не верят?! - кричал он. - Почему?…

- Верят, Олег, как не верить! - успокаивали мы.

Кончилась эта история довольно просто. Отстраненный от полетов, подследственный Скачков сумел добраться до штаба [33] и политотдела дивизии. Его принял командир дивизии полковник Борисенко. Он сильно удивился рассказу Скачкова.

- Как же так? - в возбуждении повторял он. - Почему отстранили от полетов? Я же приказал Пушкареву прекратить дело. Вызовите ко мне начальника оперативного отдела! - приказал он дежурному, и вскоре Виталий услышал свидетельства пленных, захваченных в районе Россошки.

А пленные показали, что 6 января 1943 года примерно в 19 часов 30 минут советский самолет «рус-фанер» на малой высоте пролетел над штабом 6-й армии и сбросил листовки с текстом ультиматума немецким войскам, окруженным под Сталинградом. Ультиматум был доложен командующему Паулюсу.

- Вот так, дорогой мой! - воскликнул командир дивизии. - Вас с Петровым не от полетов отстранять, а орденами награждать следует!…

К разговору о том злосчастном полете Пушкарев больше не возвращался. Все как будто стало на свои места.

* * *

До сих пор не перестаю восхищаться подвигами и другого летчика нашего полка, храброго и отчаянного человека, Николая Плеханова.

То, о чем хочу рассказать, случилось примерно в середине декабря 1942 года, когда замкнулись и стали сжиматься железные тиски Красной Армии вокруг окруженных немецких войск. В ту пору из-за сложной погоды я не летал и мне не раз приходилось помогать штабистам в оформлении оперативной документации под руководством начальника штаба майора В. Шестакова. Поэтому я в деталях помню рассказ Плеханова после возвращения с задания, которое впору назвать фантастическим.

Командующий 6-й немецкой армии Паулюс, как он рассказал об этом после пленения, в те дни метался по «котлу», пытаясь правильно оценить обстановку, а главное, найти пути и способы наиболее эффективных действий в создавшейся ситуации. Он несколько раз совершал облеты окруженных войск, рассматривая сверху конфигурацию фронта. Его особенно интересовали возможности внутренней транспортной системы для оперативной переброски войск и их снабжения.

Вот с этой целью Паулюс приказал в одну из ночей проехать по железным дорогам образовавшегося кольца небольшим составом и, таким образом, изучить имеющиеся у него возможности. [34]

Сведения об этом «особом» поезде стали известны генералу Рокоссовскому. Надо сказать, что командующий фронтом питал какое-то особое доверие и симпатию к легкомоторным бомбардировщикам, очевидно, хорошо понимая их нелегкую боевую судьбу, а самое главное, их преимущества перед дневной авиацией. По этому поводу он не раз делился своими мыслями, да и мы, летчики У-2, по многим признакам чувствовали его симпатию к нам.

Как бы то ни было, командующий поручил генералу Руденко сорвать затею немцев с поездом, послав на его поиски и уничтожение экипажи «ночников». Вот тогда-то командир нашего полка назначил для выполнения этой чрезвычайно сложной и опасной задачи двух лучших летчиков Ворфоломеева и Плеханова. В задних штурманских кабинах их самолетов заняли места представители штаба воздушной армии.

Оружейники подвесили бомбы замедленного действия. В полночь взлетели с интервалом 15 минут. Экипаж Ворфоломеева взял курс к железной дороге Сталинград - Воропоново - Калач, а экипаж Плеханова направился к железнодорожной ветке Гумрак - Самофаловка, идущей от Сталинграда на северо-запад.

Помню, погода была характерной для декабря того времени: низкая облачность, снег, мороз, поземка. Мы сидели в штабной палатке на аэродроме. Уже несколько раз звонили из штаба армии и дивизии, интересуясь ходом дела. Шло время. Погода еще больше испортилась, прекратились полеты. Летчиков все не было. Прошло уже больше часа. Командир полка и начальник штаба стали заметно волноваться и всем нам, летчикам, было не по себе - минуло расчетное время возвращения Ворфоломеева и Плеханова. Но небо над аэродромом молчало.

Наконец послышался звук мотора, сел один самолет. Это была машина Плеханова. Экипаж Ворфоломеева в эту ночь на аэродром не вернулся. Вот как проходил этот необычный полет по рассказу Плеханова, который мы тогда слушали с огромным интересом.

Линию фронта они пересекли на высоте примерно 300 метров. Затем Плеханов резко снизился до 50 метров. В снежных зарядах замелькали воронки от бомб и снарядов, черные горбы сгоревших бронетранспортеров. Промелькнули стены разрушенного поселка Городищи. И только тут с земли вслед самолету понеслись белые пулеметные трассы. Они обгоняли самолет и, плавно снижаясь, исчезали в сугробах. Николай обращал мало внимания на стрельбу, он ждал появления [35] станции Гумрак, от которой рассчитывал пройти вдоль «железки» к окраинам Сталинграда, затем развернуться и разведать дорогу на северо-западе. При таком маневре исключались случайности.

Тем временем огонь с земли заметно усилился. С обоих бортов, перекрещиваясь, все чаще стали проноситься снаряды «эрликонов». Чувствовалось приближение крупного опорного пункта. Плеханов и без того весь маршрут летел, все время меняя курс и высоту, чтобы сбить прицел зенитчикам, а здесь он стал выделывать такие кульбиты, что в задней кабине забеспокоился штурман:

- Смотри, свалимся, костей не соберем! На Гумрак не заходи, там сплошные зенитки.

- Как же тогда поезд найдем?

- Обходи стороной! - приказал штурман. В его голосе Плеханову послышался страх.

«Стороной так стороной, - подумал летчик, разворачивая машину на запад. - Как-никак, начальство…»

Впереди в темноте внезапно возникли едва различимые полосы посадок вдоль железной дороги, и тут же натренированный глаз Николая увидел эшелон. Он состоял из двух вагонов - пассажирского и платформы, груженной большими ящиками. Впереди них, сливаясь с полотном «железки», дымил паровоз.