— А вы подражайте своему товарищу или придумайте какую-нибудь новую штуку, если это вам легче… Для негров все белые — солдаты. Во всяком случае, старайтесь хотя бы притвориться, что не на шутку занимаетесь своим ремеслом. Когда наступит удобное время, я постараюсь предупредить вас с вечера, а до той поры мы будем видеться как можно реже. Если случится надобность известить вас о чем-нибудь важном, я пришлю к вам негра Кунье, вы можете вполне довериться ему, это — человек испытанной преданности.

В эту минуту собака, никогда не покидавшая Лаеннека, приподнялась на задние лапы и стала сильно вдыхать в себя воздух.

— Что с тобой, Уале? — спросил хозяин. — Неужели какой-нибудь караульный отважился зайти в эту сторону?

Громадное животное тихо зарычало, сохраняя выражение чего-то среднего между тревогой и яростью.

— Вот наш будущий товарищ в предполагаемом побеге, — сказал Лаеннек, задумчиво лаская голову собаки. — Бедный мой, глупый товарищ! Сколько раз ты спасал мне жизнь в опасных предприятиях! Посмотрите на него, ребята, он вступает в борьбу с ягуаром и пантерой и побеждает их. При встрече со львом Уале нисколько не побоялся бы броситься на него. Это один из тех громадных колоссов английской породы, которые останавливают лошадей на всем скаку и одолевают быка. Три года тому назад мне подарил его мулат, скупающий рабов. Я сам вынянчил его и возился с ним, как с ребенком. И горе тому, кто вздумал бы поднять на него руку: Уале мигом разорвет его на куски. — Уале заворчал еще выразительнее и хотел было броситься в чащу. Но хозяин удержал его вовремя и счел нужным сократить свое посещение.

— Я должен расстаться с вами, — сказал он шепотом. — Не знаю, кто тут шатается… Стоило бы спустить Уале, чтобы заставить раскаяться врага; но лучше будет, если Гобби не узнает о нашем ночном свидании. Прощайте! Исполните мой совет и терпеливо ждите минуты освобождения.

Скоро Лаеннек был уже в конце сада и, пробравшись ползком в чаще колючих кустарников, добрался до ограды из смоковниц, кактусов и бамбука, защищавших вход во дворец Гобби. Едва моряк успел скрыться, как вдруг негр, ползший по его следам, поднялся и остановился перед естественной преградой, одолеть которую считал невозможным. В ужасе, что Момту-Самбу исчез, он бросился со всех ног во дворец, чтобы доложить о том Гобби.

— Государь, у Момту-Самбу есть еще один фетиш, который дает ему силу быть невидимкой!

Прошло уже около месяца, а Ив Лаеннек не подавал и признака жизни; оба друга стали уже тревожиться и приходить в отчаяние, когда в одно прекрасное утро получили через доверенного негра Кунье дощечку со следующими словами, кое-как начертанными ножом: «Родственник Гобби умер; мы воспользуемся оргией, которая последует за похоронами, и уйдем в ту же ночь. Когда Кунье придет за вами, следуйте за ним, не сомневаясь… Все готово! Мужайтесь!.. У меня есть оружие для вас».

Нет возможности описать восторг Барте и Гиллуа. Они ясно представляли себе опасности, предстоявшие им, но готовы были претерпеть все, кроме жестокого рабства, в котором их жизнь постоянно зависела от произвола варварского царька. Не успели они проститься с посланным Лаеннека, как пришел приказ от короля Гобби явиться со сформированным ими батальоном для присутствия при погребальной церемонии.

Тело королевского племянника было перенесено с большой торжественностью на главную площадь, и все вожди, подчиненные Гобби, поочередно подходили отдать последнюю честь покойнику. Каждый отряд занял указанное ему место. Тогда ганги вынесли идол великого Марамбы и принялись исполнять перед ним самые странные пляски.

Тело умершего, предварительно высушенное на малом огне и покрытое красною глиной, было выставлено, по местному обычаю, на три дня; все это время население страны обязано было плясать, а в промежутках заниматься диким пением, плачем и постом. После этого всю ночь следовало накачиваться крепкими напитками. Единственная приятная особенность таких похоронных обрядов заключается в полном отсутствии мистического значения.

Морской офицер Деграппре, долго странствовавший здесь в прошлом веке, оставил нам любопытные подробности относительно погребальных обрядов местных жителей и способа бальзамировать покойников.

Как только умирает человек, его одевают в лучшие одежды и ставят под навес, под который дважды в день собираются друзья покойника.

На следующий день устраивают позади навеса хижину, покойника относят туда, а на его место кладут человекообразный чурбан, которому продолжают воздавать почести.

Тело в хижине обмывается крепким настоем из маниока, который имеет свойство иссушать кожу и делать ее белой, как известь, после чего труп выставляется в предписанном гангами порядке, лицом к западу, с несколько согнутыми коленями; левая нога его приподнята, правая рука вытянута и обращена крепко сжатым кулаком к востоку; левая рука поднята кверху, кулак ее разжат, пальцы растопырены и несколько пригнуты, как будто ловят на лету муху. Когда труп приготовлен, из него вынимают внутренности и начинают сушить его, как пергамент. Потом его покрывают густым слоем красной глины и после того, как она высохнет, принимаются украшать одеждами. Эта операция состоит в том, что тело обильно заворачивают в туземные ткани, пока оно не примет вид бесформенной кучи.

Чем лучше высох труп, тем больше наворачивают на него этих тканей, так что вскоре нет уже места в хижине; тогда строят другую, побольше, а так как масса с каждым часом увеличивается, приходится устраивать третью, четвертую, пятую и так до тех пор, пока наследники не найдут, что их родственник уже достаточно толст. После этого труп перестают укутывать туземными тканями, называемыми «мокуты», и принимаются за европейские: синий коленкор, ситцы и даже шелковые материи, смотря по званию и богатству покойника.

В назначенный день тащат эту безобразную массу в могилу, в которой устроена хижина с довольно объемистой, высокой крышей. В усыпальницу кладут пищи и питья на несколько дней, а сверху засыпают землей, оставляя несколько камней, чтобы обозначить место погребения.

В некоторых местностях ганги получают в уплату за свои труды все ткани, навороченные на мертвеца тщеславием наследников, еще прежде, чем труп опустят в могилу и засыплют землей. В каждой провинции и даже чуть ли не в каждой деревне эти обряды изменяются.

По словам Кавацци, когда умирает негр в Матамбе, его рабы, друзья и родные сбривают себе все волосы в знак горести и, натерев голову и лицо маслом, посыпаются разноцветными порошками, смешанными с перьями и сухими листьями.

Такой обряд наблюдается только при смерти простого человека; после же смерти государя или предводителя бреют волосы только на макушке, которую повязывают либо полоской материи, либо древесной корой, после чего запираются в своей хижине на неделю и ни за что не выходят из дома. Иные присоединяют к этому заключению строгий пост в продолжение трех дней и все это время хранят глубокое молчание. Если по крайней необходимости они вынуждены о чем-нибудь спросить, то делают это знаками с помощью трости, которую не выпускают из рук.

В некоторых местностях вдовы воображают, что души их мужей возвращаются к ним на отдых, особенно если семья жила дружно. Такое верование повергает их в беспрерывный страх, от которого они освобождаются только с Помощью ганги. Ганга несколько раз окунает их в воду, заверяя, что это омовение изгоняет пугающий призрак.

После обряда они могут опять выходить замуж, не боясь уже ни укоров, ни обид от покойных мужей.

Тот же путешественник говорит, что негры Нижнего Конго веруют, будто человек, умирая, покидает жизнь, преисполненную горя и забот, для того чтоб ожить для другой жизни, полной радостей и счастья.

Основываясь на этом мнении, они обращаются очень жестоко с больными, желая ускорить их смерть. Родственники умирающего негра обыкновенно теребят его за нос и за уши, что есть силы; бьют его кулаком по лицу, тянут за руки и за ноги и зажимают рот, чтобы скорее задушить.