Мы вошли в Эрмитаж, Пемброк миновал Фра Анжелико и Леонардо, но впереди раздался звук других, тяжелых шагов – это были гвардейские ботфорты. Начальник караула совершал обход постов. Пемброк свернул к испанцам и затих. Мне тоже попался параллельный коридор, я свернул в него и прижался к стене. И тут увидел в третьем от меня зале величественную фигуру рыцаря в сверкающих доспехах. Это пришла помощь, понял я, это был рыцарский зал. Я бывал здесь несколько раз и с бонной, и позже с отцом и братом, испытывал здесь страх и восторг. Я обвел взглядом поразительной красоты доспехи, копья и алебарды, и на глаза мне попалось то, что могло изменить расстановку сил. Саксонский арбалет с коловоротом XVI века и боевой болт к нему. Хоть бы оказался исправным, взмолился я. Я снял форменный сюртук, обмотал им руку и ударил по защитному стеклу. Достав оружие, я уложил болт на ложу из слоновой кости и принялся изо всех сил вращать коловорот. Стальной лук сгибался с большим трудом, обмотанная кожаными шнурками тетива растягивалась медленно и тяжело, натянуть слишком сильно я боялся – старая сталь могла лопнуть. Я закрепил коловорот. У меня был всего один выстрел. Мощным он не получится, подумал я, но тогда он должен быть точным.

Когда я вышел из зала, шагов Пемброка снова не было слышно. Я шел наугад, продолжая придерживаться прежнего направления, и через несколько мгновений шаги зазвучали вновь. Я прошел все здание Эрмитажа по северной стороне, в моем распоряжении остался только поворот направо. Пемброка нигде не было видно, но зато за поворотом нес вахту гвардейский пост. Вмешательство гвардейцев мне вряд ли помогло бы в эту минуту: пока я объяснюсь, он уйдет. Если он не прошел мимо поста, значит, куда-то свернул. Я еще раз внимательно огляделся. Откуда-то звучала музыка. За колонной слева я заметил дверь, ведущую дальше вдоль Невы. И я сообразил, что играют в Эрмитажном театре и проход ведет в театр. Выбора не было, двери в фойе казались закрытыми, но когда я подошел ближе, то увидел, что замок сломан и дверь закрыта неплотно. Служителей поблизости не наблюдалось, и я вошел в фойе. Собственно, это фойе – не что иное, как объемный мост над рекой, соединяющий здание музея со зданием театра. Там было много людей, очевидно, только что закончился спектакль. Его план стал мне ясен: пока не началась тревога, смешаться с театральной толпой, выйти вместе со всеми. Я рассекал толпу, один из зрителей, похожий на чиновника, обратил внимание на арбалет в моей руке.

– Хотите кого-нибудь пристрелить? – поинтересовался он.

– Очень хочу, но это всего лишь реквизит, – ответил я.

– А выглядит как настоящий, – продолжал беседу чиновник.

Я извинился и пошел дальше. Пемброка не было. Я подошел к служителю, стоявшему у одного из двух выходов, и, совершенно не надеясь на удачу, спросил:

– Граф Пемброк уже ушел?

Служитель посмотрел на меня непонимающе, но проходившая мимо молодая дама ответила за него:

– Он только что вышел через дальний проход, при желании его можно догнать.

– Благодарю вас, желания мне не занимать. – Я устремился в указанном направлении.

То, что молодая дама назвала дальним проходом, было узким коридором, ведущим в обход зрительного зала и выводящим в другое фойе. Из этого коридора вниз вела узкая служебная лестница. Мне показалось, что я услышал шаги, кто-то спускался по ней этажом ниже. Но Пемброк должен был идти вместе со всеми на улицу. Что изменилось? Я выглянул в окно. По набережной двигалась рота конногвардейского полка, через каждые десять метров один всадник останавливался и поворачивал лошадь головой к дворцу, гвардейцы окружали императорскую резиденцию. Очевидно, за то время, что мы с Пемброком петляли по дворцу и музею, герцогиня обнаружила своих охранников мертвыми и по телефону подняла тревогу в полках. Конногвардейцы прискакали первыми. Тогда я понял, что шаги внизу были шагами Пемброка и что у него есть план Б.

В помещения внизу свет едва сочился из пыльных окон, было удивительно, что ухоженность и великолепие императорской резиденции может соседствовать с такой затхлой запущенностью. Я прошел театральный склад, анфиладу небольших комнат, в которых пахло пылью и плесенью, спустился еще на этаж по грязной лестнице в почти полную темноту и увидел низкую, сбитую из досок дверь. Я толкнул дверь, она открылась легко и без скрипа. За ней была еще одна лестница, представлявшая собой просто уложенные друг на друга рядами старые кирпичи, лестница вела вниз в небольшое сводчатое темное помещение без дверей и окон. Я посчитал, на сколько пролетов спустился, и понял, что нахожусь уже несколько ниже уровня набережной. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что в одной из стен комнаты, той, что, по моим представлениям, была параллельна и ближе всех к Неве, есть небольшой пролом. Я спустился к пролому и прислушался. Слышен был звук капающей воды и знакомые шаги. Я протиснулся в узкий пролом, шагнул и чуть не упал в проем крутой винтовой лестницы, рядом валялась прикрывавшая лестницу круглая деревянная крышка. С лестницы тянуло сыростью и слабо, но неприятно – отхожим местом. Я пошел вниз. Спуск был очень длинным, я потерял счет ступеням, мне казалось, что я уже близок к центру земли. Но тут отхожим местом потянуло еще сильнее, воздух заколыхался, я вышел на площадку и увидел его, а он – меня. Он держал в руке источник зеленоватого света, небольшой и неяркий, похожий на коробочку с зеркалом внутри и стеклянной стенкой. Неприятный запах надвигался и становился несносным. Пемброк двинулся было ко мне, но я выставил вперед арбалет. Он остановился, бережно опустил коробочку на пол и тогда снова двинулся в мою сторону, не показывая ни малейшего страха или замешательства. Он шел на меня с пустыми руками – ни шпаги, ни пистолета, кожух с алмазом закинут за спину, он даже слегка улыбался. От этого мне стало еще более жутко, на меня в дорогом смокинге и лаковых туфлях шла моя смерть. Я представил мертвое лицо Юленьки Алексеевой и нажал на спуск арбалета. Но старая машина подвела, или это у меня дрогнула рука, болт полетел не в Пемброка, а выше его плеча и со звоном и множеством искр ударился в торчавший из стены металлический костыль. И тогда случилось сразу два страшных события: воздух взорвался огнем, а Пемброк прыгнул на меня. Я упал и потерял сознание.

Очнулся я в почти полной темноте. Только слабо светились обугленные деревянные поручни лестницы и несколько кружащихся в воздухе крошечных зеленых точек. Отхожим местом больше не пахло. Одежда на мне обгорела, лицо саднило от ожогов, все болело, уши слышали плохо, но руки и ноги были целы, и я мог ходить. Пемброк был мертв, его тело спасло меня от взрыва и огня. А ему на голову упал кусок расколовшейся и обвалившейся лестницы.

Из части поручня и остатков его недогоревшей одежды я попытался смастерить что-то вроде факела. Однако когда я с горем пополам все-таки зажег свой факел от тлеющих углей и осмотрел помещение, мне стало понятно, что лестница обрушилась и я не смогу подняться наверх. Оставался один путь – по узкому коридору, из которого пришел взорвавшийся от искр болотный газ. Куда вел этот проход, я не мог себе представить. Но если Пемброк хотел попасть в этот коридор, значит, куда-то он все-таки ведет. Я решил рассмотреть летающие зеленоватые огоньки. Это оказались небольшие жучки со светящимися брюшками. И тогда мне стало понятно, что Пемброк знал о том, что в проходе может быть взрывоопасный газ. Поэтому он взял с собой такой странный источник света – светлячков в зеркально-стеклянной коробочке – и не стал стрелять в меня из высекающего искры револьвера, который, как я мог убедиться, у него с собой был. Про этот ход он знал давно, он хорошо подготовился к плану Б.

У меня не было стеклянно-зеркальной коробочки, в которую я мог бы посадить светлячков. А факел мой то и дело гас. Я выбросил его и шагнул в совершенно темный коридор без всякого источника света. Не исключено, что на пути попадутся другие скопления газа, не задохнусь ли я? Но выбора не было. И я, закинув за спину обгорелый кожух с алмазом, двинулся вперед, держась левой рукой за стену коридора. Я двигался во тьме на ощупь, прислушиваясь к немногочисленным звукам, которые до меня доносились. В основном это были звуки воды. Она струилась, капала, булькала, в одном месте вода поднялась в коридоре почти по пояс, но потом стала спадать, и снова стало сухо. С полчаса уже я шел медленно, нащупывая ногой каждый шаг, когда земля содрогнулась, как от нового взрыва. Я замер, огляделся и увидел, что нахожусь у подножия точно такой же лестницы, какой была та, по которой я спустился. Я быстро стал подниматься и вышел на площадку, с которой в разные стороны вели два низких туннеля. Я повернул в правый. Туннель как будто поднимался кверху, я шел по нему еще минут пять и оказался в тупике у кирпичной кладки. Из трещин между кирпичей пробивался свет. Я ударил ногой по некрепкой стенке, и она рухнула. Помещение, в котором я очутился, было заставлено ящиками с военной маркировкой. Никого вокруг не было. Из окна струился благословенный дневной свет. Я, как мог, заложил пробой в стене выбитыми кирпичами, задвинул ящиком и выглянул из окна. Я понял, что нахожусь в каземате Государева бастиона Петропавловской крепости. А взрыв – это полдень, пробитый пушкой. Рядом в крепостной стене, насколько я знал, находилась потерна. Я дошел до потерны и, не встретив по пути никого, беспрепятственно вышел из нее на невский берег. Оказалось, я прошел под Невой заброшенным подземным ходом, ведущим из Эрмитажного театра в Петропавловскую крепость. Зачем он был нужен? Но потом я догадался, что ход вел не из театра, а из прежнего, петровского Зимнего дворца, на фундаменте которого построили театр.