Купец шептал еще что-то. Теодоро не слышал. Он увидел, как в узкую дверь помещения широкими твердыми шагами вошел бей Халиль. Занавес уже был отдернут, посредине зала у стены стояло кресло. Халиль сел в кресло, по правую руку бея на низкую скамеечку сел писец, по левую встал толмач, за креслом — Алим. Первыми стали подходить к бею татары. После краткого разговора они разматывали свои кемеры[28], извлекали из кожаных кисе[29] монеты и передавали их Алиму. Писец выдавал каждому пластинку из толстой кожи, на которой киноварью писал какие-то знаки.

— Это татары платят торговую дань бею, — объяснил Памфило, — и получают разрешение на продажу рабов. Скоро придется раскошеливаться и нам.

Теодоро с интересом наблюдал за беем. Много раз приезжал он в Карасубазар, но ни разу не бывал в этом помещении, поручая платить дань за торговлю Памфило.

Горка золотых и серебряных монет, которые Алим складывал на большое узорчатое блюдо, росла.

После того как татары уплатили дань за право торговли, начался сбор денег с тех, кто хотел купить рабов. На этот раз сборы были на редкость высоки — Халиль видел, что покупателей больше, чем продавцов. Памфило попытался было поторговаться, но бей так взглянул на него, что пришлось не прекословя отдать за право покупки сорока рабов столько, сколько раньше платили за сто.

— Видит бог — покупка будет не так выгодна, — промолвил монах, возвращаясь к Теодоро. — К тому же молодому бею за безопасность в пути надо платить.

«Черта с два получит с меня этот татарчук, — решил Теодоро. — У меня надежная охрана. Мне ли бояться Дели-Балта? Пожалуй, еще сочтут меня трусом мои братцы, если узнЛот, что я уплатил такую огромную сумму- из страха перед разбойником».

— Доедем сами, — громко сказал Теодоро и вышел из помещения.

Там, где Биюк-Карасу делает поворот на юг, меж крепостью и рынком для продажи скота располагалась широкая площадь, огороженная невысокой, грубо сложенной каменной стеной. Это место называлось Малый Таш-хан. Здесь четыре дня в месяц проходил невольничий торг.

Высокие, неуклюже поставленные каменные помосты разбросаны по площади без всякого порядка. Иван Булаев поднялся йа помост первым. Здесь его ждал баранчи — толстый кривоногий татарин-оценщик. Он рванул невольника за рукав, подтолкнул на край каменной плиты. За ним по выщербленным ступенькам стали всходить на возвышенность другие пленники.

Иван с тревогой оглядел площадь, надеясь увидеть Никиту Чурилова, но ему мешало яркое утреннее солнце, бившее прямо в глаза.

Скоро все помосты были заполнены невольниками, и торг начался. Трем пленникам, среди которых был Василько, не хватило места на помостах, и их поставили возле стены.

Покупатели подходили к невольникам, привычно ощупывали мускулы рук, заглядывали в рот, трогали зубы, задавали вопросы.

Федька Козонок и Ольга вошли в ворота Малого Таш-хана запыленные и усталые. Ольга хотела заехать на Хаджиму, чтобы у знакомых отцу людей отдохнуть, разузнать о порядке торга, но Федька упросил поспешить, неровен час, продадут Ивашку — придется переплачивать втридорога. А еще хуже — уведут неведомо куда.

Оставив лошадей у слуг, они поспешили к помостам. Ольга не раз бывала c отцом на базарах, но покупать людей приходилось ей впервые. Тяжело было на душе у девушки. Пробираясь по узкому проходу между людьми, она то и дело видела отвратительные сцены торга. Вот в углу юркий генуэзец продает невольников. Сразу видно, что он их где-то перекупил, взял оптом у татарина и сейчас продает поштучно. Невольницы разных возрастов стоят вдоль стены.

Из-за угла вывернулся старый мурза в сопровождении двух слуг. Он подошел к невольницам и стал пристально всматриваться в них единственным косым, заплывшим жиром глазом. Услужливо подскочил к нему генуэзец. Татарин, подняв кверху палец, обнажил в улыбке гнилые зубы:

— Адаличка кирек[30]! — причмокнул он.

— Одалиск, о! — понимающе закивал генуэзец и стал пальцем тыкать в грудь невольниц — Эта есть, эта есть, эта…

Татарин подошел к крайней рабыне. Та стояла у стены с закрытыми глазами, голова ее бессильно склонилась на плечо. Словно боясь упасть, девушка, как раненая птица, широко раскинула руки-крылья, прижав ладони к шершавому камню стены. Мурза оглядел ее с головы до ног, пощупал бедра, концом нагайки попытался открыть рот, потом, недовольно хмыкнув, двинулся дальше.

Долго ходили между рядами невольников Ольга и Федор Козонок, но Ивашки нигде не было видно. Наконец, проходя мимо одного из помостов, Федор услыхал сверху голос:

— Ты ли это? Стало быть, Никита не пришел?

Федор схватил Ольгу за руку и указал глазами на Ивашку:

— Он.

Ольга подошла к татарину, торговавшему группой рабов.

— Сколько? — спросила по-татарски.

— Ой, джаным, — тотчас же стал гнусавить татарин, — если бы не нужда, клянусь аллахом, не продал бы. Этот раб силен, как джин, умен, как пророк. Но такой красавице дешево отдам: триста серебряных гуруш.

Ольга, не торгуясь, отсчитала триста монет, и Ивашка сошел с помоста. Едва держась на ногах от усталости и волнения, он подошел к девушке и низко поклонился ей. Не умел Ивашка говорить благодарственных слов, только и сказал:

— Стало быть, Никиты Чурилова дочь? Вишь, какая красавица.

Радостно блестели глаза у Федора: шутка ли — такое доброе дело пришлось ему совершить. Но рука привычно потянулась скрести затылок, едва вспомнил о большой цене. За него когда-то хозяин заплатил только сто двадцать монет.

Ольга глянула в глаза Ивашке, — сколько лиха видели они… и, дотронувшись до грубой его ладони, сказала:

— Слава господу, что тебя сыскали. Тятенька, а особенно маменька будут очень рады…

— Вон от места сего. Душа не выносит поганых дел татаровых, — решительно заявил Федор.

— Надо бы с другом проститься. Дозволь? — сказал Ивашка. Глаза его глядели на Ольгу просительно. — Большого сердца человек. Кабы не он — не дойти мне, не вызволиться.

Ольга молча кивнула головой, и они втроем пошли по площади. Пока искали Василька, Ивашка рассказал о своем друге все, что знал.

Возле стены, где стоял Василько, толпилось много покупателей. Каждому хотелось купить такого сильного, красивого раба, но Мубарек заломил за него необычно высокую цену. Василько стоял у столба равнодушный ко всему. Какая разница, кому продадут. Все одно неволя. Даже надежда на побег, которую он втайне лелеял, стала ослабевать. Невольников стерегли зорко.

Вдруг Василько вздрогнул. Между рядов пробирался к нему Ивашка. А за ним… за ним шла дочь купца, которую он провожал когда-то через Дикое поле. Сразу к лицу прихлынула горячая кровь, стало нестерпимо жарко, закружилась голова. Вот где довелось увидеться!

И тут глаза Ольги и Василька встретились. Девушка сразу признала пригожего дружинника, который так приглянулся ей во время поездки к князю Соколецкому. Много юношей встречалось Ольге, но ни один не походил на этого. И думала ли она, что встретит его снова здесь, закованного в цепи, измученного, истерзанного!

Встрепенулось, дрогнуло сердце Ольги, остановилась она, шагу не может шагнуть.

Словно сквозь сон услышала, как вскрикнул Иван: «Вот он!», словно сквозь сон видела, как бросился к невольнику, обнял его. Звякнули цепи. Припал пленник к Ивашке, а сам смотрит на Ольгу из-за плеча друга. И Ольга взгляд от него не отрывает, а сама вплотную подошла.

Тронув Ивашку за рукав, тихо спросила:

— Нашелся?

Ивашка молча кивнул головой.

— Не думал я, Вася, что кончится моя неволя, да господь бог помог. Выкупили меня. Видно, не судьба нам вместе-то.

— Прощай, — ответил Сокол. — Один близкий человек, и того рядом не будет. Ну, да бог даст — убегу. Где искать-то тебя?

— В Суроже. Запомни: Никиты Чурилова дом. Там ищи. — И вдруг повернулся к Ольге, посмотрел на нее с мольбой. — А может, и его выкупишь, Никитишна? — нерешительно спросил он.