Дед посмотрел на меня и улыбнулся стиснутыми от боли зубами.

— Не — а.

— Ну, почему? Тебе ведь давно уже пора.

Старик тяжело приподнялся на руках и сел. Потом трясущейся рукой нашарил на буфете таблетки

и положил одну в рот. Он сразу вздохнул глубже и спокойнее — плацебо, что поделаешь.

— Потому, что я еще нужен здесь. Нужен Лейле.

— У нее есть родители.

— Есть, но пока я жив, она может жить независимо от них так, как она хочет. Поверь, для нее это лучший вариант. А я еще поживу — за нее порадуюсь.

— И долго мне еще за тобой приходить?

— Долго. Она же несовершеннолетняя. Да и нужно проследить, чтобы учиться пошла в институт. Никаких колледжей — зря я что ли с ней занимался?

— Надоело мне к тебе приходить.

— А ты не приходи.

— А ты укрепляй сердце: больше движения, контрастный душ, шиповник пей, что ли. А‑то с таким слабым сердцем и хочешь, чтобы я не приходила.

— Ладно.

— Ты мне в который раз уже обещаешь.

— Я все сделаю.

— Не сомневаюсь. И все же, нехорошо пользоваться тем, что я невольно проникаюсь симпатией к тем, кого вижу два и более раз. А с тобой мы уже сколько раз виделись?

— У — у-у… Много.

— Вот, именно. Ладно, пойду я. А сердцем все‑таки занимайся. Иначе однажды не сможешь остаться здесь. Заберу я тебя и все.

— Рано или поздно так обязательно и будет.

— Но, ты же не хочешь рано?

— Не хочу.

— До свидания.

— До свидания.

Выходя из подъезда я налетела на дядю Витю. До чего же неприятное чудовище. Обычно они ко мне не пристают, а этот еще ни разу спокойно не пропустил.

— Ой, дочка, у тебя сигаретки не будет?

— Я не курю!

— А хлебушка?

— И не ем!

— Ну, надо же.

Дядя Витя вошел в подъезд, поднялся на четыре ступеньки и постучался в знакомую дверь.

"Иду", — сдавленным голосом, по возможности громко произнес дед, сидевший в это время на табуретке, уперев руки в колени и глубоко дышавший, и пошел открывать.

— А женщина в черном приходила случайно не к тебе? — вместо приветствия поинтересовался дядя

Витя, — Красавица.

— Ты что — видел ее??? — обалдело спросил дед.

— Да, а почему тебя это так пугает? Ах, ты старый развратник…

В дверь опять постучали — вернулась из школы Лейла.

Лика и Антон взявшись за руки шли по парку. Весенний воздух был на удивление прозрачен (уже три дня не было выбросов). Ступать по влажной земле, покрытой толстым слоем прелых листьев, было мягко. Деревья уже проснулись, на тонких ветках набухли почки. Небо было синее — синее, без облаков.

— Антошка.

— Что?

— Хорошо‑то как!

— Да? Да, действительно. Ты любишь весну?

— Еще как. А ты?

— Я — не очень. Слишком грязно.

— Грязный здесь только воздух. А я люблю весну, не смотря ни на что.

Лика закружилась, раскинув руки и смотря в небо. Она блаженно улыбалась. Антон догнал ее, поднял на руки и закружил. Потом они обнялись и некоторое время стояли молча.

— Лик.

— Что?

— А ты больше любишь меня или весну?

— Что за глупый вопрос — и тебя и весну я люблю одинаково. А ты меня любишь?

— Люблю. Ради тебя я готов полюбить даже весну.

— Ты это, наверное, всем говоришь.

— Нет, только тебе.

— Да, да, да. И девушек у тебя до меня не было.

— Почему? Была. Одна.

— А она красивее меня?

— Нет.

— Хуже?

— Ну. я бы так не сказал. Такая же.

— Да, конечно, я — страшная!

— Ну, почему. Ты очень красивая.

— А я не люблю, когда меня сравнивают с другими!

— Но, ты же сама спросила.

— Лучше бы я не спрашивала. А ты ее очень любил?

— Очень.

— И, наверное, скучаешь?

— Нет, только жалею, что все так получилось…

— Вы, что — расстались?

— Расстались? А…ну, да…Я не люблю об этом говорить.

— Не любишь? Значит — все еще скучаешь по ней. Может, тебе к ней вернуться?

— Это невозможно.

— Нет ничего невозможного!

— Но, люблю‑то я тебя! И, вообще — меня расспрашиваешь, а о себе рассказываешь очень мало. У тебя, наверное, до меня парней было штук десять, если не больше.

— Нет, только один. Да, ты и не спрашивал.

— И не подумал бы, если бы ты меня не надоумила. Ну, давай, — рассказывай о нем.

— Не злись. Я расскажу. Мне нечего скрывать. Нас познакомила моя подруга, теперь уже бывшая. Мы сразу понравились друг другу. Нам всегда было хорошо вместе. Но, нам не суждено было быть вместе. То есть, наоборот, было суждено, но не получилось.

— Бывает.

— Я до сих пор не могу его забыть Я — однолюб. Тогда я думала, что никогда больше не смогу никого полюбить.

— И меня, выходит, не любишь?

— Тебя? Люблю. Прости. Мне нужно время.

— Время? Да, забудь его! Забудем все! Какое это имеет значение, если мы теперь вместе!

— Ты прав.

Теперь Антон и Лика шли по парку притихшие. Ни ему, ни ей воспоминания о былой любви не принесли радости.

Марина, опершись рукой на кафельную стену в ванной, смотрелась в зеркало. На свободу отчаянно рвались все те слова, которыми в изобилии были исписаны все местные заборы и даже несколько позаковыристее (производные). За всю свою жизнь девушка не произнесла ни одного подобного слова, брезгуя ими, но сегодня у нее появился серьезный повод: Марина впервые поняла, что совсем не красива.

До настоящего момента внешность ее совсем не волновала. Тем более, что мама с детства старательно внушала ей: уделять внимание одежде — плохо. Так же плохо, как следить за волосами, краситься и отращивать ногти. И нравится мальчикам тоже очень плохо. Ни под каким видом нельзя привлекать к себе их внимание, а если привлекла, то уйти от него любым способом. И, вообще, об учебе надо думать, а не о тряпках и мальчишках.

Конечно, заветы матери были вдолблены намертво, но столь суровое воспитание сделало Марину всегда уверенной в своей правоте. Училась она теперь на автопилоте. Качество учебы от этого не ухудшилось, но сильно пострадала тяга к знаниям. Зато, она впервые задумалась о своей внешности и о том, насколько сильно она нравится конкретному мальчику.

А в настоящий момент девушка была в ужасе. Она никогда не думала о внешности и уродиной себя не считала. Да и никто, собственно, ее таковой не считал, настолько хорошо ее внешность гармонировала с характером. Да и не была она, строго говоря, уродиной, просто была некрасива, но это — разные вещи.

Марина смотрелась в зеркало. Она была очень худа. Черты лица были резкие, заостренные: широкие скулы, острый подбородок, довольно большой нос с горбинкой, тонкие губы, карие глаза, высокий лоб, русые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке. А еще она была смуглой, независимо от времени года.

Марина тяжело вздохнула. Потом еще раз, прищурившись оглядела себя. Девушка всегда хорошо решала задачи по биологии, в которых требовалось узнать, какое потомство получится от скрещивания особей с данными признаками. И она с удивлением поняла, что при всем желании не могла получиться такая у своих блеклых, светловолосых и синеглазых родителей. "Интересно, в кого я такая", — подумала она. Ее мать, конечно, точно знала ответ на заданный вопрос, но просвещать на этот счет мужа и дочь не торопилась; только втайне надеялась, что дочь унаследует острый, рациональный, граничащий с гениальностью ум отца и будет в жизни успешнее матери. А вот Маринин брат был похож на обоих родителей. "Странно", — подумала девушка, — "Наверное, я похожа на прадеда".

Марина еще раз тяжело вздохнула:

— Нет, я похожа на смерть.

Марина и вправду фигурой сильно походила на смерть, в общенародном представлении. Она была высокая, худая с выпирающими ключицами и длинными, костлявыми руками. Такую смерть часто изображают на балахонах металлистов, едущей на мотоцикле или выносящей судьбоносное решение. Такая смерть величественна в движениях, несмотря на отсутствие мышц.