Антон обнял ее: "Не уходи. Побудь сегодня со мною. Только ты и я. А?"

Но Лика отстранила его. С непроницаемым лицом она сказала: "Сейчас не время."

Однажды, когда Антон в очередной раз встретил дядю Витю, тот неожиданно пригласил его к себе.

— Здравствуй, сынок, — как обычно обратился к нему он: У тебя сигаретки не будет?

— Нет, я же говорил, что не курю.

— А хлебушка?

— Подождите, сейчас вынесу.

— Выноси. Только, после вынесешь. Ты, я вижу, давно за мной наблюдаешь. Не люблю, конечно, когда за мной следят. Но, ты мне нравишься. Я чувствую, что мы с тобой во многом похожи. Скольких ты убил?

— Я??? — Антон, мягко говоря, растерялся. Таких длинных монологов от дяди Вити он не слышал ни разу. Да и вопрос был несколько неожиданный.

— Ладно, можешь не говорить. А я убил многих.

— Вы? Ах, да, конечно. Война…Ветеран…

— Ветеран, говоришь, — хихикнул дядя Витя: Ну, ладно. Хочешь посмотреть, как я живу?

— Хочу, — Антону этот вопрос давно не давал покоя.

— Тогда — залезай, — предложил дядя Витя и полез по лестнице.

Чердак поразил Антона. Он был достаточно благоустроен для такого жилища, но все равно было хорошо видно, что его хозяину наплевать на все и на самого себя тоже. Щели в крыше и стенах были заткнуты тряпьем и заклеены скотчем. Имелось какое‑то подобие кровати, непонятно из чего сделанное и застеленное какими‑то разноцветными тряпками. Под кроватью Антон заметил большой, кованый сундук, покрытый старинным орнаментом. Стола не было. Никакой другой мебели не было вообще. Не было и посуды. На гвоздях, торчащих из стены, висело несколько ветхих рубашек. Новая рубашка и спортивные штаны — подарок Антона были сейчас на старике.

А еще на чердаке вместе с дядей Витей жила туча голубей. Они запросто садились к нему на плечи и на руки. Он не обращал на них никакого внимания. Но, что странно (Антон, как человек брезгливый сразу это заметил), голуби словно бы не летали ни над постелью, ни над дядей Витей. По крайней мере — и он и постель были абсолютно чистыми.

Собравшись с мыслями Антон начал задавать вопросы.

— А почему у вас нет ни стола ни посуды?

— Потому, что я не готовлю. Ем то, что люди дадут. Ты же меня знаешь.

— А вам зимой тут не холодно?

— Было холодно, вот я щели и заклеил. Выпросил у кого‑то скотч и заклеил.

— А бреетесь где?

— У профессора бреюсь (старик имел в виду дедушку Лейлы, с которым они были большими друзьями). У него я, кажется, скотч и выпросил.

— А голуби не мешают?

— Не — ет. Наоборот, мне с ними веселей. Я с ними разговариваю, а они меня слушают и слушаются.

— А постель, наверное, часто обметаете?

— Нет, они просто туда не гадят. И на меня не гадят. Голубь — птица добрая.

— А какой у вас красивый сундук.

— Даже не думай. Я его тебе не отдам, не продам и ни на что не поменяю. И украсть его у меня тебе не удастся. И отобрать тоже.

— Да, вы что? Да, разве я мог? Да, я… — Антон действительно похвалил сундук без всякой задней мысли.

— Ну, ладно, верю. Это я так, на всякий случай, успокоился дядя Витя.

— А давно вы здесь? как вы остались без жилья? — Антон не мог не затронуть этот вопрос.

— Я здесь давно. Даже очень. А как я остался без жилья — это история долгая. У меня его никогда толком и не было, жилья‑то. А ты странный. До тебя мало кто меня об этом спрашивал. А тебе не все равно. Я таких как ты сразу вижу. Ты, наверное, и Её видишь?

— Её? — насторожился Антон.

— Женщину в черном. Странная женщина. Где бы я ни был (а был много где), везде я ее встречаю. И ни по одному разу, а каждый день по несколько. Интересно, сколько ей лет. Ты же не местный?

— Да.

— И там, где ты раньше жил, ты ее видел?

— Да.

— И здесь?

— Да.

— Ты видишь только ее?

— Нет.

— И я — нет. Я вижу ее, мужчину и ангела. А ты?

— И я.

С тех пор дядя Витя стал перебрасываться с Антоном несколькими фразами, кроме своих дежурных. А парень, в свою очередь, стал чаще и разнообразнее подкармливать старика. Он даже несколько раз попытался благоустроить чердак, но безуспешно — дядю Витю все вполне устраивало и так. Однажды Лика застала Антона за тем, что он стирал дядю Витю в ванной.

Для старика такая дружба была нетипична — просил он у многих, но общался с немногими.

Марина стояла в кабинете директора, прямо перед столом Александры Сергеевны. Никаких особенных чувств она по этому поводу не испытывала, а о приличествующих данной ситуации даже не вспомнила.

Директриса взирала на нее с видом строгого, но справедливого старшего друга. Она была готова к доверительной беседе, желательно, со слезами. И обязательно — с раскаянием. Девочку нужно было вернуть на путь истинный, пока не поздно. А кто же это сделает, как ни она? Сесть Марине она не предложила.

Марина смотрела на свою учительницу математики сверху вниз и ждала, когда та первая начнет разговор. Сама она со свойственной ей прямолинейностью о причине такого внимания к собственной персоне даже не догадывалась.

Наконец Александре Сергеевне надоело держать паузу. Такое явное невнимание девочки к собственной судьбе несказанно возмутило ее, но вида она не показала. Улыбнувшись слащавой улыбкой директриса начала:

— Мариночка, ты, конечно же, догадываешься, почему я тебя сюда позвала.

— Нет, — ответила девушка. Но, сразу спохватилась:

— А — а, вы об этом. В олимпиаде по русскому я участвовать не буду. Пусть Арсланова идет — она пишет совсем без ошибок. Ну, или — Шеметова, она тоже грамотнее многих.

— Шеметова? Арсланова? Да, ты знаешь, какие у ни оценки? — возмутилась директриса.

— Так, дело же не в оценках. У меня с русским неважно.

— Ну и что? Разве я могу послать на олимпиаду двоечниц?

Александра Сергеевна отметила про себя то, что Марина сказала о неважности оценок. Похоже, ее парень уже начал на нее дурно влиять. А вслух она продолжила:

— Нет, Мариночка, ты не угадала. Я тебя вызвала совсем не по этому. Сначала я хотела пригласить твоих родителей, но потом подумала, что ты девочка умная и все поймешь сама. Я понимаю, что в твоем возрасте девочки начинают интересоваться мальчиками и совсем забывают об учебе. А потом спохватываются, да уже поздно. Ты понимаешь, к чему я это?

Директриса вкрадчиво улыбнулась. Про себя она уже рвала и метала. Лицо Марины оставалось все таким же непроницаемым. Александра Сергеевна сделала для себя вывод, что девочка уже научилась притворяться. А разве это можно делать с учителями, которые желают ей только добра? Вдобавок, это сильно затрудняет им работу.

— Нет, — ответила Марина.

— Мариночка, не пытайся меня обмануть, у тебя ничего не получиться. Я знаю, что ты все прекрасно понимаешь. У тебя ведь есть мальчик. Верно?

— Да. И что? — девушка действительно искренне не понимала, чего от нее хотят.

Литературы по психологии она не читала. С детства родители старались как можно плотнее набить нужными с их точки зрения ее знаниями. Увы, знание жизни в их список не входило. И они не понимали, что растят ущербное дитя. Напротив — они считали, что именно такой человек — вооруженный знаниями множества фактов и даже не задумывающийся о нюансах человеческих отношений, и есть венец творения, обладающий всеми возможными добродетелями.

А плод такого воспитания — Марина продолжала стоять возле директорского стола и недоумевать.

Директор в очередной раз ласково улыбнулась, хотя от таких улыбок у нее уже сводило скулы, и продолжила:

— Ну, как же — "что", девочка моя. Это сейчас тебе кажется, что мальчики важнее, чем учеба, а потом ведь ты будешь жалеть…О хорошем аттестате нужно думать вовремя. Без него ведь никуда. Ну, куда ты поступишь с плохими оценками?

Марина усмехнулась про себя. Она была далеко не так прямодушна, как того хотелось бы родителям. Обладая развитым аналитическим умом до многих знаний о жизни она дошла сама. А то, о чем говорила ей директриса, она явно уже где‑то слышала, и не раз. Впрочем, известно, где — от родителей. И она ответила: