Он не бездельничал, писал работу по капиллярности - явлению, заключающемуся в том, что поверхность жидкости деформируется при соприкосновении со стенками сосуда. 9 августа поехал в Цюрих: там, говорят, есть вакансия ассистента у профессора Гурвица (ничего так и не выяснил). Милеве оттуда: «Я был свободен, но мне не хватало твоих маленьких ручек и твоих губ, обители нежности и поцелуев… Без тебя у меня пропадает уверенность в себе, удовольствие от работы, радость от жизни, короче, без тебя моя жизнь - не жизнь». Уговаривал ее отдыхать, побольше есть, чтобы стать «пухленькой как пышка», не перегружать себя учебой. «С нетерпением жду минуты, когда снова смогу обнять тебя и крепко прижать к себе, когда снова начнется наша совместная жизнь. Мы сразу же засядем за физику, и денег у нас будет полнымполно». Отец потребовал, чтобы он приехал в Милан - ознакомиться с производством как будущий наследник. Съездил - он старался не злить родителей. Милеве, 30 августа: «Мои родители в ужасе от моей любви к тебе. Мама все время рыдает, и у меня нет ни минуты покоя. Родители оплакивают меня, будто я умер. Снова и снова они мне говорят, что я делаю ошибку, выбрав тебя… Они говорят, что ты нездорова… Долли! От этого можно сойти с ума. Все кругом ведут себя как одержимые».

1 сентября отец повез его осматривать электростанции. 3 сентября, Милеве: «Они вроде малость успокоились. Я думаю, они полюбят тебя, когда узнают… Я только теперь понял, как безумно люблю тебя. Когда тебя со мной нет, я не знаю, что с собой делать. Когда я сижу, мне хочется отправиться на прогулку, когда гуляю, мне хочется вернуться домой, когда развлекаюсь, мне хочется учиться, когда сажусь заниматься, то не могу сосредоточиться; а когда ложусь спать, то недоволен тем, как провел день». В конце сентября снова к Гурвицу, тот велел подождать. Милеве, 3 октября: «Ты тоже не можешь больше выносить эту мещанскую жизнь, правда? Тот, кто попробовал свободу, не сможет терпеть это больше. Как я счастлив, что нашел в тебе существо, равное мне, такое же сильное и независимое, как я… Мои родители отступили с недовольством в битве за Долли, хотя они думают, что это я проиграл ее… Мои исследования по капиллярности представляются мне чемто новым, когда будем снова вместе в Цюрихе, попытаемся сделать коечто эмпирическое по этому предмету… Если это действительно закон природы, мы пошлем это в „Анналы“». («Анналы физики» - престижнейший немецкий журнал.) 7 октября он приехал в Цюрих - Гурвиц ему отказал: Эйнштейн все еще не швейцарский гражданин и вообще лицо без гражданства. В 1936м он вспоминал: «Я внезапно оказался всеми покинут, и столкновение с жизнью привело меня в полную растерянность».

Остается только давать частные уроки. Он поселился у той же Хеги по новому адресу: Дольдерштрассе, 17. Приехала Милева со своей сестрой Зоркой. Писал Элен Кауфман: «Мы держимся частными уроками, хотя их очень трудно найти. Не цыганская ли это жизнь кочевая? Но я уверен, что мы будем так же счастливы, как теперь». Он навестил Майю в Аарау, потом решил писать диссертацию и таким образом пробиться в институтские преподаватели, темой взял термоэлектричество (как электрический ток получается от разности температур), руководителем - Вебера, несмотря на взаимную ненависть - других профессоров физики просто не нашлось. 19 октября наконец внес деньги за швейцарское гражданство и подал прошение, ответив на вопросы анкеты - о здоровье, о пьянстве, о заработке и т. п. («Кто ваш семейный врач?» - «Я еще никогда не обращался к врачу». - «Какой собственностью вы владеете?» - «Никакой, но у меня есть маленький доход приблизительно от восьми частных уроков в неделю… Я трезвенник…») Приврал: и к врачу уже обращался, и уроков не было - только поданные объявления. Но постепенно ученики появлялись.

А пока он писал работу о капиллярности. Там он вывел формулы - не будем морочить ими голову читателю«лирику». Суть этой работы, как впоследствии считал он сам и его биографы, в том, что он пытался доказать реальность существования молекул и атомов, в которые, напомним, многие серьезные физики не верили. (Бессо о нем: «…был поглощен проблемой осязаемости атомов и эфира».) Если атомы есть, их можно сосчитать и измерить - этим он и занимался в своей статье. 13 декабря он отправил ее в «Анналы». Милева - Элен Кауфман, 20 декабря: «Альберт написал статью по физике, ее, вероятно, скоро напечатают в „Анналах физики“. Ты не можешь представить, как я горжусь моим любимым. Это не какаянибудь газетенка, а солидный журнал. Там написано о жидкостях».

Картер и Хайфилд: «Есть основания полагать, что статья написана не без помощи Милевы. В октябрьском письме он обещал ей, что в Цюрихе они будут вместе работать над некой темой, собирая „эмпирический материал“… В последующих письмах Эйнштейн говорит о „нашей статье“ и „нашей теории молекулярных сил“… Милева сообщает Элен Кауфман, что „мы“ послали копию „нашей“ статьи Людвигу Больцману, надеясь получить от него отзыв». Вот и первая «селедка»: Эйнштейн обокрал жену, не поставив ее имя рядом со своим. Женщина тогда не могла писать научные статьи? Мария Винкельман, немецкий астроном XVII века, вынуждена была свое открытие кометы приписать супругу - ее никто не принимал всерьез. Но после Мари Кюри уже никто не испугался бы автораженщины, и она часто подписывалась под работами вместе с мужем. Бывало и такое, что мужчина присваивал женские работы: Анри ГотьеВиллар - своей жены, писательницы Габриель Колетт; Феликс Мендельсон - сестры Фанни…

Однако нет никаких доказательств, что Милева обсуждала с Альбертом эту самую капиллярность. Да, «наша статья» и «наша теория», но - «Альберт написал статью по физике… Ты не можешь представить, как я горжусь моим любимым». Не «мы написали», а «Альберт написал». Может, всетаки были письма, в которых Милева чтото умное говорила про капиллярность, а Эйнштейн их уничтожил или они потерялись? Тут у нас пробел, X, который вряд ли ктото когдато измерит. И все же попытаемся составить уравнение: в левой части Х - Альберт, в правой Y - Милева. Допустим, что Y =1, то есть что она участвовала в написании этой статьи. Если в левой части произвольно (как существование эфира) принять, что Х =1, то есть что Эйнштейн всегда был законченный негодяй, то да, конечно: он все крал, письма сжигал, тогда все сходится. Но если принять более правдоподобную версию, что он был в общем более или менее нормальным человеком, к тому же по уши в Милеву влюбленным, то совершенно непонятно, почему бы ее имя не поставить; стало быть, в правой части уравнения нужно признать, что ее роль если и была, то - Музы. Впрочем, большинство «страшилок» в этом эпизоде Эйнштейна в воровстве не винят. Акимов: «Самая первая статья 1901 года была сочинена одним Эйнштейном; онато и доказывает его полную некомпетентность».

Глава вторая

ЛИЗЕРЛЬ, ГАНЗЕРЛЬ И КУСОЧЕК СВЕТА

Знакомый Милевы женился на Элен Кауфман, а у нее самой с Альбертом - никак. Полина ненавидела Милеву. Та писала Элен зимой 1901 года: «Я не могла даже представить, что существуют такие бессердечные и жестокие люди! Они написали моим родителям и говорили такие вещи обо мне, что мне стыдно повторить… Несмотря на все это, я с ума схожу от любви к нему, особенно когда думаю, как он любит меня…» Все плохо, уроков мало, денег нет. В ноябре Альберт хотел сдаться и вернуться в Милан. Милева - Элен: «Так лучше для его карьеры, и я не хочу ему мешать: для этого я его слишком люблю. Никто, кроме меня, не знает, как я страдаю изза этого его решения. В последнее время нам пришлось перенести много трудностей, но грядущая разлука меня просто убивает». Но он передумал - решил закончить диссертацию. Лишь на Рождество съездил к родителям. А в физике за этот год произошла масса прелюбопытнейших вещей…

В докладе на физическом конгрессе 1900 года Пуанкаре сказал, что скорость света действительно постоянна и нечего спорить с Максвеллом, и что эфир нельзя обнаружить и надо бы уже бросить это никчемное занятие, и высказал революционные соображения о времени: оно не то, чем кажется, абсолютного ньютоновского времени не существует и время течет поразному у того, кто движется и кто стоит на месте. Нет одновременных событий. Мы стоим, мимо нас ктото едет, мы выстрелили из пистолета - для нас и для него это произойдет не одновременно. У него на часах будет свое время, которое Пуанкаре называл «кажущимся» (temps apparent ), а у нас - настоящее (temps vrai).