Прежде чем я успел произнести хоть звук, голос Габриэля эхом прозвучал от стен, заставляя вибрировать камни у меня под ногами.

— Порочность Григорийцев разрушила человеческую расу. Мы видели, как много крови пролилось на землю, и все творящиеся беззакония. Души людей выступили против Григорийца, прося рассмотрения перед Всевышним. Вы узрели содеянное, учиненную нечестивость на земле и раскрытые божественные тайны рая людям, стремящимся их познать. За свое участие, Шамсиил, ты будешь приговорен.

Я посмотрел прямо на Габриэля.

— Где Села? — Я знал, что не совершил ничего плохого.

От моего взгляда Габриэль отвернулся. Он поднялся с трона и умчался куда-то назад.

— Если этот жалкий человек стоит больше твоих крыльев, твоей вечности, так тому и быть. Ты не должен был влюбляться в эту девушку. Лучше бы ты упал с горы Синай. Тогда бы ты понес куда меньше потерь, — прошептал он.

Выражение лица Михаила смягчилось, стоило ему услышать громкие слова нашего брата.

— Дитя отправится прямиком в рай. Ее пощадят, — пообещал он мне.

В тот же момент крылья Габриэля охватили меня. Они пожирали меня. Это был не суд, мне НЕ дали возможности на оправдание. Я был приговорен.  Изгнан. Падший.

Затем опять наступила тьма, освещенная лишь горящим огнем ада. Огненная. Ярость. Ломала. Разрушала мою душу.

Существование. —

По крупицам.

Вечность.

Ад. 

Пока ветер не принес шепот надежды прямо мне в душу. Я попал на землю, на свободу.

Свободу? 

Когда впервые за века мои глаза открылись, я увидел мягкий свет заходящего солнца сквозь грязное окно бара. Мое тело, теперь человеческое, распласталось на холодном и влажном кафельном полу. Где-то сверху я слышал, как что-то капает, а также жужжание насекомых, летящих на верную смерть, ударяясь о грязное окно. Теперь все стало приглушенным, тусклым и унылым по сравнению с миром, каким я его знал. От всего окружающего меня во рту стало горько, отчаяние и онемение наполнили каждое мое чувство. Я ощутил, что этот воздух не стоит моего дыхания, но пока сердце качало кровь, в меня проникал загрязненный кислород. Тело мое дрожало, его судорожно трясло и ломало. Серебряный кончик иглы лежал под моей болезненно белой рукой; струйка ржаво-красной крови бежала из яркого синяка в месте укола. Мое новое тело начало очищать себя, оставляя вокруг грязь от убогой отравы.

Бледная девушка с синяками под глазами и расширенными зрачками сидела рядом и хихикала.

Затем меня накрыли воспоминания, показывая мне эту жизнь. Вот кто я теперь — жалкий растратчик жизни, Шейн Макстон. Зависимый от героина. Наркоман. Со странной сексуальной жизнью. Вор. Лжец. Подлец. Человеческий отброс.

Три недели ушло, чтобы избавить это ужасное человеческое тело от всей гадости, которую он вводил в вены и запихивал себе в нос. Двадцать одна ночь рвоты, судорог, тяги, пота и попыток содрать кожу своей новой оболочки, чьей жизнью я теперь должен жить. Три долгие недели я дрожал и потел сидя под одеялом, одинокий и потерянный.

На самом деле жизнь в этом теле, становление человеком, все лишенные смысла эмоции оказались хуже самого ада. В этом мире стало меньше тьмы, чем раньше. В нем есть свои тьма, хаос и зло. Невозможно описать, как сияло солнце раньше в раю по сравнению с тем, как сейчас. Отовсюду веяло тепло и сияние, и ты мог его видеть, чувствовать, и мог ощутить все живое... сейчас все превратилось в унылый заменитель мира, много лет назад  увядшего в муках. Тогда земля была глубже и богаче, и у всего, от пылинки до травинки на вершине горы, была своя жизнь и история, все было значимее.

Селы больше нет. Теперь я просто мешок плоти и костей. Шейн Макстон, некогда бог среди людей.

Прошли месяцы в теле Шейна, я стал им. Мне не оставалось ничего, кроме как стать Шейном.

Девять месяцев я был Шейном. Девять мучительных месяцев в этом человеческом теле, состоящем из высокоразвитого множества нервов. Эмоций, гормонов, желаний, которым управляют потребности. Ходячие, говорящие обезьяны. С собственными умами, побуждениями, и такие свободные.

С тех пор как я не ангел, с тех пор как у меня отобрали крылья и все остальное, мне это чертовски подходит.

Единственное, что мне надо сделать — постараться забыть, кем я был. Забыть, кого любил. Просто забыть. Ко. Всем. Чертям.

Я был настолько пьян, что комната кружилась и вращалась вокруг меня. Где-то на фоне играла музыка, какая-то оптимистичная поп-песенка, от которой возникло желание взять почти пустую бутылку виски, что я держал в руках, и разбить ей динамики. Я надеялся, что Джек Чертов Дэниелс станет моим лекарством от этой жизни. Где бы я ни сидел — всюду стучали басы. Бум. Бум. Бум. Звук бил по костям. Бум. Бум. Бум. Голова отяжелела от музыки, остальное тело было в комфортном оцепенении. Бум. Бум. Бум. Виски ударило в вены; я искренне посчитал, что в них алкоголя больше, чем, собственно, крови. В течение последних девяти месяцев в моих венах плескался этот яд в попытке заглушить горечь этой жалкой жизни, в которую меня забросило.

Я почувствовал, как кто-то тянет бутылку. За нее взялась пара незнакомых мне рук. Приоткрыв глаза, я увидел, кому они принадлежали: девушке с головой у меня между ног. На секунду я задумался, как сюда попал и огляделся вокруг. Квартира Такера, которую он делил с двумя участниками моей группы, и, кажется, здесь находилось еще несколько девушек. Наверно, еще одна тусовка. Такер сидел рядом, уставившись на девушку у моей промежности.

— Привет, сладкая. Когда закончишь с ним, можешь подойти со своими горяченькими губками ко мне, — сказал он.

Плотно закрыв глаза, я отчаянно пытался подавить чувство паники, зудящее под кожей. Я все еще Шейн. Все еще в теле Шейна Макстона. Застрявший. Как человек. Навсегда.

Мое тело словно разрывало быстрым течением, затягивало, накрывало. Топило. У меня не осталось сил или желания на попытки выплыть, мне лишь хотелось уйти на дно. Каким-то образом забыться, позволить тьме поглотить себя.

— О, прекрасная в цветенье нив! Под небом  нет синей, могучий красочный массив над житницей твоей! Америка! Америка! Бла, бла, ла, ла, ла, лааа...[1] — мимо нот пропел Такер.

— Что за хрень ты творишь? — Вопрос пробормотали так невнятно, что я едва его разобрал. Я открыл глаза, чтобы понаблюдать за беседой: у меня между ног на коленях стояла девушка, губами обхватив мой член, и она говорила с Такером.

— Ну? — спросила она. — Ради чего святого ты решил спеть национальный гимн в тот момент, когда я делаю это?

Я немного удивился, что мой член попал кому-то в рот, пока я был в отключке, но удивился не особо. Не в первый и даже не в пятый раз. Да, со стороны казалось, что у меня очаровательная жизнь. Хотя кажется нереальным одновременно сосать мне и разговаривать с Такером. Это должно обеспокоить меня, или нет?

Такер заржал и пихнул меня локтем.

— Это не национальный гимн, — промычал он. — Просто патриотическая песня[2]. Тупица, проклятый гимн — это Усыпанное звёздами полотнище. Я пою это дерьмо, чтобы его член упал, и ты начала сосать мне!

Голова была настолько тяжелой, что я откинул ее на спинку дивана из липовой кожи, и так развалился. Я приложил все силы, пытаясь сказать хоть слово. Комната кружилась все быстрее, и я начал ощущать жар рта, обхватившего меня, берущего глубоко прямо до глотки.

— Заткнись, Так, — пробормотал я, хватая девушку за затылок, запустив пальцы ей в волосы и заставляя двигаться быстрее. Я не знал имени этой телочки. Дьявол, я даже не помню, как здесь очутился. Последнее, что осталось в памяти, это сцена. И мысли о том, что было бы здорово съесть парочку бурито из Тако Белл.