— Рано или поздно он вернется в повозку. Там все его вещи, — рассудил мужчина безобидного вида.

— Он у меня дома, — вдруг изрек Паниагуа, который не раскрывал рта с начала преследования.

Они молча отправились в путь, толкая друг друга. С балкона «Неба» женщина наблюдала, как они прошли мимо галереи и покинули площадь.

— Жалкие рогоносцы! — процедила она сквозь зубы с выражением брезгливости на лице.

Потом она повернулась и вошла в пансион. Пустой балкон заливал свет белой и совершенно круглой луны. Деревянная вывеска, подвешенная на двух цепях, раскачивалась от порывистого ветра.

Всю ночь Голиаф утолял свой голод по Беатрис, но так с ней и не поговорил. Он не узнал, почему ее оторвали от него, где она живет, как проходят ее дни. Все это его не волновало. По-настоящему важным было то, что она сама его нашла и после ночи любви согласилась бежать с ним. Когда Голиаф шагал в «Авеню», он просто светился от счастья. Он горел нетерпением увидеть Беато и рассказать, что он нашел Беатрис. Он перешел дорогу, щуря глаза от полуденного солнца. Заходя в кинотеатр, он весело подпрыгнул, так что вздрогнул каждый сантиметр его огромного тела. В первый момент он просто увидел перед собой женщину, которая придавала смысл его жизни, рядом с мужчиной, который открыл ему волшебную сторону вещей. Поэтому он остановился в середине прохода и улыбнулся. Но когда он оглянулся по сторонам и понял, что зал пуст, все представилось ему в ином свете: Беатрис, с ребенком на руках, флиртовала с соблазнителем, который развенчал Голиафа в глазах женщин цирка.

— Извини, Голиаф. Я собирался тебя позвать, но что-то совсем заболтался, — произнес Беато, поднимаясь с корточек.

— Ну мне пора. До свидания и еще раз спасибо за представление, — сказала Беатрис и повернулась, чтобы уйти.

Заметив, что Беатрис отходит от Беато, Голиаф обрадовался. Но его радость была недолгой и сменилась глубоким разочарованием. Вместо того чтобы направиться к центральному проходу, где стоял он, Беатрис прижала ребенка к груди и поспешно удалилась по одному из боковых проходов. Голиаф пытался поймать ее взгляд, ждал знака в подтверждение их близости, но она ушла, пряча глаза.

— Давай отнесем все в фургон, а потом я пойду обедать к дону Браулио. Он снова хочет поделиться со мной травами и просит еще раз взглянуть на его жену, — сказал Беато со сцены, опираясь на ширму.

Сердце Голиафа сжалось. Он двинулся к сцене с безотчетным чувством, что приближается не к своему другу, а к самому заклятому из врагов. Он молча помог Беато собрать вещи, вернулся в повозку и там окончательно пал духом. Он сел за прилавок и погрузился в свои мысли. Перед его глазами мелькали картины предательства. Из оцепенения он вышел только ближе к вечеру. Лишь тогда он нашел в себе силы, чтобы взглянуть на вещи с другой стороны, и убедил себя, что у него нет причин для беспокойства. Было очевидным, что ребенок Беатрис предполагал наличие у нее мужа или любовника. Но не подлежало сомнению и то, что для союза с этим мужем или любовником ее оторвали от него. Ее вынудили связать свою жизнь с этим мужчиной, и она сделала это не по любви. Неоспоримым доказательством ее чувств к Голиафу было то, что она сама пришла в повозку, любила его до рассвета и согласилась уехать с ним, поставив крест на своем безрадостном существовании. Таким образом, ребенок ничего не менял. Просто одним участником побега становилось больше. Что касается Беато, в его встрече с Беатрис на самом деле не было ничего подозрительного. После представления зрители разошлись, а она задержалась в зале, чтобы поздороваться с Беато и выразить свою благодарность. И только пустота и полумрак зала превратили безобидный разговор в многозначительную сцену. Он был так воодушевлен этим новым взглядом на события, что искренне захотел над собой посмеяться. Он достал из коробки куклу, просунул в нее руку и спросил басовитым и в то же время смешным голосом:

— Кто я?

— Ты самый ревнивый влюбленный на свете, — ответил он себе дурацким кукольным голосом.

— А еще кто я?

— Ах да! Еще ты самый великий укротитель судеб!

На улице несколько детей раскрыли рот, наблюдая, как необъятный помощник Беато разговаривает с куклой. Они дружно залились смехом, и как далек был этот звонкий невинный детский смех от неумолимо приближавшихся трагических событий.

Он проверял микрофон на сцене «Авеню», постукивая по нему пальцем, когда его настиг женский крик. Несмотря на расстояние, которое отделяло его от улицы, и две двери, он отчетливо его расслышал. Крик прорезал густой вечерний воздух, пронесся над рядами кресел и влетел в его уши. Голиаф еще раз проверил микрофон и поставил за ним деревянный стул. Крики не прекращались, поэтому он вышел на улицу, чтобы посмотреть, в чем дело. На тротуаре толпились люди, и их взгляды были обращены в сторону повозки. На ступеньках гордо возвышался дон Браулио в домашней одежде.

— Я его убью! — взревел он.

С лицом, побуревшим от гнева, он спустился по лестнице и решительно двинулся по направлению к бульвару. Около булочной фрау Беккер к нему присоединилась группа людей. Голиаф побежал к повозке и на полпути столкнулся с Леандро. Он не понял, откуда тот взялся. Леандро внезапно вырос слева от него и воткнулся ему в бок. Прежде чем Голиаф успел извиниться и спросить, все ли с ним в порядке, Леандро уже снова припустил вслед за доном Браулио.

— Что происходит? — крикнул Голиаф вдогонку.

— Ничего. На нашу улицу пришла беда.

В повозке Голиаф обнаружил женщину, лежащую на полу лицом вниз посреди разбитых флакончиков с духами. Она уткнулась лицом в руки и судорожно всхлипывала. У нее было красивое упругое тело и золотистая кожа. Голиаф наклонился, чтобы помочь ей встать, но его внезапно охватил стыд. На ней был лишь прозрачный пеньюар, почти не скрывавший ее наготы. Если бы он поднял ее, то легко мог бы разглядеть все ее прелести. Он замер, созерцая ее и ничего не делая, пока в повозку не ворвалась Сирсе и не взяла инициативу в свои руки.

— Эй, что ты там разглядываешь? — крикнула она. — Давай-ка помоги мне!

Трепетная и неприкосновенная красота женщины, которая поначалу его заворожила, отступила на второй план: перед ним было грустное зрелище обесчещенной женщины. Горячее тело с шелковистой кожей, при виде которого он несколько секунд назад потерял дар речи, вдруг лишилось всей сексуальной притягательности. Он поднял женщину с пола и помог укрыться халатом, который Сирсе принесла из магазина. Она вытерла лицо, мокрое от слез и духов, и зачесала назад волосы.

— Держись за мое плечо и поосторожнее со стекляшками, — предупредила ее Сирсе, крепко держа за талию, и, обращаясь к Голиафу, добавила: — Она будет у меня дома, пока все не закончится.

— Так что происходит? — спросил Голиаф.

— Ничего хорошего. Спроси у Беато, если когда-нибудь его увидишь.

Голиаф вслед за женщинами покинул повозку. Рядом с тротуаром их поджидала полицейская машина, окруженная изумленными жителями улицы Луны. За рулем был тот же усатый полицейский, которого Беато вылечил от зубной боли пятнадцать лет тому назад. Не выходя из машины, он знаками подозвал Сирсе.

— Что произошло?

— Ничего, Августин. Ничего по сравнению с тем, что может произойти.

— Прекрати говорить загадками, Сирсе, и объясни, в чем дело.

— Они охотятся за Беато.

— С какой стати?

— Мужчины говорят, что он годами спит с их женами и что все дети на улице Луны от него.

— Это бред.

— Возможно. Но дону Браулио так не кажется. Он притащил ее за волосы из дома, — добавила Сирсе, кивая головой в сторону жены дона Браулио, которая прятала лицо в отворотах халата.

— Куда они отправились?

— Понятия не имею.

Полицейский высунул локоть из окна машины и, приглаживая рукой усы, напряженно думал.