Паниагуа часто бывал в Вилья-Росе, почти каждые выходные. Он посещал вместе с Беатрис скучные мероприятия, откуда выходил опустошенным, перенес бесчисленное множество церковных служб и на прощание, перед тем как сесть на обратный поезд, заученно целовал невесту. Весной Иероним заговорил о свадьбе.

— Что, если устроить ее в октябре? — спросил отец.

Оба согласились, даже не взглянув друг на друга. К тому времени они уже были чужими людьми, и им было все равно.

Летом семья переехала в сельский дом, который один из друзей отца оставил в их распоряжении. Незадолго до переезда в нескольких километрах от поселка нашли следы древнеримских поселений, и местность в одночасье превратилась в туристическую Мекку. Когда семья собралась на отдых, было решено не брать с собой Паниагуа. Иероним счел правильным, чтобы перед свадьбой жених и невеста ненадолго расстались.

Семья намеревалась пробыть в поселке до середины августа, но все трое неожиданно вернулись в конце июля, а Иероним постановил, что свадьбу нельзя откладывать. Это была абсурдная церемония, во время которой Беатрис выглядела грустной и отсутствующей, а Паниагуа находился в полном смятении. Когда наконец все закончилось, шофер отвез молодых в аэропорт на черной машине, украшенной разноцветными лентами. Набитый людьми самолет перенес их в Париж, город любви.

По возвращении домой Паниагуа решился на единственный в своей жизни бунт против невидимки Иеронима и его приказов. Он отказался от блестящей вакансии в почтенной столичной адвокатской конторе, предложенной одним из друзей семьи, но согласился на захудалую должность без перспективы роста в провинциальном городке. Так он попытался вырваться из-под пагубного влияния Иеронима и снова оказаться наедине с Беатрис. Это была его последняя соломинка, отчаянный поступок мужчины, теряющего свою любовь. Но было уже слишком поздно. Когда Беатрис и Паниагуа впервые оказались одни в маленькой квартирке, снятой на улице Луны, оба осознали, что больше не любят друг друга.

Вспоминая свою жизнь, Паниагуа заснул. В эту ночь он не видел снов. Его осаждал рой бессвязных образов, реальных и существующих только в его воображении. Они проносились перед его закрытыми глазами, как кадры из кинофильма, посвященного его прошлому. Он проснулся поздно. В висках у него стучало, а во рту стоял привкус вина. Он сильно вспотел. Мятая одежда приклеилась к телу, как вторая кожа, горячая и липкая. Он с трудом поднялся с кровати и подошел к окну. Солнце стояло высоко, заняв свое место на троне посреди чистой лазури неба. После стольких месяцев холода его сияние казалось ослепляющим. Внизу на тротуаре стояла повозка Беато, окруженная людьми. Паниагуа положил локоть на оконную раму и, еще не до конца протрезвев, процедил сквозь зубы:

— Сукин сын!

Затем он стянул с себя мокрую одежду и, едва волоча ноги, поплелся на кухню. Приоткрыв дверь, он заглянул внутрь. Беатрис кормила из бутылочки шестимесячного малыша, а другой ребенок, которому было уже почти два года, играл с остатками каши. Паниагуа отошел от двери, шатаясь, осилил коридор и добрел до ванной комнаты. Там он открыл душ, закрыл глаза и с помощью воды и мыла попытался смыть с себя тошнотворный налет похмелья.

Дон Браулио, владелец «Авеню», жил в помпезном особняке эпохи Возрождения, когда-то горделиво возвышавшемся на открытом пространстве, а ныне зажатом между двумя кирпичными громадами, в которых гнездились крохотные квартирки. На протяжении долгих лет дон Браулио собственноручно разбивал перед входом в особняк японский садик — до тех пор, пока Беато не вылечил его от бессонницы с помощью настоя ясменника душистого и постоянного прослушивания «Канона ре-мажор» Пахельбеля. Тогда из благодарности дон Браулио разрушил садик и на его месте начал выращивать лекарственные растения, которые сам же сушил и дарил Беато, когда тот наведывался на улицу Луны.

Дон Браулио почти не выходил из своего особняка, разгуливая по нему в черном шелковом, расшитом золотом кимоно. Свой дворец он еще в молодости получил в наследство вместе с солидным состоянием в виде старинных монет и недвижимости. Он был далек от того, чтобы позволить себе распуститься или погрязнуть в пороках, свойственных людям его достатка. Он доверил управление имуществом своему другу экономисту и всецело посвятил себя тому и единственно тому, что было ему приятно. Проходили годы, а дон Браулио выращивал лекарственные травы, читал книги из семейной библиотеки и снимал каждый уголок особняка на фотоаппарат лейку с золотым корпусом, также доставшийся ему в наследство. Люди говорили, что он пропадет, превратится в эксцентричного бездельника, что он прокутит все свое состояние, как многие незадачливые богачи, но, несмотря на мрачные предсказания, дон Браулио был безмятежно счастлив, ведя праздную жизнь миллионера.

В сорок лет он женился на роскошной смуглянке, с которой познакомился на приеме в городском совете, посещение которого было одним из немногих обязательств, налагаемых его знатным происхождением. Тогда ходили слухи, что она вышла замуж ради денег и что она сделает его жизнь невыносимой. Но единственное, что можно было сказать с уверенностью, судя по вспышкам света и игривым смешкам, каждую ночь доносившимся из окон особняка, так это то, что у дона Браулио появилось два новых увлечения: любовные утехи и эротическая фотография.

В то воскресное утро он принял Леандро, как обычно, в добром расположении духа. Так как впервые за несколько месяцев выдался погожий денек, он пригласил его сесть в саду рядом с благоухающей грядкой розмарина.

— Какие новости? — спросил он с неподдельным любопытством.

— Приехал Беато, и ему нужен «Авеню».

— Ух! Наконец-то! Он приехал как раз вовремя! — воскликнул дон Браулио. — Вчера моя жена заболела, и мы не понимаем, что с ней. И потом я заготовил целую кучу разных трав. Одну секунду.

Он поднялся со стула и пошел в дом. Через миг он вернулся с огромной картонной коробкой в руках.

— Она большая, но очень легкая, — сказал он, опуская коробку на пол. — Отдай ее Беато и скажи, чтобы он зашел проведать мою жену, как только сможет. Она очень меня беспокоит.

— Так я отменяю сеансы? — спросил Леандро.

— Конечно, конечно! В кино можно пойти в любой день, а Беато приезжает так редко…

Они еще какое-то время сидели в саду, разговаривая о Беато, о хорошей погоде, которая всегда его сопровождала, о поистине чудодейственном эффекте, который оказывал его приезд на жителей улицы Луны. Когда солнце начало припекать, мужчины встали со своих мест, и дон Браулио проводил Леандро до изгороди. Когда Леандро выходил на тротуар, зародыш мигрени уже бился у него под веками. Он поудобнее обхватил коробку и, обернувшись, бросил взгляд на особняк. Дон Браулио вернулся в сад и в данный момент был занят тем, что исследовал росток чистотела, пробившийся из трещины в стене. В полузакрытое окно за ним наблюдала жена, со спутанными волосами, завернувшись в белую простыню, которая едва скрывала ее призывную наготу.

Когда Леандро вернулся на улицу Луны, мигрень уже галопом скакала у него в висках. Он использовал коробку с засушенными растениями и сообщение дона Браулио как пропуск, чтобы пробиться через толпу и попасть в фургон без очереди. На облупленной двери висело два объявления. На первом из них большими красными буквами было выведено:

СЕГОДНЯ В «АВЕНЮ»

В 8 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

НЕЗАБЫВАЕМЫЙ СЕАНС ИЛЛЮЗИОНИЗМА!

Беато в наручниках погрузится в бидон, наполненный водой, который затем будет герметично закрыт, и исчезнет из него за несколько секунд.

Единственный сеанс!

Второе объявление было длинным перечнем имеющихся в продаже духов и их лечебных свойств: духи из ветиверии — от угрей и ран, акации — от стресса, из укропа — от целлюлита, запора и в качестве мочегонного средства, из майорана — от обморожения и ушибов; из ванили — от депрессии, из сандала — от цистита, из гвоздики — от зубной боли, из мирры — от нарушений менструального цикла, из пачули — от грибковых заболеваний кожи.