«В связи с приближением военных действий к Орджоникидзе приказываю:

1. Город Орджоникидзе объявить на осадном положении.

2. Всех паникеров, распространителей ложных слухов предавать суду Военного трибунала.

3. Дезертиров, шпионов, мародеров и жуликов расстреливать на месте.

Начальник гарнизона Кисилев.

Военный комендант города Зотов».

— Очень хорошо, — проговорил кто-то за спиной у Пикаева. — Мы с тобой вполне успеем.

Заурбек резко обернулся. Голос, прозвучавший позади, показался ему знакомым. И лейтенант не ошибся — это говорил Албег, односельчанин и однокашник Заурбека. Только Албег не узнал, видно, Пикаева в милицейской форме. Да он, похоже, и не обратил внимания на лейтенанта, потому что был увлечен разговором с невысокой, стройной девушкой в теплом платке, телогрейке и в грубых кирзовых сапогах. Лицо девушки, тонкое, с большими серыми глазами, какое-то особенно светлое, показалось Заурбеку красивым. Албег, не догадываясь о том, что за ним наблюдают, продолжал оживленный разговор с девушкой.

Пикаев окинул друга оценивающим взглядом. На Албеге была телогрейка, старая шапка, на ногах — тяжелые рабочие ботинки. Наконец, Албег обратил внимание на лейтенанта, в упор смотревшего на него.

— Заур… бек! — воскликнул он так громко, что девушка вздрогнула, а все, кто стоял на трамвайной остановке, обернулись.

Друзья обнялись и так стояли с минуту, счастливые, похлопывая друг друга по плечам.

Девушку звали Тоней. Она работала с Албегом на вагоно-ремонтном заводе, и они шли со смены. Впрочем, не со смены, а просто вышли на перерыв, потому что никакие смены не выдерживались: люди надолго не отрывались от дела.

Впереди показался трамвай, и почти в то же мгновение все пространство, казалось, заполнил густой вой сирены воздушной тревоги. Албег подхватил Тоню и Заурбека под руки и побежал, увлекая их за собой.

Наверху все явственнее и явственнее слышался рокот фашистских бомбардировщиков.

Прежде чем нырнуть в темный зев бомбоубежища, Пикаев успел глянуть на небо и увидеть черные силуэты вражеских самолетов.

— Так и живем, проговорил Албег, придерживая Тоню за талию. — Думали, за сколько времени сходим в кино, а попали под бомбежку. Ну а ты, как, Заурбек, служишь?

— Служу, — неопределенно ответил Пикаев.

И в этом невольно вырвавшемся «служу» что-то показалось Заурбеку обидным для себя. Как он рвался на фронт, как не хотел оставаться служить в милиции, в тылу! Албег ничего об этом, разумеется, не знал. Он считал, наверное, что Заурбек вполне доволен своей службой.

— Я несколько раз подавал заявление в военкомат, — заговорил Албег, — но ничего не получается. Говорят, наш тыл — это тоже фронт.

— Особенно у нас на заводе, — подхватила Тоня.

— Да бьют в первую очередь по промышленным предприятиям, работающим для фронта, — подключился к разговору мужчина.

— Вчера снаряд в столовую попал, — раздался в убежище женский голос, усталый, с нотками обреченности. — Хорошо, что людей не было. Половины столовой как не бывало.

— За все ответят! — бросил тщедушный пожилой мужчина в очках, нервно вышагивавший на крохотном пятачке свободного пространства посреди убежища. Располагалось оно в подвальном помещении, лампы горели вполнакала.

— Скорее бы отбой, — нетерпеливо проговорил Албег. — Из селения никаких известий не имеешь? — внезапно спросил он у Заурбека.

— Никаких, — уронил Пикаев.

Село, откуда они были родом, находилось недалеко от Орджоникидзе, но Заурбек тем не менее не был там уже месяца два — не позволяла служба.

Наверху раздался пронзительный вой, а потом что-то ухнуло так, что в подвале дрогнул пол.

— Пятисотка, — предположил кто-то в глубине убежища, — если не больше.

— Нет, — категорически возразил мужчина, предпринявший раньше попытку включиться в разговор Заурбека и Албега. — Это взорвался на земле сбитый зенитчиками самолет.

— А может, наши истребители сбили? — крутанулся на каблучках очкарик, продолжавший вышагивать на пятачке.

— Вполне возможно, — согласился мужчина.

Заурбек присмотрелся к нему: крупное лицо с крючковатым носом, изрядно поношенное пальто, шляпа… Заурядный служащий да еще с традиционным портфелем на коленях. Наверняка, конторский работник.

Мужчина заметил взгляд лейтенанта, усмехнулся.

— Я по профессии строитель, и мне особенно больно видеть, как эти сволочи разрушают наш город, другие города, села, разрушают созданное нашим трудом. Мы-то все восстановим, когда победим, но сколько уйдет на это времени и сил.

Все вздрогнули опять, когда наверху снова что-то бухнуло.

— Много придется восстанавливать, строить заново.

— Построить-то можно, — тихо заговорила сидевшая рядом с Тоней женщина. — Только кто вернет нам загубленные жизни. И хотя женщина сказала это вполголоса, ее услышали все, потому что высказанная ею мысль жила в каждом. В подвале стало тихо. Перестал метаться даже нервный очкарик.

Наверху раздался сигнал отбоя.

Все заторопились по лестнице к выходу из убежища.

— Очень противно все-таки прятаться и бояться. Мне бы автомат или хотя бы винтовку, — добавил Албег, уже выходя из убежища. — Я бы обязательно сбил самолет, когда он пикирует. Меткость у меня есть.

Заурбек не отвечал другу, он с интересом смотрел на людей, с которыми только что пережил бомбежку. При дневном свете все они были обыкновенными.

На прощание Албег сунул Пикаеву в руку свой адрес, написанный на клочке бумаги, а Тоня робко протянула Заурбеку свою тонкую бледную ладошку с темными кружочками въевшегося в кожу мазута вокруг когтей.

— До свидания, — тихо сказала она. — Заходите к нам домой, мы с Албегом будем очень рады.

Подошел трамвай. Заурбек вскочил на подножку, махнул рукой. Б обстановке войны Пикаев оставлял за собой право заниматься только одним — борьбой с врагом либо на фронте с оружием в руках, либо в тылу на своей работе. И почему-то именно отношения Албега и Тони поколебали в нем убеждение, что любви не время в войну.

Заурбек вышел на следующей остановке, недалеко от которой находилось нужное ему фотоателье. Пока он работал в группе Золотова на подхвате, и это было его первое самостоятельное задание, поэтому Заурбеку особенно хотелось выполнить его наилучшим образом. О чекистской работе он мечтал давно, и теперь, когда включили в группу Золотова, мечта стала обретать реальные черты. А вдруг и получится переход в органы госбезопасности…

Рядом с фотоателье стояло полуразрушенное бомбой здание.

— Еще немного, и вы бы тоже не уцелели, — заметил лейтенант, как только вошел в ателье и поздоровался с мастером.

— Не говорите, — ответил фотограф, — пожилой суховатый мужчина, одетый в строгий темно-серый костюм, сообщавший ему солидность и импозантность.

— Хотите сфотографироваться? — спросил он, окинув лейтенанта профессиональным взглядом. — На удостоверение или на память?

— И ни то, и ни другое. Я по делу.

— Прошу, — сделал мастер короткий жест рукой, показывая на дверь, за которой помещалась его конторка.

Пикаев предъявил мастеру удостоверение, а потом положил перед ним на стол фотографию, найденную у лесника. Только после этого сел в предложенное ему кресло.

— Эту фотографию делал я, — сразу сказал мастер, возвращая снимок лейтенанту. — Зовите меня Костасом.

— Разумеется, Костас, разговор должен остаться в тайне. Нам нужно знать, кто эти люди.

Мастер пожал плечами.

— Это нереально. Прошло столько лет. Да и вообще… Фотографию делал я, но это ничего не значит. У фотографов хорошая память на лица, но не на фамилии. Не знаю даже, чем могу быть вам полезен.

— Может, с этой съемкой были связаны какие-то обстоятельства, которые могли бы привлечь ваше внимание и запомниться?

Костас закинул ногу за ногу, вынул из ящика стола самокрутку, набитую махоркой, предложил точно такую же лейтенанту.