Поздно. Слишком близко подошли «болотные духи», могут услышать шелест сена, и тогда получай автоматную очередь. За ремнем у Ивана обычно находилась граната, а сегодня, как назло, оставил ее в недостроенной землянке. Он лежал в лодке почти вровень с водою и хорошо видел, как, осторожно осматриваясь, пробирались немецкие разведчики.

Двенадцать «болотных духов»… Иван решил пропустить их, а потом выстрелами поднять тревогу, преградить немцам путь к отходу. Но эту мысль он отогнал: «В темноте заварится такая каша, что только держись. С острова откроют огонь. А на другой стороне болота, в дубняке, расположены пушки, и оттуда могут сыпануть картечью по камышам. В такой неразберихе свой своего отдубасит. Нет, лучше не поднимать тарарама. Пусть продвинутся немцы, а я потихоньку пристану к берегу и предупрежу дозорных.

Но двенадцать «болотных духов» притаились в тени. Кто-то измерил глубину плеса и вернулся назад. Иван с Ниной услышали шепот, похожий на дуновение ветра. Немецкие разведчики совещались. Видно, им не хотелось форсировать плес. Что-то настораживало.

Бугай боялся, как бы немецкая разведка не ушла в камыши: стоило только раздвинуть их — и лодка обнаружена. Он снова потянулся к винтовке. За кормой неожиданно раздался крик филина. Кто-то из «болотных духов» мастерски подражал ночной птице. Нина, словно ища защиты, плотно прижалась к Ивану. Крик филина повторился, и в ответ грянул хохот. И вдруг все заглушил протяжный душераздирающий стон. Иван почувствовал, как по спине пробежали мурашки. На разные голоса завопило болото. В зловещее волчье завывание ворвался отчаянный вопль. Болото забулькало, зачавкало. И — тишина. Иван даже не заметил, куда подевались «болотные духи». Немецкие разведчики словно растворились в тумане. Прислушался. Ни звука. Только камыши шелестят. Долго стоял Иван на коленях с винтовкой в руках.

«Тихо. Даже рыба не плеснет… Ушли…»

Он бесшумно вывел лодку из бухточки и, упираясь шестом, во весь дух перемахнул через плес. Как только под днищем заскрипел песок, из кустов раздалось грозное:

— Стой! Руки вверх!

Иван узнал голос Кавярова.

— Это я… Бугай.

— Опять ты… Что же ты, леший, все болото взбунтовал? Весь лагерь на ноги поставил. Скаженная душа, хотел, чтобы мы огонь открыли? Да за такое дело… — От ярости голос у Кавярова сорвался: — А ну… давай в палатку комдива.

— Фашисты к нам лезли… Своими глазами видел двенадцать «болотных духов». С автоматами, в резиновых костюмах; у пояса — надутые камеры.

Бугай доложил все как было. И по взгляду комдива понял: гроза миновала.

Комиссар стукнул кулаком по фанерному столику:

— Какой тебя дьявол в болото понес?! Что тебе — острова мало? А если бы немцы взяли в плен?

— Живым? Не дался бы!

— Нет худа без добра — теперь мы знаем, что фашистские лазутчики не только листовки разбрасывают, — заметил комдив.

Иван хотел загладить свою вину и выпалил:

— Пошлите меня в разведку… Я приведу «языка», достану из-под земли.

— И меня пошлите. Я — снайпер. В институтской команде призовые места занимала, — выступила вперед Нина.

— Они сговорились, домой хотят улизнуть. И сегодня на лодке бежали, да на немцев наткнулись, — со злостью вставил дежурный офицер.

— Что вы, товарищ капитан, такого и в мыслях не было. Как же так бежать? Я присягу давал.

— Откуда родом?

— Из Переяслава.

— Ну вот, как на лодочке, выплыл, — многозначительно усмехнувшись, подкрутил усики капитан.

Комиссар пристально посмотрел на Ивана. В углу тихо играл патефон.

— Поменяем пластинку, не та.

Дежурный офицер сорвался с места, в углу захрипел патефон. И вместо «Варяга» — «Засвистали козаченьки».

— Да не ту пластинку… — бросил вслед дежурному комиссар.

Снова захрипел патефон. Коновалов махнул рукой. Под звуки вальса в плошке затанцевал огонек. В палатку вошел Вагин.

— Разрешите доложить, поймали одного гада, вел среди бойцов злостную агитацию: «Хватит в лесу сидеть, идите к немцам, они хорошо принимают».

— Вы свободны, идите отдыхать, — обратился комиссар к Ивану и Нине. — О вашей просьбе мы с комдивом подумаем.

В палатку ввели арестованного. Коновалов жестом приказал ему сесть. Крепкий чубатый парень, одетый в форму лейтенанта, опустился на стул.

— Документы!

— Вот партийный билет… Вот удостоверение личности… Я работник Особого отдела… Интересовался настроением бойцов.

— Работники Особого отдела так не поступают. Вы — фашистский провокатор! — Комиссар Коновалов внимательно изучил предъявленное удостоверение, перелистал партбилет и бросил на столик. — Грязная работа. Ваши документы не внушают никакого доверия. Они фальшивые. Вы самый настоящий шпион, подосланный к нам немецкой разведкой. Давайте вести разговор начистоту.

Вскоре политработники привели еще шестерых шпионов, переодетых в красноармейскую форму. При обыске у них нашли пачки листовок: «Москва пала! Харьков взят! Немецкие войска под Ростовом!»

После каждого допроса распутывался шпионский клубок. Нити тянулись в Восточную Пруссию, в Южную Польшу, в оккупированные немецкими войсками Львов и Житомир. Из показаний пойманных лазутчиков командованию дивизии стало ясно: для тайной войны на советско-германский фронт брошены значительные силы военной разведки «Абвер», вездесущего гестапо, свирепой службы безопасности СД и даже иностранного отдела министерства пропаганды. В тыл Красной Армии пробирались сотни шпионов, диверсантов, террористов. Одни окончили разведывательные школы и курсы, а другие забрасывались на нашу территорию даже без специальной подготовки — после короткого инструктажа.

Разоблаченных шпионов расстреляли перед строем. А на следующий день в лесном лагере появились новые немецкие листовки. Вражеская рука разбросала их по тропинкам, приколола к веткам у шалашей и землянок. Поединок с немецкой разведкой продолжался. Враг тайно наносил удары, и командование дивизии чувствовало это, особенно начальник разведки капитан Рыжкин. В последние дни из окрестных сел почему-то не вернулись посланные туда верные люди. А вчера неудача постигла матросскую разведку. Как только десять днепровцев приблизились к Переяславскому шляху, их окружила немецкая рота. Разведчики погибли в бою. Попали матросы в засаду… Случайно?

Капитан Рыжкин старался установить связь с местными партизанскими отрядами. Где они притаились? Куда ушли? Может быть, на правом берегу Днепра находятся их базы? А там хлеб, и сахар, и сало. В лесном лагере тают продовольственные запасы, уменьшается красноармейский паек, приходится подтягивать ремешки. «Наладить с партизанами связь», — требует комдив. Связь! Но как установить ее? Лес прочесан дивизионными разведчиками на десятки километров. Но партизанского следа нет. Загадкой остаются степные села: туда трудно проникнуть разведчикам. Немецкие мотоциклисты рыскают по степи. Гитлеровцы стягивают войска, усиливают в селах гарнизоны, смыкают кольцо вокруг советского лесного края. И комиссар Коновалов заставляет Рыжкина действовать.

Нелегко комиссару, похудел он, осунулся. Мудреная задача — вести политическую работу в окружении, когда под рукой нет ни рации, ни простейшего приемника. С Большой земли в приднепровский лес не поступает никакая информация. Неясность обстановки рождает самые противоречивые слухи. Каждое утро комиссар Коновалов, все полковые и ротные политработники проводят с бойцами беседы, укрепляют их веру в победу, а вот ответить на главный вопрос — где линия фронта? — не могут.

Три лучших снайпера дивизии — сержант Кавяров и два брата Ивановы — дали комиссару слово сбить немецкий самолет. Уж кто-кто, а летчик должен знать, где проходит линия фронта.

Как только в небе загудел железный шмель, снайперы вскинули винтовки. Семь утра. Показывается окрашенная в серо-зеленый цвет «рама» — бойцы называют ее «драбыной». Воздушный разведчик проплывает над островом. Три снайпера открывают огонь.

— Бей влет самолет! — хором подают команду шалаши и землянки.