Автомобиль был уж близко, и тогда Эвелина, с непонятной для нее силой, бросила борону под его колеса.

Автомобиль повернулся, ударился в кучу камней и полуопрокинулся.

— Скорей, мисс Эдит! Бежим!

Они бросились бежать. По счастью, облако налетело на луну.

Морис, между тем, приписал несчастье с автомобилем случаю. Он его благословил и благополучно достиг гостиницы.

Там ожидала его телеграмма:

«Разумеется. Очень охотно. Гамбург».

Морис лег. Простыни жгли его. В ушах звенело.

Что узнал он? Очень немногое. Для него и для них шансы были ничтожны… Что это за город, куда никто не вхож!

Но, может быть, ему разъяснит что-нибудь Эвелина?

На другой день за теннисом маленькая американка приветствовала Мориса милой улыбкой.

— Ну-те-ка, расскажите мне ваш вечер.

Когда он стал восторгаться случайностью, заставившей лопнуть пневматические шины автомобиля, она заметила:

— В самом деле, какой случай!

Когда же Морис все рассказал, она оперлась подбородком о рукоятку своей ракетки и, нахмурив брови, стала размышлять. Прозвонил колокол, приглашая к завтраку. Она произнесла:

— Позднее я хочу пострелять в цель из револьвера, — расстреливать булыжники близ Креста. Приходите!

В четыре часа Морис был на скалистой вершине у Креста, воздвигнутого в память лодки, погибшей с людьми.

Эвелина подняла револьвер, показались пять быстрых дымков, и внизу откололись пять осколков от скалы.

Мисс Эдит сидела в сторонке и читала близ Креста. При виде Мориса Эвелина положила револьвер в чехол и громко закричала, чтобы перекричать шумные волны:

— Знаете что, мосье Морис, самое главное, теперь вам надо отсюда уехать. Тот, кто сумел придать случайно полученному письму такое значение и угадал его смысл, а вечером имел смелость подслушивать у окна и, к сожалению, попался — субъект, очень опасный для мошенников. Если бы все обошлось благополучно! О, тогда бы другое дело! По есть нечто более дорогое, чем бриллианты. Вы должны объявить всему Гильнеку, что уезжаете по непредвиденному делу. Уезжайте сегодня же. Но я прошу вас, — тут в голосе Эвелины задрожала ласковая нота, — обращайте внимание на все. Не доверяйте ни комиссионеру, ни вашему соседу по вагону, ни контролеру, ни кучеру. Я не думала, что отсюда возникнет такая опасность для вас. В Индии привязывают козленка и приманивают на него диких зверей. Но вы вместе и охотник, и козленок.

Тоненькая фигура Эвелины выделялась на огромном море. Она была такая милая, и столько в ней было нежности и заботливости, что его растрогало до слез.

— Мадемуазель Эвелина…

— Мосье Морис…

Они стояли без слов, и к ним долетали брызги пены.

— Вы потому стали ко мне так ласковы, что мой опекун чересчур суров ко мне?

— Тише. Во-первых, я вовсе не ласковая. Я довольно неприятная особа — по возможности. Ласковая я, может быть, еще буду. Итак, ступайте же укладываться… Мне же легко будет убедить мисс Эдит тоже уехать через каких-нибудь четыре дня. Вот что, в будущую пятницу вы должны быть в чайной комнате «Ириса», в улице Риволи.

Чайная комната «Ириса» была полна. На хрустальной этажерке постоянно вертелись на четырех полках всевозможные пирожки и прельщали мисс Эдит. Добрая гувернантка нагрузила полную тарелку пирожками, гусиной печенкой и маленькими тартинками и пошла вслед за Эвелиной.

Прежде чем служанка, хорошенькая, как актриса, принесла чай, мисс Эдит съела половину пирожков и тартинок.

— Принесите еще, — приказала Эвелина девушке. — Вот, кстати, Морис Люрси, он составит нам компанию. Ну, чем вы нас развлечете?

— Я опоздал, мисс Эвелина.

— Немного… но что это такое?

Весь его лоб пересекала узкой полосой черная шелковая лента.

— Первая любезность друзей Бона… Благодарю вас… Чашку чая… Хорошо, я расскажу вам… Но как вы поживаете?

— Мы — отлично. Но рассказывайте.

— Третьего дня я проходил через площадь Согласия и остановился, чтобы пропустить купе, запряженное парой быстро несущихся лошадей. Мне показалось, что я перед этим их только что видел, и это купе, и этих лошадей. В тот момент, когда дышло было влево от меня, кучер внезапно повернул лошадей прямо на меня — я сделал скачок в сторону и этим спас свою жизнь.

— Ну, а лоб отчего?

— А дело в том, что я поскользнулся и ударился о газовый рожок, который имел глупость находиться позади меня. При этом надо сознаться, что я потерял сознание.

— Ах, бедный мальчик!

Руки Эвелины соединились, и взгляд стал глубже.

— Когда я стал приходить в себя, мое первое ощущение было, что меня обыскивают. Очнулся я в аптеке. Вокруг меня вертелись восемь человек, из них два полицейских агента. Какой-то старик держал мой пульс. «Ничего серьезного, — говорил он, — переломов нет. Только царапина на лбу». У него был сильный немецкий акцент. Шляпа такая, как у священника, и золотые очки на маленьких, быстрых глазках. Это он сидел в карете, которая меня опрокинула. Фамилия доктора была Шиллер. Но самое удивительное было то, что он утверждал, будто я сам виноват. И то же сказали три свидетеля — два циклиста и один пешеход. Кучер тоже утверждал, что будто я бросился под колеса. Покушался на самоубийство. Можете себе представить! Я протестовал, по напрасно. Пришел в себя, но был оглушен, и только потом все это мне показалось подозрительным. Конечно, кучер был подкуплен.

— А вы его потом видали?

— Нет, доктор взял фиакр и уехал — карета не взяла его.

— А свидетели?

— Дав показания, они тоже поскорее удрали.

— Так свидетели, по-вашему, были лжесвидетели?

— О, конечно! Карета хотела меня раздавить.

— Вот что, Морис. Хотите, я буду звать вас прямо Морисом, гораздо короче?

— А я вас не смею называть Эвелиной?

— Нет, пожалуйста, вы меня тоже должны называть Эвелиной, а то я буду иметь вид какой-то старой вашей тетки. Итак, Морис, вы не узнали голоса доктора?

— Нет, потому что в «Буфете Колоний» в тот вечер не было никого с немецким акцентом. Но теперь, когда вы мне сказали…

— Теперь вы припоминаете, что слышали?

— Ах, я идиот! — вскричал Морис. — Да ведь он нарочно притворился немцем. Это был Мак Зидлей.

— И эти свидетели?

— Его друзья.

— В том-то и штука! Они следили за вами, и карета ехала за вами.

— Они хотели меня убить?

— Может быть. Но вернее — обыскать.

— Так, значит, свидетели, давшие свои адреса, солгали полиции?

— Еще бы! Знаете что, Морис, — помолчав, сказала Эвелина. — У меня для вас кое-что приготовлено… Мне кажется, я могла бы вас избавить от необходимости служить в конторе. Я страшно виновата, что втравила вас в это дело. Я уже раскаиваюсь. Бросьте!

Он привскочил на месте.

— Что вы, что вы! Есть своего рода прелесть в опасностях. Притом, какие деньги — треть пяти миллионов! Ведь это около двух миллионов.

— Морис, их много, они опытны и обладают средствами. И подумать, что ваша жизнь находится в опасности из-за меня! Я просто прихожу в отчаяние.

Глаза ее наполнились слезами.

— Эвелина, какая вы прелестная! Я успею во всем, если вы сохраните ко мне хоть искру дружбы.

— Дружбы… не будьте таким злым, Морис, — сказала она по-английски.

И хотя Морис плохо знал английский язык, он понял.

От восхищения затрепетало у него сердце.

— Завтра вечером в пользу одного благотворительного предприятия, о котором вы можете прочитать в газетах, я принимаю вызов японского боксера… Не хотите ли посмотреть?

— Охотно. А где?

— В зале «Ниль». Вам я доставлю утром две контрамарки.

На следующий день вечером, в девять часов, Эвелина и Эдит вышли из автомобиля перед входом в залу «Ниль», ярко освещенную электрической луной.

Начались атлетические упражнения. По программе Морис Люрси, французский боксер, и Ризи, токийский чемпион, должны были закончить первое отделение.

Когда очередь дошла до них, все лица обернулись к дверям, где была комната для туалета борцов… Прошла минута. Потом появился маленький желтый человек, предшествуемый бородатым боксером в огромных перчатках. Какой-то господин во фраке вышел и заявил с эстрады:

— Милостивые государыни и милостивые государи, мосье Морис Люрси не явился, а потому он заменен мосье Роланом.

Эвелина потащила мисс Эдит объясняться к организатору борьбы. Она навела разные справки, и оказалось, что Люрси прислал сегодня вечером в залу «Ниль» свой костюм и перчатки. За ним послан был велосипедист и приехал с ответом, что молодой чемпион отправился в фиакре в половине девятого по направлению к зале «Пиль». Швейцар слышал, как он сказал адрес. Кроме того, два боксера видели даже, как Морис сошел с фиакра перед залой «Ниль»; может быть, они ошиблись. Больше ничего никто не знал.