Бруно ждал подходящего момента, чтобы поговорить об этом с Хильдой. Если ее не подготовить, она только напрасно расстроится. Он был на шесть лет старше ее, изучал экономику. Во время учебы и в период каникул работал на строительстве, на консервной фабрике, путевым сторожем на железной дороге, продавцом газет, садовником при городском кладбище. Его отец работал наборщиком, если только его не увольняли за политическую деятельность. Отец поддерживал сына, как мог, но оплачивать учебу ему было не под силу. Бруно хорошо учился и мог бы получать стипендию, если бы не считался, как и отец, коммунистом. После сдачи государственных экзаменов он устроился в редакцию газеты «Роте фане» в отдел проблем экономики, где и приобрел опыт журналистской работы. Он и Хильде советовал устроиться работать в газету. В «Берлинер тагеблатт» она обучалась обязанностям секретарши и превратила приемную в настоящий кабинет.

«Стоп! — крикнула Хильда и спрыгнула с велосипеда. — Ты должен поцеловать меня хотя бы разок. Я вижу, ты занят мыслями о политике, у тебя это прямо на лбу написано». Для наказания она выбрала удачное место. Шоссе здесь проходило через густой лиственный лес, и вокруг не было ни души.

Бруно добровольно увеличил размеры своего наказания, пока она со смехом не уклонилась от него:

«Ах ты подлый, вероломный мошенник, ты, кажется, хочешь создать себе кредит!»

Но он снова поймал беглянку и в маленькой тихой просеке в стороне от дороги добился полного примирения.

В Гревенитце их ожидала прелестная комнатка под самой крышей, с покатыми стенами, с широкими крестьянскими кроватями и чудесным видом из окна. На ужин хозяйка принесла пирожки, начиненные яйцами с салом. Под конец она поставила на стол бутылку вина и три стакана и подсела к молодым людям.

«Я уже прошлым летом знала, что вы вернетесь сюда, — сказала она, выпив первый стакан. — Вы любите друг друга, это видно сразу. Что и говорить, вы славная парочка. Да, нечасто девушка может выбрать мужчину, который ей нравится».

Хильда и Бруно переглянулись, у обоих в голове мелькнула одна и та же мысль: симпатичная хозяйка на самом деле не так уж весела, как хочет казаться.

«Конечно, следовало бы оставить вас наедине с вашим молодым счастьем, — проговорила она и снова наполнила стаканы, — но мне тоже хочется хоть частицу той радости, которая светится в ваших глазах. На прошлой неделе мне стукнуло сорок пять. Нет-нет, не поздравляйте, дайте мне выговориться. Когда я была такой же молоденькой и такой же влюбленной, у меня ничего не было и у моего парня тоже, а тогдашний хозяин «Дойчес Хаус» — я была у него прислугой и делала буквально все в доме — каждый вечер отирался у двери моей комнаты. Его первая жена тяжело болела. Мне как раз исполнилось семнадцать, когда она умерла. Он набросился на меня в первую же ночь, после ее похорон. Я забыла закрыть дверь на задвижку, а потом решила, что мне нечего опасаться, ведь в доме такое горе. Я от него забеременела, но больше не подпускала его к себе, пока он не женился на мне. Да, он женился на мне еще до того, как родился наш сын. — Она подняла стакан, отпила немного, посмотрела на молодую пару и тяжело вздохнула, — Я должна была бы радоваться, ведь мне выпало такое счастье — из прислуги сделаться хозяйкой! Но разве для меня что-нибудь изменилось? Нет. Я крутилась целый день, как белка в колесе, а ночью приходил он, без единого доброго слова, без ласки. Он получал от меня что хотел, отворачивался и начинал храпеть. Это была не жизнь, а многолетняя война. Его родственники были, конечно, на его стороне. Они все попрекали его, что он женился — ведь он мог бы иметь меня и так. Мы ругались из-за всякой мелочи. Да, это была настоящая война. Но потом он сдался. Сейчас он у меня под каблуком, это все говорят. Только какой же прок? Наш сын учился на стюарда на линии Гамбург — Америка. Он остался по ту сторону, пишет редко. Дом и все хозяйство на мне, могу управлять по своему усмотрению, но с вами я бы поменялась хоть сейчас».

Она достала еще одну бутылку. Хильда и Бруно молча смотрели друг на друга. За свои мысли оба заслуживали штрафа.

Труде Тетцлафф наполнила стаканы:

«За ваше счастье! Держите его крепко, обеими руками!»

Время от времени она выходила, но, как только дела позволяли ей покинуть стойку, возвращалась к их столу. Что привлекало ее к молодой паре — вино или симпатия? Ее словно подменили, она сыпала шутками и остротами и заражала их своей веселостью.

«Ребятки, вы не думайте, мой муж не такое уж чудовище. Конечно, он иногда бывает просто невыносим, но он умеет и работать, и отдохнуть после работы. Это ему удается, пожалуй, лучше всего. А сейчас он уехал на семейное торжество к своим родственникам».

За вино хозяйка им заплатить не позволила, ведь она сама их угостила.

Когда Хильда и Бруно остались в своей комнатке одни, на дворе уже была поздняя ночь. Поездка и выпитое вино сделали свое дело: оба сразу же заснули.

Первое, что увидела Хильда утром, это улыбающееся лицо Бруно. Он лежал, опершись на локоть, и влюбленно смотрел на нее. «Ты маленький сурок, — проговорил он ласково, — ты собираешься проспать всю троицу?»

«Пожалуй, если меня не разбудить!»

«Это я сейчас!» Одним прыжком он оказался в ее постели, подхватил Хильду на руки и крепко прижал к себе.

«Хорошо, если бы меня будили так каждое утро. Каждое утро я хочу чувствовать тебя рядом», — прошептала она.

Бруно не возражал против таких планов на будущее, но и настоящее казалось ему прекрасным. Нежно, едва касаясь, гладил он тело своей любимой. Он целовал ее губы, глаза, маленькую крепкую грудь. Оба перестали замечать бег времени. Если бы была ночь, они подумали бы, что начался звездопад. Минуты казались Хильде и Бруно вечностью, пока наконец, счастливые, они не вернулись в действительность воскресного дня в Гревенитце.

После сытного завтрака, прекрасно сервированного хозяйкой, молодые люди решили отправится в лес. Они избегали широких дорог, выбирая едва заметные лесные тропинки, где оставались наедине с большими зелеными деревьями.

«Бруно, что это за дерево? Это бук, клен или вяз?»

«Это бук, клен, вяз или ель».

«Ты смеешься надо мной!»

«Да нет, я сам не знаю, что это за дерево», — оправдывался Бруно.

«Ты всегда все знаешь. Надо делиться своими знаниями!»

«Это чудесное дерево. А больше я ничего не знаю».

Хильда недоверчиво смотрела на него.

«Правда, я могу отличить только хвойное дерево от лиственного. Да и в цветах разбираюсь не лучше. Я знаю только лютики: желтые лютики, красные лютики, белые, голубые, фиолетовые, с пятнышками, с крапинками, лютики с колючками, без колючек, длинные, короткие — всякие лютики. — Обычно смех Хильды действует на него заразительно, но в тот раз он остался серьезным и даже смутился, как маленький мальчик. — Разве я виноват? Я должен был столько учиться, на цветы и деревья просто не хватило времени. К тому же я всю жизнь прожил в городе. А чтобы развести сад, у моих родителей не было денег».

Хильда перестала смеяться:

«Это не так плохо, Бруно. Это даже замечательно, что ты нашел такой выход из положения. Какие же цветы нравятся тебе больше всего?»

«Пестрые лютики».

На тихой зеленой лужайке на берегу лесного озера они вместе нарвали огромный пестрый букет, самый красивый букет в их жизни.

Цветы стояли в их комнате в простом скромном кувшине. Обед был вкусным и обильным. Потом они совершили послеобеденную прогулку и рука об руку побродили по городку. Вдруг, как по команде, они остановились и в изумлении уставились на флаг со свастикой, свисавший из окна большого дома. Потом ускорили шаги. Скорее в лес, чтобы не видеть отвратительного черного паука на светлом фоне! Но и здесь, среди благодатной зелени, он снова и снова вставал перед глазами. Все договоры о штрафе были забыты.

Хильда горячилась, говоря об успехе прошлогодних выборов в рейхстаг. За коммунистов голосовало 3,3 миллиона избирателей. За национал-социалистов было подано 810 тысяч голосов. Эрнст Тельман и его товарищи по партии получили на 22 процента больше, чем раньше. СДПГ — всего на 17 процентов.