— Рядом с ним, ваша милость?

— Да, в другом конце камеры. Теперь им не суждено расстаться.

Стражник грубо схватил Эйгеля за шею и потащил сначала вдоль по коридору, а затем свернул по лестнице вниз, в подвал замка. Там он передал мальчишку двум местным надсмотрщикам, сообщив о приказе начальника стражи. Один из них подтолкнул Эйгеля к двери в камеру, которую уже отпирал второй. Второй, войдя внутрь, зажег факелы, торчавшие в стенах темницы, а первый надсмотрщик толкнул Эйгеля через порог.

Мальчик удержался на ногах и застыл. Справа на полу сидел его брат, прикованный за руку и ногу. Тем временем второй надсмотрщик уже толкал Эйгеля к левой стене, с которой свешивались толстые ржавые цепи. Такие же цепи были вделаны и в пол. В камеру вошел первый, неся в руках нехитрый кузнечный инструмент. Эйгеля, надавив ему на плечи, посадили на грязный пол. Первый надсмотрщик подхватил с пола одну из цепей, умелым движением вдел ногу Эйгеля в кольцо и забил большую заклепку, обхватив кольцом ногу. То же самое он проделал и с его рукой, вдев ее в кольцо цепи, приделанной к стене. Погасив факелы, надсмотрщики ушли, громко лязгнув замком. Камера погрузилась в темноту.

Эйгель сидел на холодном полу и плохо соображал, в голове странно стучало и пульсировало. Всё надвинулось на него столь стремительно, что он не успел даже испугаться. А пугаться было чему. Ведь завтра его казнят. О, боги! Неужели это правда? Нет, трудно в это поверить, но вот свидетельства этому: темница, цепи и до сих пор не забыть жестокие стальные глаза графа. Мне ведь всего пятнадцать… и завтра смерть. Он вспомнил другого мальчика, своего ровесника, мальчика, который мог стать его другом. Тот тоже этой весной ждал смерти. Ксандр! Он брат графа! Может быть, он его спасет? А почему он должен его спасать? Опять спасать, в который раз. Это же ты приговорил его к плетям, и ты отдал приказ началу жестокого избиения, от которого редко кто выживал. И еще злорадствовал, когда слышал свист хлыста и крики Ксандра. Значит, завтрашняя смерть заслуженна. И зачем Ксандру тебя спасать? Но ты же его потом спас. И даже дважды. Как и он тебя два года назад. Так что сейчас вы квиты. Но может все — таки?.. Нет! Граф же поклялся, а клятва коронованной особы священна, нарушить ее нельзя. Он ни разу не слышал о таких случаях. Ни разу…

— Эйгель, это ты? — донесся до него хриплый голос.

Кто это? Ах, да, это Рисмус. Ты же его видел, кого тебя втолкнули сюда. Что ему надо?

— Эйгель, почему молчишь?

— А…, что?

— Наконец — то до тебя докричался. Ты, что, оглох?

Оказывается, Рисмус уже давно к нему обращался, а он не слышал.

— Нет, Рисмус, задумался, ничего не слышал.

— Ты как здесь очутился?

— Привели. По приказу графа. Завтра нас казнят.

— Завтра? Казнят? Нет, я не хочу подставлять шею под меч.

— Меч? Нет, Рисмус тебя меч не ждет. И меня тоже. Граф обещал кол. Но по — хаммийски. Ты не знаешь, что это такое?

Из угла Рисмуса донесся визг, быстро перешедший в скуление. Через некоторое время его брат немного пришел в себя и с дрожью в голосе сказал:

— Это кол с жердочкой, которая задерживает тело.

— Ах, вот что. То — то граф сказал, что мы будем мучиться несколько дней.

— Он не имеет право! Я же барон! Меня надо мечом, по — благородному! И тебя тоже.

— Я не благородный. Я теперь простолюдин. Так что это казнь как раз для меня.

— Все из — за тебя, отродье!.. Они не имеют право!

Эйгель больше не слушал криков брата, он снова впал в какое — то оцепенение. Странно, если бы не крики брата, он бы тоже, наверное, мог закричать от ужаса приближающейся расплаты. Но теперь почему — то стал спокоен. Пусть будет то, что будет. Ксандр этой весной тоже спокойно встретил известие о предстоящей смерти. Но он виконт, а ты обычный простолюдин. И Ксандр вел себя как настоящий благородный. Не трясся, не хныкал. А его брат Рисмус? Он же барон, аристократ, а сейчас скулит. Может, и в самом деле Ксандр был тогда прав, что поступки людей не зависят от благородства происхождения? Вот он, Эйгель, простолюдин, а не скулит. Как всё странно устроено, так быстро не разобраться. Впрочем, теперь ему уже некогда разбираться. Скоро наступит утро следующего дня. Последнего твоего дня…

Ястред узнал об аресте Эйгеля от своего командира, барона Компеса.

— Даже не пытайся что — либо сделать, граф дал слово его казнить и он от клятвы отказаться не сможет. Казнь обоих завтра.

Не надеясь на успех, да и особо не стремясь к нему, рыцарь все же пошел в покои виконта. Хотя бы сообщить о произошедшем он должен был. Сашка, как и следовало ожидать, бросился к Дарберну.

— Дар, ты приказал арестовать Эйгеля?

— Да, этого маленького мерзавца вместе с его братом ждет кол по — хаммийски.

— Нет, Дар, нет! Ты этого не сделаешь!

— Сделаю. Я обязан сделать после того, что они сотворили с тобой.

— Эйгель не виноват в этом!

— Разве не он назначил тебе двадцать плетей вдобавок к тридцати от его брата? Разве не он приказал начать тебя бить? Разве не он собирался лично тебя хлестать? Кто радовался твоим крикам? Он! Он!

— Дар, милый Дар. Все не так просто. Я догадываюсь, откуда у тебя эти сведения. От Рисмуса, брата Эйгеля. А он и не такое может…

— Ксандр, пожалуйста, не защищай этого маленького негодяя. Я прошу. Я это узнал от него самого.

— От Эйгеля? Надо же… Опять… Это чувство вины, оно до сих пор на нем лежит. И сколько еще будет, пока он не оправится…

— До завтрашнего утра.

— Нет. Все не так. На словах все верно, все было, как ты говоришь, но в действительности по — другому. Это Рисмус, мастер интриг, все подстроил. А вина Эйгеля лишь в том, что он еще плохо знает жизнь и людей. Вот Рисмус его и подловил. И еще у него этот бзик на аристократизме. Но он уже в прошлом. И еще Эйгель тогда испугался. Но можно ли его винить? Ведь Рисмус ему почти не оставил выбора. Или он или я должны лечь под хлыст. Так тогда Рисмус сказал.

— И этот негодяй выбрал тебя, так?

— Так… Но можно ли винить…

— Да, можно! И нужно. Ведь ты бы поступил иначе.

— Не знаю…

— Я зато знаю. Я очень хорошо знаю. Ты всегда поступал не так, как этот…

— Это было при тебе, а до этого и я ломался. Поэтому я не могу судить Эйгеля. Просто у него в жизни еще не было возможности себя проявить. А тот случай, он, наверное, первый у него, все произошло слишком неожиданно, вот он и…

— Но ведь сделал? Поэтому завтра его ждет то, что он заслужил.

— Дар, брат, ты не знаешь всего. Если и есть вина Эйгеля, то он давно ее искупил. И намного в большей степени. Я стою перед тобой, живой и невредимый…

— Невредимый?

— Да почти все уже прошло.

— Когда мы встретились, и я тебя обнял, я что — то не заметил твоего здоровья.

— А что ты хотел после двух недель поездки верхом? У здорового спина отнимется. Сейчас отлежался, почти ничего не чувствую. На днях хочу заняться упражнениями… Да, живой я, живой! И только благодаря ему. Но даже не это главное. В ситуации с Эйгелем важен не итог, а как все было. Его брат бросил меня в подвал. Я был без сознания, истекал кровью, почти уже умер. Эйгель один меня выходил. Ведь Рисмус запретил всем мне помогать, даже спускаться в подвал. И Эйгель сам менял солому, пропитанную кровью, обкладывал спину мазью, обогревал камеру углями. Смачивал мне рот. Отдал все свои сбережения за дорогое лекарство. И кормил меня с рук, я ведь не мог шевелиться. И так несколько недель. С рук, понимаешь, Дар?

Дарберн стоял, хмурясь и кусая нижнюю губу. Эйгель кормил Сашку с рук, как когда — то делал сам Сашка с ним, Даром. Но ведь он поклялся казнить мальчишку! А клятву нельзя отменять. Слово коронованной особы. Будь оно проклято!

— А потом он спас меня от храмовников. Я узнал, что он отдал свой кинжал, самое ценное, что у него было, единственное, чем он гордился и о чем мечтал долгие годы, отдал, чтобы его довезли до Гендована. Он ведь в темноте, когда ушел из замка, вывихнул ногу, вот и понадобилась лошадь.