В «версальском стиле», и стена

Китайских шкафчиков, смешна

Смесь варварская эта;

Диваны — «классика», друзья, —

(Sedilia — римская скамья);

Стул, средь «ампирных», вижу я

Времён Елизаветы.

Богиня в храме, так мила,

Мне руку в кольцах подала, —

В камнях каратам нет числа,

И все воды чистейшей, —

Присела низко, чтоб пышней

Казались буфы, и видней

Роскошных юбок ткань, что ей

Купил отец добрейший.

Как платье прост и речи строй, —

Французский, свой язык второй,

Она любила, и порой

Не понимал я что-то.

Сказать, она стыдлива, вздор!

Её спокойный, гордый взор

Выносит Хьюго приговор

За грубость анекдота.

Спросил я: «Что за маскарад?

Костюм для фарса и шарад,

Ватто пастушеский наряд?»

Она смеётся: «Ой, ли!

Должны Вы знать её, mon sire, —

Пылал к ней страстью сам Шекспир,

Иль Байрон, — то один кумир:

Я, Долли Варден! Долли!»

_{[Долли Варден — персонаж романа Диккенса «Барнеби Радж», легкомысленная молодая кокетка, дочь слесаря Габриэля Вардена.]}

К МОРСКОЙ ПТИЦЕ

Крыльями рядом машешь лениво

Вечной бродяжкой ты над волной,

Глянь-ка, буруны здесь говорливы,

Рокот прибоя, сланцы залива,

Может сегодня будешь со мной.

В жизни, подруга, нет измененья,

Злобу ты знаешь бури шальной;

Так же мне больно видеть крушенья;

Чуть сожалея, чуть в треволненье, —

Я у прибоя, ты над волной.

После скитаний — близко, далёко, —

Вновь тебя тянет берег родной,

Здесь после странствий мне одиноко:

Связь наша — радость волею рока, —

Я у прибоя, ты над волной.

Вяло вздыхает грудь океана,

Так и живём мы жизнью одной:

В гальке ты ищешь гнездо своё рано,

Воды мне дарят покой неустанно, —

Я у прибоя, ты над волной.

К ШИШКЕ ОГРОМНОГО ДЕРЕВА

(SEQUOIA GIGANTEA)

О, диких зарослей малыш,

Найдёныш Западной дубравы!

Ты на столе моём стоишь

Давно, и странный, и шершавый.

И рад судьбе наверняка,

Вниманью новых лиц галдящих,

Как будто и не спят века

В твоих коробочках блестящих.

Я вспомнил мирных дней досуг,

Поездку, радости ночлега,

Туманность осени вокруг,

Усталость, томную как нега,

С утра прогулку, отдых днём,

На склонах клубы красной пыли,

И тусклый свод — колонны в нём -

С прохладой влажной, как в могиле.

Я вижу снова мачт игру,

Скребущих небо, их жилица -

Шалунья сойка на ветру

Под синим вымпелом кружится.

«Индейцев» вижу длинный ряд,

Где вереск высохший в низинах,

Стволы их красные стоят

В коротких рыжих мокасинах.

Всё видел я, но удивлён,

Что ты, лесной малец бездомный,

Столу поэта компаньон

На этой свалке многотомной:

О «папах римских» — новый свод,

И фолианты — «о Биронах»,

Но не древней их лучший род

Твоих сестёр - Вечнозелёных.

Твой предок видел, как сверкал,

И полумесяц Магомета,

И королевский тронный зал;

Он видел древние секреты,

Священных лиственниц ряды,

Друидов рощи — великаны,

И с куполов лесной гряды

Готические аркбутаны.

Твоя ль судьба, найдёныш мой,

Забыв наследство, дух стремлений,

Непритязательный, немой,

Лежать в тиши привычной лени?

Скрыт не лавиною снегов,

Но в брызгах праздности чернильной

Под бренной грудою листков,

Как в том лесу, во мгле могильной.

Лежи, мой друг! И вот мораль

Твоей истории не новой:

Хотя ты живо смотришь в даль,