Наутро он сел на мула и тронулся в путь. Он загодя написал в Мехико о скором приезде и теперь думал о том, как его письмо обрадовало семью Басан.

Еще бы! Уехавший неизвестно куда жених возвращался за нареченной с профессорским званием, обласканный президентом далекой страны. Все складывается отлично, и Кармен, наверное, покупает шляпку за шляпкой, чтобы очаровать неведомую пока столицу.

В дороге он закончил «Гватемалу» и, уже подъезжая к Мехико, вдруг забеспокоился, опасаясь, что не найдет издателя. Но через несколько минут он забыл об этом. Ему было двадцать четыре года, и он собирался обвенчаться самое позднее через неделю.

Церемония бракосочетания состоялась в пышном храме «Эль Саграрио», что стоит в Мехико, чуть восточнее кафедрального собора.

Газета «Эль Сигло XIX» коротко сообщила о ней в разделе «Свадьбы»: «Вдохновенный поэт Хосе Марти и красавица сеньорита Кармен Сайяс Басан-и-Идальго вступили в брак в пятницу, 20 декабря». Друзья шумно поздравляли новобрачных, писали стихи в альбом Кармен.

Семья же Марти могла поздравить Хосе только заочно. Примерно месяц назад дон Мариано взял билеты до Гаваны — Антония, как когда-то Анна, все чаще болела в разреженном воздухе мексиканской столицы.

Теперь Марти удерживала в Мексике только рукопись книги, но с помощью Меркадо была решена и эта проблема. Осевший в Мехико гватемалец, сеньор Уриарте, брался отпечатать книгу почти задаром.

Получив рукопись, Уриарте внимательно прочел ее.

— Сеньор Марти! — сказал он затем. — Если мне не изменили глаза, здесь написано: «Впервые мне кажется полезной цепь для того, чтобы связать внутри единого круга все народы моей Америки», И еще: «Разлад — наша гибель».

— Да, сеньор Уриарте, — улыбнулся Марти. — Ваши глаза служат вам верно.

— Что же, — сказал гватемалец. — В таком случае эта книга будет издана бесплатно.

Кармен перенесла путешествие в Гватемалу неожиданно легко, и спустя день после приезда Марти уже шел под руку с женой по Авениде Реаль, с мальчишеской гордостью замечая завистливые взгляды сверстников. Им встретился генерал Гранадос. Он расшаркался, чмокнул руку Кармен и загудел:

— Заходите, заходите! Девочки должны познакомиться с Кармен! Жаль, Мария сильно больна, простудилась во время купанья. Но все равно, заходите!

Марти кинулся к Исагирре, и тот подтвердил слова генерала. Мария металась в горячке. У докторов почти не было надежд.

Через неделю над городом плыл перезвон колоколов старой церкви «Ла Реколексьон». Марти подошел к гробу и поцеловал руку Марии. Может быть, этого и не следовало делать на улице, на глазах у толпы обывателей, отлично знавших о визитах кубинца и о чувствах Марии. Но Марти не думал о пересудах.

Он запомнил Марию на всю жизнь и через много лет, в холодном Нью-Йорке, посвятил ей стихи:

Он писал так в горькое время разлада с женой, в минуты одиночества, когда ему казалось, что дальше жить незачем. Мария умерла от простуды, но ему хотелось думать, что он встречал женщину, способную умереть от любви к нему.

В феврале город шумно восхитился присланной из Мексики книгой Марти. Уважение к Гватемале усматривали даже в хорошей печати. Либеральные критики считали, что в Гватемале нет пейзажа или обычая, который не получил бы своей порции восторженных похвал со стороны кубинца.

Исагирре поздравил друга, Кармен сияла, а Марти стал уставать от торжественных рукопожатий. Странное дело: чем больше его поздравляли, тем меньше нравилась ему собственная книга. Он писал о своих мечтах и планах, о возможностях страны, которая была частицей его Америки. Он надеялся, что познание народами Америки этих общих для всех стран континента возможностей послужит достижению подлинной независимости, процветанию и единству всех латиноамериканцев. Он писал о будущем. А гватемальские либералы поспешили сделать вид, будто нарисованное им будущее уже стало сегодняшним днем Гватемалы.

Впрочем, среди либералов были люди, которым книга Марти должна была кое в чем прийтись не по душе. Что значит «каждый чем-то владеет»? Марти пишет о будущем страны и не замечает, что зовет ее назад, к тому времени, когда индейские общины располагали неотчуждаемыми участками земли, которые нельзя было ни продать, ни заложить. Правда, в то время индеец всегда имел мешок кукурузы на зиму, но зато теперь он может заработать его, став наемным рабочим, солдатом и вообще кем ему угодно. Разве Марти не понимает, что идти вперед, развивать свою экономику Гватемала может, только вывозя кофе и какао, бананы и каучук, и что только крупные плантации могут дать достаточное для экспорта количество этих товаров?

Надеясь на решение гватемальских проблем с помощью мелких земельных наделов, Марти витает в облаках. А Хусто Руфино Барриос твердо стоит на земле. Столь необходимые Гватемале железные дороги, электричество и экспортная торговля несовместимы с патриархальной тишиной индейской деревни.

Прошло некоторое время. И, чувствуя, что после выхода «Гватемалы» у Барриоса есть основания быть недовольным Марти, кое-кто из вчерашних доброжелателей стал судачить: «Доктор Торренте»? Право же, сеньор президент слишком осчастливил его!»

Марти не ввязывался в публичную перепалку. С горечью писал он друзьям: «Мое молчание толкуется как враждебность, моя сдержанность — как гордыня, мои скромные знания — как высокомерие и заносчивость.

Консерваторы крестятся и отмахиваются от меня, и они правы. Я им, наверное, кажусь дьяволом во фраке. Но либералы! Они не хотят потесниться, чтобы дать место за столом тому, кто в их глазах является просто еще одним едоком».

Ректор университета, «не враг, но ничтожество», предложил Марти оставить кафедру истории литературы «в связи с экономическими проблемами Гватемалы».

— Мы с гордостью и радостью оставляем за вами кафедру истории философии…

— Где я преподаю бесплатно, — заметил Марти.

— Мы знаем, что ваша творческая работа требует уединения. Мы отдали распоряжение, чтобы ни один ученик не входил в ваш класс…

Марти вышел, хлопнув дверью. К черту испанскую вежливость! Он обойдется без университета. В Гватемале есть еще «Эскуэла нормаль». Работая в ней, и только в ней, получая гроши, он сумеет доказать свою честность, искренность, бескорыстность. Человек чести, Марти надеялся на честь других. Но случай, который, как и большинство случаев, выглядел случаем только внешне, разрушил его надежды.

Барриос, конечно, не походил на идеального президента из «Гватемалы». Он искренне желал своей стране добра, прогресса. Но он считал, что для достижения этой цели хороши любые средства. Не умея терпеливо убеждать и доказывать, он постепенно превратился в диктатора и, не колеблясь, увольнял в отставку даже ближайших соратников, если они осмеливались высказать мнение, хоть немного отличное от его собственного. Он все больше верил, что успеха можно добиться лишь громкой командой или ударом кнута.

«Генерал никогда не покидает в нем президента, — писал в те дни Марти Мануэлю Меркадо, — даже когда он позирует для портрета, опираясь рукой на кодексы, принесшие ему славу «реформатора». Весной 1878 года Барриос не расставался с плеткой даже на приемах, а докучливых посетителей принимал, лежа на диване лицом к стене.

В фавор входили те, кто славил особу президента. Недавний вождь либералов отворачивался от честных сподвижников и верил лишь десятку телохранителей. Неотвратимо близилось время, когда люди, верные революционным идеалам и принципам, должны были оказаться персонами нон грата.

В день именин Исагирре в зале «Эскуэла нормаль» были открыты окна и знамя восставшей Кубы трепетало на легком сквозняке. Кто осудит изгнанника за мечту о родине? Такие нашлись. Барриосу доложили, что первый тост кубинцы подняли — какая наглость по отношению к приютившей их свободной республике! — за свободу Кубы и всей Америки.