Аскарате поднял руку, требуя тишины:

— Я привез в Реглу кубинца, к словам которого прислушивались Мадрид, Мехико и Гватемала. Его имя знакомо многим — Хосе Марти! Я прошу внести это имя в список сегодняшних ораторов. Именно сегодняшних — ведь сегодня десятое октября!

Рассказывая о выступлении Марти, приходится снова употребить слово «сенсация».

«Каждое его слово, — вспоминал Педро Койула, — отражало нашу надежду и наши чувства. Марти вызывал волны энтузиазма…»

Можно представить себе эту речь. Марти бледен, его голос дрожит, рука нервно трогает край дощатой трибуны с вырезанной на ней одинокой звездой — звездой с кубинского флага.

— Огромное, нетерпеливое желание видеть родину счастливой заставляло меня думать о Кубе всюду, где бы я ни был. Горькие вести ранили сердце, но мысли о добре, чести, прогрессе и свободе помогали мне, как и всем кубинцам, в душах которых цвели печальные цветы изгнания. И вот теперь здесь, на земле Кубы, я говорю: давайте сеять добро. У нас есть руки, мы мыслим ясно и чувствуем горячо. Мы кубинцы, наша свобода, обагренная кровью братьев, зачата в нашей груди, и именно сегодня, в годовщину «Клича Яры», мы клянемся ей в верности…

Куба узнала, что Марти вернулся, а Марти узнал, что кубинцы помнят его. Теперь даже переписка жалоб казалась не таким отвратительным делом.

Изменился и Аскарате. Бурный вечер в Регле словно влил в него свежую кровь, и теперь все чаще и чаще на дверях конторы висел замок, а по улицам Гаваны, как когда-то по улицам Мехико, бродили, размахивая руками и споря о политике, два кубинских патриота.

— Ты зря торопишься, Пепе, нужно взять от Испании все, что можно…

Марти хватал Аскарате за пуговицы сюртука:

— Сколько я могу убеждать вас, дон Николас, что теории ассимиляции так называемого национального единства и реформизма уводят кубинцев в сторону от борьбы? Куба — американская страна, она воевала за свою и американскую свободу десять лет. И вдруг Куба — испанская провинция. Абсурд!

12 ноября 1878 года Марти стал отцом. Хотя нужные для крошечного Хосе Франсиско Марти-и-Басана вещи были куплены заранее, расходы резко возросли. Не бросая работы у Аскарате, Марти начал вести дела в адвокатской конторе дона Мигеля Вионди, старого друга Рафаэля Мендиве.

Теперь он уставал еще больше и дома иногда валился на диван, не снимая ботинок. Однако он не позволял себе забывать о лицее в Регле.

Каждый свободный час он проводил среди новых друзей — педагогов. Он считал свою деятельность в Регле очень важной для себя — ведь семена знаний неминуемо прорастают ростками свободы, и обучение юных кубинцев — тоже бой за будущее Кубы.

Его избрали членом совета лицея. Выступая перед коллегами, Марти говорил:

— Мы должны думать о будущем родины, и поэтому каждый должен чувствовать себя учителем и быть им, хотя бы в благодарность за знания, полученные от других. Нужно множить наши кубинские школы, ибо школа является наковальней духа народа. Счастлива страна, которая видит своих детей образованными, образованный народ всегда силен и свободен…

Скоро Марти стал часто появляться и в другом гаванском пригороде — Гуанабакоа. В шумном литературном кружке расположенного там лицея секретарствовал совсем больной Альфредо Торроэлья. Он знал, что его болезнь неизлечима, и проделал тяжелое путешествие Мехико — Гавана, чтобы провести на родине последние дни. Он приехал осенью, а в январе осунувшийся от горя Марти говорил у свежей могилы друга:

— Сегодня мы хотим воздать должное человеку, столь любимому своей страной, своим народом, что он не может умереть. Моей дрожащей руке, еще хранящей тепло его руки, нелегко описать искристый и оригинальный талант, положивший много лавров на печальное чело нашего народа…

Забывая о торжественности момента, Аскарате беспокойно затоптался на месте. Зачем зря дразнить испанцев? «Печальное чело нашего народа»! Разве Пепе не знает официальной терминологии: не «наша страна», а «остров», не «наша родина», а «национальное единство»…

Речь Марти получила небывалый для осторожной в ту зиму Гаваны резонанс. Газета «Ла Патриа» хвалила «молодого, но бесспорно талантливого и уже широко известного сеньора Марти, друга детства Альфредо Торроэльи и его товарища по изгнанию».

«У гроба Торроэльи мы увидели рождение нового великого оратора и поэта, — писала «Эль Триумфо». — Его слова — словно поток, который выходит из берегов. Кто сможет собрать эти воды, эти силы, подчинить их себе и направить их в одно русло?»

Весной 1879 года Марти был обеспечен хорошей работой. Ежедневно, с восьми до одиннадцати утра, он читал курсы риторики, поэтики, философии испанского языка в колледже «Эрнандес-и-Пласенсиа», а потом проводил пару часов за разбором особо сложных дел у Вионди.

Теперь он уже не переписывал бумаг в конторе Аскарате, но его по-прежнему, словно магнит, притягивала узкая комната, в которой за длинным столом принимал клиентов его седовласый друг. Осторожный внешне, Аскарате не мог жить без острых дискуссий и в ущерб доходам постепенно превратил свою контору в заповедник «бандитов».

Ежедневно за плотно прикрытыми дверями его конторы велись нескончаемые споры. Республиканцы и либералы, вчерашние ссыльные и повстанцы приходили сюда, зная, что их мнение будет внимательно выслушано и обсуждено.

В этом клубе Марти встретил однажды невысокого изящного мулата, чье лицо показалось ему уже виденным где-то.

— Разве я не знакомил вас в Мехико? — воскликнул Дскарате. — Это же Хуан Гуальберто Гомес!

Молодые люди улыбнулись и пожали друг другу руки. Хуан был чуть младше Хосе, но и ему пришлось пережить многое. Родители Хуана были рабами, и его ждала судьба простого мачетеро, если бы не прихоть хозяина. Плантатору захотелось иметь собственного каретного мастера, и смышленый зеленоглазый парнишка был отправлен на пароходе «Ла Франс» в Париж.

Двадцать один день в море сдружил Хуана с Франсиско Висенте Агилерой, вице-президентом первого правительства сражающейся Кубы. Агилера плыл в Европу, чтобы рассказать правду о войне за независимость. Юный Хуан стал его верным помощником и уже никогда не вернулся к хозяину.

В Гаване, как и в годы изгнания, Гомес заслужил опасную славу сепаратиста. Марти много раз читал в газетах его умные статьи, неизменно отзываясь о них с одобрением. Гомес, в свою очередь, высоко ценил талант Марти.

После встречи у Аскарате Хуан и Хосе стали неразлучны. Хуан очаровал Кармен, которая обычно относилась к «цветным» довольно сдержанно, и стал часто бывать в доме Марти. Но прошло немало дней, пока Марти узнал его тайну: Гомес участвовал в подготовке нового восстания.

Это могло показаться невероятным. Ведь только что закончилась ужасная война, тянувшаяся целых десять лет! Однако Марти не удивился. Разочарованность заключенным в Санхоне пактом владела даже многими из тех, кто когда-то выступал за него. Негодующие возгласы и обвинения в предательстве неслись в адрес людей, променявших честь мамби на золото Мадрида, то самое золото, которое было скоплено испанцами за счет грабежа Кубы. Возмущение вновь распространялось по острову, словно степной пожар.

Новое движение возглавили кубинские эмигранты в Нью-Йорке. Их совет, называвшийся Хунтой пяти, еще в марте 1878 года призывал повстанцев Орьенте не сдаваться и собирал средства для закупки оружия.

Спустя несколько месяцев в Нью-Йорк из Мадрида прибыл известный ветеран Десятилетней войны, генерал Каликсто Гарсиа. Он категорически отвергал условия мира в Санхоне и принял руководство Хунтой пяти, которая стала называться Революционным кубинским комитетом. Одним из ближайших его помощников по комитету стал Карлос Ролоф, провоевавший за дело Кубы все десять лет, от первого до последнего дня.

О Карлосе Ролофе следует сказать несколько слов особо. Варшавский еврей по происхождению, он покинул родину после восстания 1863 года. Русский царь утопил восстание в крови, Польша осталась в составе Российской империи, и судьба забросила спасавшегося от царской виселицы бунтаря на далекую Кубу. Он стал сражаться за свободу и здесь. Кубинцы прозвали его «бесстрашным русским».