Горящая луна — для ниггера. Грешник.

Кровавая луна — для ниггера. Грешник.

Луна выходит из ворот забытой фабрики.

III

Боб Стоун спускается с открытой веранды и ныряет в густеющий сумрак деревьев. Во тьме его белая кожа чуть меркнет, на щёки ложатся лиловые тени. Но Боб — белый до мозга костей, его сознание — сознание белого, во мраке лишь сильней разгорается его гнев, яростней пламенеет воображение белого. Он проходит мимо старого, обветшавшего флигеля, — когда-то здесь готовили еду для рабов. Стоуну видится: склоняясь к очагу, чёрная Луиза готовит ужин. Боб спокойно приближается к Луизе Ему не надо хитрить и скрываться. Все ясно, просто, открыто и честно. Он владеет ею, он — полновластный хозяин. Стоун с трудом прогоняет видение. Гаснет раскалённый очаг. Темнота. Но действительность кажется ему мрачной химерой. Его древний род покорился? К дьяволу! Негры принадлежат Стоунам и сейчас. Чёрта с два они принадлежат: ведь ему, Стоуну, приходится таиться, встречаясь с Луизой. Что о нём могут подумать родные? Мать. Сестра. До чего он докатился — вспоминает их, думая о черномазой девке. Боб чувствует — его щёки горят от стыда. Друзья из города, конечно, поймут, но что скажут его знакомые-северяне? Боб всматривается в темень. Он видит, как в их глазах зажигается презрение… Боб растерян… пытается объяснить. Объяснить? Разве они что-нибудь поймут? И где это видано, чтоб потомственный южанин перед кем-то пресмыкался? Объясняться с янки? Да сегодня же ночью он встретится с Луизой и будет любить свою чёрненькую кису. Черномазенькую кису. Приятная девочка. Негритяночка. А что это значит — негритянка? Чёрт их разберет! Надо бы знать. Что-то в них есть непонятное, в ниггерах. Глянешь— черномазый он и есть черномазый. Послушаешь в церкви — так себе, ниггеры. Потолкуешь— о чём они могут говорить? — урожай, карты, самогон, девки. А ниггера нет, и ничего ты не понял. Только смутно почувствовал — затаённое чёрное. Страшное? Кой чёрт страшное? Глупости. Кто их боится?.. Бэруэл. БЭРУЭЛ. Картвел трепал, что видел их вместе — Луизу и Тома. Нет, сэр, не выйдет. Ни один паршивый черномазый ниггер во всей Америке не подойдёт к Луизе. Положеньице, чёрт! Потомственный Стоун будет драться с черномазым из-за чёрной девки! В былые времена… Значит, Стоуны отступили? Теперь ему надо тащиться по лесу, в тростниковое поле, чтоб увидеть Луизу. Стóит того. Почему черномазая, а не просто девушка? Нет! До Боба доносится запах тростника. Он видит зарево. Слышит голоса. Собирается пройти по краю поляны — кто-то из негров произносит его имя. Боб останавливается, прижимается к дереву, вслушивается.

— …Стоит ему только начать…

— Думаешь, он и Стоуна собирается уделать?

— Кто его знает… А ежели пойдёт… считай, что Стоун с концами. Крышка.

— Так-то оно так. Да как посмотреть?

— Стоун — молодой-то, и он ведь не трус. Сможет замолвить за себя кой-чего. Отмахнуться.

— Опять же из потомственных Стоунов. А те умели, уж я небось знаю.

— Вроде как жарковато тут становится для негров.

— Заткнись там ты! Знай, чего треплешь.

У Боба Стоуна горит лицо, как будто он склонился к огню плиты. Как будто он стоит в топке плиты, босой, на кроваво-раскалённых углях. Выскочить! Стоун отчаянно рванулся, с усилием сбросил с себя оцепенение. Теперь он крадётся по краю поляны, в тени деревьев, за гранью зарева, — осторожно пробирается по тёмному лесу, тихо, чтоб не хрустнул под ногой сучок, не шевельнулась ветка… Вот и тропинка, ведущая к негритянскому посёлку. Скорей! Боб стремительно бросается вниз. В середине склона тропинка сворачивает — Боб, ослеплённый вскипающим бешенством, не замечая поворота, мчится вперёд. С шипящим шорохом расступается тростник, твёрдые листья, как свистящие плети, яростно хлещут Стоуна по лицу. Он чувствует во рту солоноватый привкус — рассечённые губы сочатся кровью. Стоун падает, прижимается к земле, скрюченные пальцы зарываются в почву. Влажные прохладные мягкие корни высасывают из его тела лихорадочный жар. Стоун замирает и лежит неподвижно. Бездумно и долго — так ему кажется. Начинает вспоминать. Встреча с Луизой. Боб успокоился. Он медленно встаёт. Идёт по полю к месту свидания. Луизы нет. Понятно! — Бэруэл. Ниггер не дал Луизе прийти. У Боба на висках вздуваются вены. Слюна смачивает шершавый язык. Солёный привкус. Разбитый рот. Боб прикусывает нижнюю губу. Кровь. Чёрная. Не его, не Боба, — Стоун чувствует кровь черномазого. Выдирается из тростниковых зарослей на тропинку. Впереди него к посёлку труси́т собака. Боб ничего не замечает, не видит — мчится вперёд. Ослепшая ярость. Собака пытается отпрыгнуть, не успевает — Боб спотыкается и летит на землю. Собака взвизгивает. По всей округе псы начинают подвывать и скулить. Кудахчут куры. Кричат петухи, предвещая огненную ночную зарю; угрюмо ворочается приуснувший Юг, потягивается, открывает мутные глаза — они стекленеют и наливаются кровью. Замолкают певцы. Закрываются окна. Холодная тишина нависает над посёлком, лишь изредка ее взламывают крики петухов. Молчание окутывает Луизу и Тома. Вынырнув из тёмной тишины улицы, перед Томом и Луизой вырастает человек. Том вскакивает.

— Чего надо?

— Я — Стоун.

— Ага, сэр, так. А я — Бэруэл. Чего надо?

Боб Стоун стремительно бросается вперёд. Негр начеку: он отшагивает в сторону, хватает Стоуна за плечо, рывок — Стоун на земле. Том Бэруэл стоит над Стоуном. Ждёт.

— Дай мне встать!

— А я не держу. Только надо вперёд думать, чего делаешь, сэр.

Вокруг несколько неясных фигур. Стоун подымается и яростно Тому: «Дерись как мужчина, ты, Бэруэл, и я тебя уделаю!» Бросается вперёд. Негр начеку: он отшагивает в сторону, рывок — Стоун лежит на земле. Том Бэруэл стоит над Стоуном. Ждёт.

— Отпусти ты, паскуда, ниггер, ты!

— Ну теперь кой-кто кой-чего схлопотал, Боб Стоун, сэр. А ну вставай!

Том подымает Боба с земли, бьёт — слышится частый приглушённый стук, удары сыплются один за другим — чавкающие, липкие, глухие удары, — Стоун шатается, пятится назад, отскакивает и выхватывает из кармана нож.

— Ну, это нашенская игра, Боб Стоун.

Тускло взблёскивает сталь. Миг — горло Стоуна опоясано синеватой вспышкой. Стоуна сотрясает яростная боль. Он роняет нож. Поднимает руку. Зажимает ладонью кровавый полумесяц. Другую руку вскидывает вверх, обхватывает голову и давит на затылок, будто хочет вдавить свою голову в плечи, закрыть рану. Протяжно стонет. С трудом поворачивается и, оступаясь, пошатываясь, тащится вверх по пологому склону, туда, где за гребнем невысокого холма, за перелеском, раскинулся город белых. Негры, видевшие короткую драку, неслышно, крадучись, расходятся по домам. Закрываются двери. Темнеют окна. Рядом с Томом остается только Луиза. Луиза отказывается уходить домой. Её трясёт. Она бьётся в истерике, поскальзывается, ударяется о колодезный журавль и замирает, бессильно склонившись к колодцу. Том стоит неподвижно и молча — будто врос ногами в утоптанную землю.

Стоун добрался до города белых. Белые люди бросаются к Бобу. Поддерживают безвольно обвисшее тело.

— Том Бэруэл…

Разворошенный муравейник. Молчание. Слышен лишь шорох шагов. Ружья, револьверы, верёвки, факелы. Керосин. Рокочут мощные моторы. Вспыхивают четыре огненных глаза — слепящие фары двух автомобилей. Машины разворачиваются и выезжают из города. Урчание моторов. Шорох подошв. Шорох перерастает в тяжёлый гул — слышен слитный топот толпы. Гул вползает на гребень холма и, обгоняя людей, вливается в посёлок. Молчание. Тяжкий, давящий гул докатился до каменной фабричной стены, затопил посёлок и недвижно застыл. Том Бэруэл знает — они приближаются, но не может двинуться. За холмом — зарево. Огненные глаза уже на гребне холма. Слепящие фары направлены на Тома. Мгновенная дрожь сотрясает его тело. Том сбрасывает оцепенение и бежит в темноту. Над посёлком повисает угрожающий вой. Том Бэруэл резко оборачивается назад. Теперь он стоит лицом к толпе. Волна белых стремительно катится вниз, врывается в посёлок, захлёстывает Тома. Человек с мертвенно-бледным лицом и дряблыми щеками подскакивает к Тому, почти втыкает ему в грудь дуло ружья.