КОННОГВАРДЕЙЦЫ

Кириченко скакал крупной рысью впереди небольшого отряда на худой породистой лошади, прикрытой буркой, с которой струилась дождевая вода.

Навстречу брел усталый, забрызганный грязью пехотинец, подремывая на ходу, не отрывая глаз от земли и не приветствуя генерала.

Кириченко остановил красноармейца, вытиравшего обвисшие пшеничные усы, которому было уже лет за тридцать.

— Почему не приветствуешь? — раздраженно спросил генерал, отбрасываясь на мокром седле и вытягивая вперед отекшие ноги.

— А зачем? — безмятежно спросил красноармеец.

— Как зачем?.. Я — командир дивизии.

— Командиру дивизии можно откозырять, — сказал красноармеец и нехотя поднес ладонь к засаленной мокрой пилотке, потом поднял кверху голубые глаза, вспыхнувшие какой-то насмешливой укоризной. — Вот кабы шли вперед на германа, тогда без напоминаний приветствовали бы, а то деремся, кровь проливаем, а вы, генералы, приказываете отступать. Доотступались, что скоро на Дону будем…

— Ну, ты, помолчи… Развязал язык! — крикнул адъютант генерала — майор Осипчук.

— Не шуми, Алексей Захарович. То, что он сказал, многие думают, — заметил генерал, трогая коня, но через несколько шагов повернулся и, нагнав красноармейца, спросил:

— Куда идете-то?

— Красноармеец Иван Колесниченко держит путь в Чистяково… Дивизию-то нашу потрепали под Темрюком… Ну вот и разбрелись по полю, ищем своих.

— А вы какой части?

— Части я знаменитой — девяносто шестой горнострелковой дивизии. Может, слыхали? Генерал наш Герой Советского Союза Шепетов.

— Пойдешь ко мне служить в кавалерию?

— Пойду… Только временно, до встречи со своей частью.

Кириченко сделал шаг, но потом, как бы вспомнив, спросил:

— А верхом умеешь ездить?

— Нет, не умею. Я человек пеший.

— Тоже казак. Ну, ладно. Со временем научишься, — и, обращаясь к Осипчуку, сказал: — В обоз, к Ялунину.

Разговор с красноармейцем усилил дурное настроение генерала. Фашисты только что заняли Сталино и продолжали наступать по всему фронту. Главный удар танковая группа Шведлера наносила по шоссе Макеевка — Чистяково.

Остатки стрелковых дивизий Шепетова, Владимирова, Рослого поспешно месили грязь на дорогах, стекавшихся в район Харцызск — Зугрэс. Кириченко понимал — с потерей Зугрэса советские войска дадут возможность противнику выйти на тылы армии, поломать весь Южный фронт, поставить под серьезную угрозу окончание оборонительной линии по Северному Донцу.

У сгоревшего моста через безыменную речушку стояло несколько застрявших штабных автомобилей. Их вытаскивали энергично понукаемые волы. Высокий человек, с головы до ног измазанный глиной, пошел навстречу всадникам. С трудом Кириченко узнал в нем командующего 18-й армией генерал-майора Колпакчи.

Командующий отвел спешившегося Кириченко в сторону.

— Николай Яковлевич, — сказал он, — Зугрэс надо удержать любой ценой, хотя бы на двое суток. Надо дать возможность перегруппироваться фронту. Задачу эту Малиновский возложил на нашу армию. Из всех войск армии только одна ваша дивизия осталась по- настоящему боеспособной…

— Есть, удержать Зугрэс, — как-то озорно вытянувшись, произнес Кириченко. — Мне надлежит оторваться от противника, уничтожить все переправы и не давать фашистам форсировать озеро и реку. Я уже получил из армии приказ начальника штаба и вот еду на личную рекогносцировку.

— Надеюсь на вас, Николай Яковлевич… Между прочим, у нас с вами одинаковое отчество. Я — Владимир Яковлевич. Мы, вроде, как бы братья, — тихо проговорил командующий.

Кириченко понял, улыбнулся, взял под козырек и ловко прыгнул в седло. Поехал он все той же крупной неторопливой рысью, внимательно разглядывая сквозь туман дорогу и прилегающие к ней высоты, на которых должно было развернуться сражение.

В Зугрэсе он застал вместо двух рот, оставленных для прикрытия, как сообщал ему начальник штаба армии, всего лишь пятнадцать человек из полка НКВД. Красноармейцы беспечно варили уху из рыбы, наглушенной гранатами. Ни плотина, ни мост еще не были взорваны, не была подготовлена к взрыву и электростанция.

На улице к генералу обрадованно бросился человек в разорванном пиджаке.

— Слава богу, что вы приехали, — произнес он. — Я — инженер электростанции, оставленный здесь для взрыва. Идите, покажу все. Я было уже собрался сам взрывать, но никогда ничего подобного не делал, а тут такая махина, не знаю, с какого конца начинать.

Он тщетно пытался унять проступившее волнение. Кириченко успокоил его.

— Может быть, сначала зайти к нам, — предложил инженер, — обсушитесь… Жена вскипятит чаю.

Предложение было заманчивое. Кириченко любил крепкий чай. Он молчаливо кивнул головой в знак согласия, и они быстро прошли к дому инженера.

— Гитлеру служат французские заводы Шнейдера, Крезо и де Венделя, Ситроена и Гочкиса, Фармана и Блерио; мощные военные предприятия Шкода в Чехословакии; металлургия Льежа, Шарлеруа, Монса в Бельгии; алюминий, никель и ферросплавы Норвегии; авиа- и танкостроительные заводы Австрии. Вся промышленность Европы против нас, — перечислил Кириченко.

В пустой квартире было неуютно, на грязном полу лежали огромные, туго связанные узлы. Навстречу вышла высокая молодая женщина — жена инженера. Она протянула Кириченко узкую, украшенную крохотными часами руку, обдала теплом ласковых карих глаз и сокрушенно произнесла:

— Вот все уехали, а мы остались караулить станцию. Муж никак не может с ней расстаться, а я с ним, так и сидим на узлах… Да и ехать-то уже не на чем, да и некуда.

Легкой, чуть-чуть качающейся походкой она вышла в кухню. Оттуда через несколько минут послышался шум примуса. Генералу вспомнился родной дом в Пятигорске, встало перед глазами лицо дочери Эли. Захотелось лечь на диван, закрыть глаза, ни о чем не думать… Он резко встряхнул львиной головой и приказал вызвать начальника разведки — капитана Тимофеева, дал ему указание — взять взвод и проехать вперед до сближения с противником.

Худой и высокий Тимофеев, потеряв двух казаков убитыми, вернулся раньше, чем его ждали. Фашисты приближались. Надо было спешить.

Кириченко потребовал к себе командиров саперных взводов и приказал немедленно начать взрывы. Артиллеристам было приказано занять огневые позиции, а полкам майоров Лашкова и Каплина — подтянуться к городу.

Через час галопом подошли казаки. Лошади всех мастей казались вороными от струившегося с них пота.

Командиры отдали приказ готовиться к обороне, казаки спешились, в руках появились лопаты, и по всему берегу замелькала свежая земля.

Противник приближался. Подойдя к разбитому окну, Кириченко невооруженным глазом мог заметить передовые его дозоры, медленно спускавшиеся вниз. Видны были тяжелые пятна грузовиков и артиллерии.

Сторожевое охранение, находившееся впереди, рысью отошло под гору. Звонко, очень звонко прозвенели подковы о камни моста, как бы напоминая, что медлить нельзя и пришел час взрывать мост. Каждая минута промедления грозила гибелью.

Два молчаливых связиста установили в комнате телефон. Кириченко позвонил к саперам. У них все что-то не ладилось — тола не успели подвезти, и взрывать они собирались местным динамитом, предназначенным для взрыва породы в шахтах.

— Поторапливайтесь, — сказал Кириченко командиру саперного батальона. В телефоне забулькало, очевидно, сапер пытался что-то объяснить, но генерал положил трубку.

Хозяйка застелила стол белой скатертью, налила в стакан с серебряным подстаканником янтарного чаю и вдруг с мольбой и надеждой в голосе обратилась к генералу:

— Может, и уезжать не стоит… Ведь вы не пустите сюда немцев… Ну, скажите, не пустите…

Кириченко ничего не ответил. Допив чай, он подошел к окну. Взвод фашистов бежал по плотине. Наши пулеметные очереди выхватывали людей, но оставшиеся в живых перепрыгивали через раненых и убитых и, наклонив свои тела, бежали вперед. И вдруг сильный взрыв потряс воздух. К небу поднялись камни и фонтаны воды. В брызгах преломились радужные лучи на мгновение выглянувшего из-за туч солнца.

Хлынувшая вода затопила с десяток гитлеровцев. Подходившие колонны немцев остановились на мокрых склонах — прямой путь через плотину и мост был отрезан. В то же мгновение между вражескими солдатами начали рваться тяжелые снаряды.