Мы сидим на пожухлой под жарким августовским солнцем травке у «тринадцатой-белой». Эту машину закрепили за нашим экипажем, на ней мы будем летать. Правда, она вовсе не белая, а обычная, серо-зеленая, только возле самого «костыля», заменявшего на учебных машинах заднее колесо, нанесена неширокая, опоясывающая фюзеляж белая полоса.

Впервые увидев цифру «13» на хвосте нашей машины, Витька Шаповалов присвистнул:

— Вот это вытянули номерок! Кому-то из нас будет крышка, если не всем сразу! — Он в притворном отчаянии обхватил свою голову.

— Сия примета верна лишь для морского флота, в авиации же она теряет силу, — в том же шутливом тоне ответил сержант-пилот Ростовщиков. — Документально установлено, что наибольшее число орденоносцев вышло из тех курсантов, которые обучались на машинах под тринадцатым номером. А если полеты к тому же начнутся в понедельник, быть вам всем Героями Советского Союза, не иначе…

Полеты начались в понедельник, 22 августа. В ожидании волнующего праздника осуществления дерзновенной мечты о небе многие ребята не сомкнули глаз до трех часов ночи, когда был объявлен подъем. В четыре часа, после завтрака, мы строем двинулись на аэродром.

За окончательно опустевшими казармами кавалеристов начинались сады, окружавшие город плотным кольцом. Из низин там и тут выползали клочья предутренней дымки. Легкий, дрожащий пар цеплялся за ветки яблонь, но под лучами встающего солнца тут же растворялся в зеленой листве. Влажная от вечернего полива дорога хватала за сапоги. Потом воздух разорвал рокот, на аэродроме мотористы принялись опробовать моторы. Настроение у всех было превосходное: еще бы, идем на полеты! Яшка Ревич, в такт шагу раскачивая головой, мурлыкал себе под нос песенку на мотив утесовской «Гоп со смыком», пришедшую в Фергану из других летных школ: «Никогда я не был комсомольцем, но в армию пришел я добровольцем. И служил я для народа в ВВС четыре года, в результате младший командир… А когда полеты наступили, да-да! Эх, новой жизнью мы тогда зажили, да-да! Новой жизнью мы зажили, семь „эр-пятых“ разложили, эх, была бы цела голова!..»

У «тринадцатой-белой» хлопотал моторист Николай Потапов. Через всю щеку младшего сержанта проходил багровый рубец: как-то при запуске мотора он не успел отскочить от винта. Чтобы лучше работалось, он закатал по локоть рукава промасленного насквозь комбинезона; на нем была жеваная-пережеваная пилотка и латаные-перелатаные сапоги. «Вечно грязный, вечно сонный моторист авиационный», да, нелегка его доля. Есть ли полеты или нет, в зной и в стужу, он встает еще до зари, копается в моторе, контрит гайки, заклеивает эмалитом продравшуюся перкаль, бегает по стоянке в поисках шведского ключа, заливает в бак горючее, меняет масло, проверяет тяги рулей глубины и поворота, делает десятки всяких других необходимых и срочных дел, и только тогда появляется летчик. После полетов летчик дает свои замечания о работе мотора и самолета и уезжает в городок, обедает, отдыхает, вечером идет в клуб. А моторист все ползает под брюхом машины до позднего вечера и при свете фонаря «летучая мышь» орудует ключиками, отвертками, прогревает, продувает…

Но зато… летчик улетает и не всегда возвращается, а моторист, погоревав о безвременно погибшем командире, получает новую машину и провожает нового летчика, быть может тоже в последний полет…

Младший сержант Потапов успел опробовать мотор, убрать колодки из-под колес, освободить элероны от струбцинок и теперь выбежал навстречу идущему к стоянке Ростовщикову:

— Товарищ сержант-пилот, машина к полету готова!

Мы уже выстроились у «тринадцатой-белой». Инструктор прошелся вдоль нашего строя. На нем был новый комбинезон, новые хромовые сапоги, безукоризненно уложенные волосы, до синевы выбритые щеки источали густые парикмахерские запахи.

— Итак, друзья, сегодня начинаем, — торжественно сказал Ростовщиков. — Поверьте мне, этот день навсегда останется в вашей жизни. Станете прославленными летчиками, будете командовать звеньями, эскадрильями, полками, начнете учить других, но этот радостный, волнующий день вы будете вспоминать очень часто. Поздравляю вас от души!

Еще не жаркое, по-утреннему ласковое солнце выкатилось из-за дальних гор и повисло над аэродромом.

— Будет ознакомительный полет по коробочке, — продолжал Ростовщиков. — Ноги курсанта спокойно лежат на педалях, правая рука свободно держит ручку, никаких усилий, машину веду я. Не пробуйте управлять. Все это потом. Постарайтесь уловить мои движения. Первым со мной полетит курсант Мирзоянц.

Ростовщиков поднялся в переднюю кабину, моторист Потапов начал медленно проворачивать лопасти винта.

— Контакт! — крикнул летчик, крутя ручку пускового магнето.

— Есть контакт!

— От винта!

— Есть от винта! — ответил моторист, отскакивая от пришедших в движение лопастей.

Мотор затарахтел. Инструктор надвинул на глаза очки-бабочки и поманил рукой Мирзоянца. Сияя от радости, Абрам забрался на плоскость, схватился за Н-образную стойку, обернулся к нам и показал язык: дескать, глядите, я вас обскакал, лечу первым!

«Тринадцатая-белая», распарывая костылем слегшийся песок, медленно поползла к старту. А мы вместе с мотористом Потаповым, оставшимся за старшего, побежали в «круг» — место на нейтральной полосе, где должны находиться курсанты всех экипажей, свободные от полетов. Тут можно сидеть, лежать, развалившись на травке, травить байки, но обязательно следить, где находится твоя машина в данный момент.

— Вон, смотрите, наша ушла со старта, Абрам полетел! — крикнул Яшка Ревич.

Еще какое-то время мы видели головы Ростовщикова и Мирзоянца, торчащие из кабин, и вот уже наша «тринадцатая-белая», быстро набирая высоту, становилась все меньше и меньше. На старт вырулила следующая машина. Инструктор, выбросив руку из кабины, просил у стартового наряда разрешения на взлет. Теперь уже летало двенадцать учебных машин — весь первый отряд. Самолеты поднимались, садились, брали курсантов и снова уходили в небо. Щурясь на солнце, мы наблюдали за пашей «тринадцатой-белой», ставшей совсем крохотной.

— Встать, смирно! — подал команду наш моторист.

Мы вскочили на ноги. Задрав голову вверх, мы и не заметили, что к нам подошел командир отряда старший лейтенант Иванов, невысокий, с саблеобразными, кавалерийскими ногами, подвижный, подтянутый, большеглазый.

— Товарищ старший лейтенант! Третий экипаж второго звена проводит полеты, — доложил Потапов. — В воздухе инструктор сержант Ростовщиков с курсантом Мирзоянцем.

— Вольно, садитесь. И я с вами немножко посижу, — сказал Иванов, опускаясь на траву. — Ну, что, ребята, и дождались мы о вами наконец полетов. Сердечко небось прыгает в груди?

— Конечно! — воскликнул Яков Ревич. — Ведь первый раз полетим.

Иванов улыбнулся. Улыбка была доброй, ободряющей.

— А в десятый раз волноваться не будете? А в сотый? Уверяю вас, будете, друзья. Хорошее волнение перед вылетом никогда не пройдет. Я вот пятнадцать лет летаю. Конечно, перед тем как заложить боевой разворот или выполнить бочку, я уже не думаю, как учлет, какую нажать педаль или куда потянуть ручку. Выработался автоматизм движений. Но всегда, появляясь на аэродроме, испытываю волнующее чувство от близкого свидания с небом. Вы еще познаете это чудесное состояние, когда как бы сливаешься с машиной воедино. Она становится кроткой и послушной, выполняет все ваши едва уловимые, бессловесные команды, как объезженный конь под лихим всадником. Но не возомните, что у вас с какого-то вылета все пойдет само собою. Нет и не может быть двух одинаковых полетов. Каждый раз в каждый полет нужно вложить всего себя. В общем, летайте, дерзайте! И ничего не бойтесь. Николай Николаевич Поликарпов, наш советский авиаконструктор, подарил нам чудесную машину. У-2, как живое существо, ласков, терпелив, предан пилоту и, главное, верен в дружбе — вас никогда не подведет. Ну, желаю успехов!

Командир отряда поднялся и поспешил к другому экипажу.

Тем временем «тринадцатая-белая» произвела посадку, вырулила на нейтральную полосу. Из задней кабины выпрыгнул Мирзоянц.

— Пестов, в машину! — крикнул он, передавая шлемофон Эдуарду.