ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ…

В Ашхабаде меня так и не дождалась мама. Наше свидание откладывалось на неопределенный срок…

«А может, оно и к лучшему? — думал я. — Кем появлюсь сейчас дома? Сержантом пехоты. Мои одногодки уже командуют ротами, эскадрильями, награждены орденами, медалями. А у меня есть лишь право носить на груди желтую нашивку — знак тяжелого ранения. Нет, сначала надо пробиться в авиацию, отличиться в боях. Вот тогда…»

Я утешал себя, но не маму. Ей, в сущности, было все равно, в каком звании пребывает ее сын. Лишь бы он был с нею…

Я был полон надежд, когда шагнул за госпитальные ворота. В моем нагрудном кармане вместе с мамиными письмами лежало приглашение майора Пигалева. Больше я не мог ждать ни минуты. Поэтому решил, не заходя к своим родственникам, сразу же ехать в штаб.

Улица была придавлена низкими, тяжелыми тучами. Шел мокрый снег, мостовая давно не убиралась, тающие, порыжевшие кучи лежали на тротуаре.

На остановке у Центрального сквера почти не было людей. Старенький трамвайчик долго тащился по темным, еще не проснувшимся улицам. Чем ближе к штабу, тем все больше росло мое волнение. А вдруг моего майора перевели в другой город, послали на фронт? Мне казалось, что самое главное — найти майора Пигалева, а все остальное быстро уладится, ведь он же прислал мне письмо, велел зайти…

В бюро пропусков были только одни офицеры. Отталкивая друг друга, они пробивались к маленькому окошку, где сержант в комсоставской форме выписывал пропуска. Мне показалось неудобным участвовать в общей свалке, я отошел в сторонку, стал ждать, когда у окошка схлынет толпа.

Майор Пигалев оказался на месте, но дежурный мне разъяснил, что по моему делу он со мной говорить не будет, а надо звонить лейтенанту Калюжному. Я занял очередь к внутреннему телефону, потом долго объяснял, кто я такой. Слышимость была неважная, к тому же лейтенант никак не мог понять, почему мне, сержанту, дали направление в штаб.

— Меня приглашает майор Пигалев! — кричал я в трубку.

Наконец, с зажатым в кулаке пропуском, я зашагал по длинному, плохо освещенному коридору, отыскивая комнату с нужным номером. Я кривился от боли, проклятущие сапоги все-таки мне сильно жали, наверное, уже мозоли натер. Но вот та самая дверь. Постучал, услышал глухое: «Да, да». В глубине комнаты у окна сидел молоденький лейтенант. Не повернув головы в мою сторону, он продолжал читать какие-то бумаги, разложенные перед ним на столе. Я приложил руку к пилотке и отчеканил:

— Товарищ лейтенант, бывший курсант Ферганской летной школы явился согласно письму майора Пигалева…

Лейтенант оторвался от бумаг, посмотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом и рявкнул:

— Кру-гом!

От неожиданности я едва удержал равновесие, но команду исполнил.

— Шагом м-арш! — раздалось за спиной.

Я промаршировал в дверь и очутился в коридоре. Что же я сделал не так? Не так вошел, не так доложил? Или надо было в помещении снять пилотку? Я снова постучал, снова услышал: «Да, да». Вторая моя попытка поговорить с лейтенантом Калюжным также закончилась неудачей. Я еще не успел дойти до стола, как снова раздалось: «Кругом! Шагом марш!» — и, ощущая гадливое чувство собственной малости, я опять вылетел из комнаты. Пока я раздумывал, что же делать дальше, на пороге появился лейтенант Калюжный. Он закрыл дверь на ключ и, не обращая на меня никакого внимания, пошел по коридору. Во мне закипала злоба. В два прыжка я догнал лейтенанта и обратился к нему совсем не по-военному:

— Скажите, почему вы со мной не хотите говорить? Я получил вызов от майора Пигалева и вот явился…

— «Явился, явился», — передразнил меня Калюжный. — В каком виде явился? Почему без погон? Где лычки, если ты сержант?

— Что мне дали в госпитале, в том я и пришел. На фронте у нас еще не было ни лычек, ни погон…

Упоминание о фронте вызвало у лейтенанта новый приступ ярости.

— Да что мне тут всё фронтом тычут! А мы, по-твоему, тут сидим и ворон ловим! Какие там у тебя документы, покажи!

В комнату меня он не пригласил, тут же в коридоре прочел ответ майора Пигалева и справку из госпиталя.

— Э, да у тебя нестроевая статья. И ты собираешься летать?

— Чувствую себя отлично, уверен, что летную комиссию пройду.

— Ну, если уверен… Приходи завтра за назначением в шестнадцать часов.

В голове у лейтенанта Калюжного приоткрылся какой-то другой клапан, и он вдруг проявил обо мне заботу:

— А спать-то у тебя есть где, сержант?

— Есть, — буркнул я.

К своим родственникам я свалился как снег на голову, не предупредил, что выхожу из госпиталя. Пока я околачивался в штабе, а потом болтался по улицам, спустился вечер. Дядя Володя и тетя Агнесса уже вернулись с работы, бабушка кормила их ужином. За столом я рассказал, что был в штабе, завтра пойду за назначением. Ночью спал плохо, думал о маме, ведь она меня ждет, еще не знает, что мне не дали отпуска. С нехорошим чувством вспоминал лейтенанта Калюжного, обида не проходила: за что же он так со мной?

Утром, сразу же после чая, простился с родственниками, предупредил, чтоб обо мне не беспокоились: если больше не появлюсь, значит, уехал в часть. Времени, как говорили мы в детстве, у меня было целый вагон. Дошел до Центрального сквера, сам не заметил, как ноги вынесли меня к воротам госпиталя. Потянуло зайти к ребятам, но я удержался: начнут расспрашивать, как дела. А что я скажу? Сплошной туман неизвестности. На улице было холодно и мерзко. Сел в трамвай, поехал в старый город на Бешагач; в чайхане выпил несколько пиалушек зеленого чая, съел большую миску лагмана с душистой лепешкой. За окном талые ручейки сливались в большие морщинистые лужи, дул пронзительный ветерок. А в чайхане было тепло, не хотелось уходить.

В половине четвертого я появился в бюро пропусков. Дежурный сержант порылся в ящике, протянул мне незапечатанный конверт. Затаив дыхание, подошел к окну, долго не решался извлечь бумажку. Что приготовила мне судьба: авиационный полк, летное училище? В конверте лежало командировочное предписание. Предлагалось убыть на станцию Джусалы в распоряжение командира БАО. Тяжелое предчувствие заползло в душу. Вернулся к окошку, спросил у сержанта, что такое БАО.

— Батальон аэродромного обслуживания, — расшифровал аббревиатуру сержант. — Бывшее ЧМО[3].

Еще раз пробежал текст своего предписания, обратил внимание на подпись: «майор Пигалев». И хотя все решил лейтенант Калюжный, я понял, что поделать уже ничего нельзя: круг замкнулся.

На вокзале уточнил, что станция Джусалы находится в Кзыл-Ординской области. Как раз отходил пассажирский поезд «Ташкент — Куйбышев». Вошел в первый вагон, занял боковую полку. Настроение было хуже некуда. Думал, что случится такое? Из пехоты рвался в авиацию, а такая, с позволения сказать, авиация в сто раз хуже пехоты. После бессонной ночи и всех тревог я чувствовал себя неважно и, облокотившись о столик, заснул сидя.

— Эй, солдат, с нами ужинать!

Я вздрогнул, открыл глаза. Поезд уже шел. Напротив меня сидел инвалид с деревянной колодкой вместо ноги. Расстелив цветастый платок, он нарезал сало. Рядом с инвалидом мальчишка лет пятнадцати разламывал узбекскую лепешку.

— Подгребай поближе! — весело крикнул инвалид. — Тебе говорю, служивый! Или оглох?

При виде розового, лоснящегося сала у меня потекли слюнки. Но, пересилив себя, я отказался:

— Спасибо, сыт!

Инвалид озорно подмигнул мне и загнул крючком указательный палец.

— Ну, даешь! Где же тебя так накормили? В госпитале? Оттуда?

— Оттуда. Вчера выписали.

— Тогда брось брехать. Сам сидел на госпитальных харчах. Отпустили по чистой. — Он постучал костяшками пальцев по своей деревяшке. — Отвоевался Петр Алексеевич! — Он сунул мне в руку бутерброд. — Ешь!

Я откусил огромный ломоть, аж поперхнулся.

— Куда путь держишь, служивый?

— В Джусалы. А вы дальше?

— На этот раз ближе. В Арыси сойдем. А в Джусалах где служить собираешься? В чистом поле? Постои, постой! Есть там какой-то аэродромчик. При нем состоят вояки…

— Вы, должно быть, здешний? — Осмелев, я еще потянулся за салом.