— Не знал, — глухо отвечает Раттлер.

«Теперь знаешь. И так как я не врач, а механик, и возиться мне придется на живую, я не приступлю к делу, пока Хлоя не успокоится и сама меня к себе не подпустит. Пойми меня правильно».

— Я все понимаю, дружище. Время у нас есть. Вы все побудете здесь, пока я не уговорю императора.

Коппер беззвучно смеется и отмахивается от сэра Уильяма.

«Ты как был мечтателем и идеалистом, так и остался».

Генерал делает глубокий вдох, спокойно выдыхает.

— Друг мой, я выбил временное помилование Хлое и Брендону и…

«А! Тебе еще не доложили твои адъютанты?» — перебивает его Коппер.

— О чем?

Подполковник разворачивает газету, сгибает ее пополам, протягивает Раттлеру. Сэр Уильям близоруко щурится, пробегает глазами ровные строчки.

— Сбежал?.. С сообщницей?.. «По мнению начальника полицейского участка, содействие при побеге оказали демократы»! — Генерал кидает газету обратно Копперу и раскатисто хохочет. — Спасибо, дружище, это лучшая новость за последние пять дней! Просто потрясающе!

«Чему ты радуешься? — делает удивленное лицо Коппер. — Твой главный свидетель сделал ноги, а ты смеешься. Его Императорское за такой промах скормит тебе твои погоны».

— Я съем их с удовольствием! — восклицает Раттлер. — Мало того: я палец о палец не ударю, чтобы разыскать этого паренька. И если есть бог на свете, Брендону удастся затеряться так, что его никто не найдет.

«Ты идиот, Уилл?»

— Нет, дорогой Коппер. Я идеалист и мечтатель.

Долорес постукивает пальцами по ручке кресла, привлекая внимание отца. Генерал выныривает из собственных мыслей, оборачивается:

— Что такое, родная?

«Папа, я хочу поговорить с тобой».

— Всегда пожалуйста. О чем?

«У меня плохой вопрос, папа. Но он не дает мне покоя очень давно».

Генерал откладывает в сторону перо и бумагу, снимает очки.

— Значит, надо с ним разобраться.

Долорес кивает, не отрывая взгляда от пейзажа за окном. Затейливо уложенные на затылке локоны вздрагивают. Раттлер ловит себя на мысли о том, что дочери давно не семнадцать, а Элеонор до сих пор одевает ее как девочку-подростка.

— Милая?..

«Я лучше потом, папа, — виновато жестикулирует Долорес, пряча глаза. — Тебе заварить чаю? Ты рано встал, не завтракал еще».

Уильям Раттлер встает из-за стола, убирает в ящик бумаги, подходит к девушке и бережно берет ее за подбородок.

— Вспомни: когда была маленькая, ты боялась ночных кошмаров. И мы с тобой вместе придумали способ бороться с ними. Ты помнишь?

«Да», — отвечает дочь одними губами.

— Страх исчезает, когда ты находишь в себе силы осознать его и рассказать. Откладывая неприятный разговор, ты мучаешь себя.

Долорес мягко убирает его руку и спрашивает, глядя в глаза:

«Папа, кем была та, что похоронена вместо меня?»

Раттлер выпрямляется, делает глубокий вдох. Он не знает, что ответить. Пожалуй, впервые за много-много лет не знает.

— Ло, мне нечего тебе сказать.

Долорес рассматривает свою правую руку на свет. Так, будто видит себя не такой, как прежде, в первый раз.

«У нее же наверняка было имя. И кто-то, кто любил ее настолько, что отдал огромные деньги за перерождение. Как ты за меня».

— Милая, когда я ее нашел, эта девушка уже была мертва.

«Просто она оказалась настолько похожей на тебя…» — хочется продолжить Раттлеру, но он умолкает.

«Я все думаю… Нас только трое теперь — я, Хлоя и Коппер? Или еще есть хоть кто-то…»

— Наверняка есть, — пытается ободрить ее генерал. — И их так же, как я вас, прячут родные.

Долорес смотрит на него виновато, пытается улыбнуться, но губы дрожат, кривятся… Раттлер видит, что дочь почти плачет, порывисто обнимает ее, целует в макушку.

— Ло, да что с тобой такое?

«Сколько человек я убила, папа?»

— Глупышка моя, ну откуда такие мысли? Никого ты не убивала. — Главнокомандующий говорит с ней таким тоном, которым обычно успокаивают маленьких детей. — Ни ты, ни Коппер, ни Хлоя.

«Газеты пишут, что перерожденные — убийцы. Все до одного. Требуют сдавать тех, кто уцелел. Папа, если это правда, то зачем ты покрываешь убийц? А если нет… Зачем люди с нами так? Почему мы должны скрываться, как крысы, если мы невиновны?»

Долорес торопится, нервничает, половину ее слов-жестов отец скорее угадывает, чем понимает.

— Сядь, Долорес. Сядь и успокойся. Пожалуйста, — тут же мягко добавляет он. — Послушай меня. Твой отец тебе хоть когда-нибудь лгал?

Она качает головой, прячет лицо в ладонях.

— Ло, пойми: в Нью-Кройдоне случилась катастрофа. Тысячи погибли по прихоти одного человека, превратившего любящих людей в убийц. Но большинство этого не понимает и видит в перерожденных угрозу. И прежде всего этого не понимает император. Я полагаю, надо выждать время, пока страсти поулягутся, и тогда я снова постараюсь объяснить ему истинное положение вещей.

Девушка опускает руки, медленно отступает к дверям.

«Раньше были любящие семьи и родные, папа. Теперь есть куклы и люди. Люди всегда разбрасывали свои игрушки или запирали в шкафах».

— Долорес, постой! — кричит генерал, но поздно. Шуршит пышное платье, ковровая дорожка заглушает удаляющиеся шаги.

И только тут Уильям Раттлер замечает сидящего на кушетке Коппера.

— Ну что? — рявкает он. — Что я должен был ей сказать?

Коппер отрешенно пожимает плечами.

— Я никогда ей не врал и не собираюсь впредь. Я всегда находил с ней общий язык. Почему сейчас она так… так…

Раттлер никак не может подобрать слова, смотрит на Коппера беспомощно.

«Ты любишь свою дочь, Уилл. Она привыкла видеть в родителях защиту. А сейчас твоя девочка поняла, что ты ничего не можешь сделать для того, чтобы она жила как прежде. И она напугана. Она не хочет верить в то, что для нас все кончено».

— Какое там «кончено», Коппер? Ты о чем? — вскипает генерал.

«Указом Его Императорского Величества все семьи, владеющие перерожденными, обязаны сдать оных добровольно, — цитирует Коппер приказ, который главнокомандующий знает наизусть. — В случае сокрытия кукол или оказания сопротивления при их изъятии к владельцам перерожденных будут применены санкции вплоть до расстрела на месте».

Подполковник закладывает руки за голову и насмешливо смотрит на Раттлера. «Возрази, ну!» — читается в его взгляде. Сэр Уильям долго молчит, потом спокойно произносит:

— Я не думал, что ты так быстро сдашься, Коппер. Даже не попробовав побарахтаться.

«Уилл, барахтаться будут те, кто сейчас занят выживанием в Нью-Кройдоне. Я здесь у тебя как на курорте: развлекаю дамочек, вожусь с механизмами. Но помяни мое слово: те, кто до сих пор в Нью-Кройдоне, кто уцелел, не станут сидеть и ждать, когда за ними придут».

— Я тебя не понимаю, старый лис. То ты говоришь, что все обречены на забой, то тут же предрекаешь сопротивление.

«Мой генерал, может ли идти речь о помиловании для тех, кто станет сопротивляться? Мы сами себя добьем, Уилл. Мы были людьми. А человеческая натура такова, что, когда надо сидеть тихо, мы рвемся на баррикады».

Генерал хмурится и кивает. Хлопает Коппера по плечу и тихо говорит:

— Да, ты прав. И я тебя об одном попрошу: сохраняй разум холодным. Я слишком редко выбираюсь к вам сюда, а Элеонор не справится с Ло, если та вдруг запаникует.

Коппер беззвучно смеется, разводит руками.

«Я чувствую себя махараджей! Кругом сплошные женщины! И не волнуйся, Уилл. Я знаю твою дочь с пеленок. И случись что — буду рядом».

Двадцать третьего ноября сержант Фред Иванс сменяется на своем посту и отправляется ужинать в маленький ресторанчик в центре города. Допоздна они с друзьями отмечают успех очередной операции, вино льется рекой. Глубоко за полночь хмельная компания расходится. На утреннем построении сержант Иванс отсутствует. Через несколько часов выясняется, что домой он так и не дошел.