– А в России и моей Польше пьют водку! – отчего-то вздохнул аристократ.

Граф усмехнулся. Они дошли почти до самого конца косы, где за грязно-желтым гребнем возвышался небольшой и, видимо, давно потерявший особое значение невысокий бело-красный маячок, торчавший, словно палочка колбасы. Затем повернули обратно. Теперь ноги графа часто зарывались в менее плотный, рыхлый песок.

– Эге, друг мой! А водку-то изобрели в Кремле, кабы вы известились… Вернее, этот состав для промывания ран пользовали еще монахи Чудова монастыря и производили его по кремлевскому заказу задолго до Иоанна Грозного. Как вы помните, татар изгнали в тысяча четыреста восьмидесятом, а уже в тысяча пятьсот пятом шведские дипломаты писали, что «русские изобрели горячую воду, кою пьют повсеместно».

– Разве? – изумился Радзивилл. – Я все время считал, что водку изобрели наши польские жиды…

Граф засмеялся – снова с легким кашлем, кудахтая.

– Это вы, батенька, хватили! О том, что Русь спивается, впервые заговорил Александр Третий, тоже, кстати, сам не брезговавший чарку пропустить. И поручил он графу Витте создать стандарт русской водки, чтобы народ меньше травился. А потом уж Менделеев определил стандарт, а Сеченов популярно объяснил, сколько водки нужно потреблять в день, чтобы это здоровью не вредило. Стало быть, по пятьдесят граммов в день-с. Полезно для кровообращения и пищеварения. Словом, с подачи государя нашего Александра Третьего процесс едва-едва начал упорядочиваться, когда грянула первая мировая война, и в тысяча девятьсот четырнадцатом году бедняга Николай Второй объявил в России сухой закон. Муки народные не знали предела, люди терпели-терпели и – все. Дальше – октябрь семнадцатого года, как известно, и большевики.

– Забавно. Я тоже всегда полагал, что причиной варварского переворота послужило что-то совсем банальное и понятное… как, собственно, и причиной установления красного ига.

– Вы знаете, батенька, есть в России Вильям Похлебкин, автор единственной сколь-нибудь серьезной книги об истории водки. Довелось мне ее прочитать, а вот побеседовать с автором – увы! Он высказал смелое предположение, будто красные смогли победить белую гвардию из-за того, что ЧК лучше охраняла винные и водочные склады, чем наши золотопогонники. Мне, грешным делом, так и показалось, когда я тут уже, в Германии, беседовал с некоторыми выходцами той эмигрантской волны… Ни слова об идее, все об одном: тут «Яр», тут мы погуляли на две телеги шампанского, там мы в городишко ворвались, красных перевешали да напились на радостях… Господа офицеры попросту пропили Россию, отдали ее красноармейцам. И уж если с этим тезисом Похлебкина можно поспорить, то кабацкий бунт, вспыхнувший на Руси в семнадцатом веке, – исторический факт. Целовальники, хозяева и служащие кабаков, на кресте клявшиеся, что будут честно торговать «казенкой», не разбавляя ее водой, отказались наливать водку в долг. К этому моменту большинство пахотных земель в стране в течение нескольких лет не засеивалось, крестьяне беспробудно пьянствовали, и треть населения была должна кабакам. Протрезвев, люд пошел громить всех и вся. Собственно, аналогии просматриваются… Я к чему говорю? Давно уже гуляет расхожий тезис, что русский народ спаивают, но при этом как-то не возникает вопроса, почему устояли перед искушением французы или итальянцы, которые тоже знают толк в алкоголе. Убежден: водка открыла параллельную историю в России, а в фантазмах русского пьянства гораздо больше исконно народного, чем в событиях, зафиксированных официальными летописцами. Сие есть неисследованное поле.

Поляк помотал головой, словно бы стряхивая наваждение.

– Моя нынешняя знакомая, прелестная венгерская графиня, несколько раз была в России. Она мне рассказывала о тамошних кутежах. Представляете, эта безумно утонченная и страстная женщина тоже умеет пить водку! Она рассказывала, как какие-то военные после обильного водочного фуршета обучали ее в таком состоянии кататься на танке! По ее словам, это случилось где-то в Сибири. Правда, сам процесс она плохо помнит.

Граф Голицын добро усмехнулся.

– Иностранцы всегда поражались и приходили в трепет не из-за количества спиртного, выпитого русскими, а из-за того, что именно пьяная удаль вызывала наибольший восторг толпы. Вы не задумывались над тем, что у нас водочная нирвана порой пересиливает страх смерти? В пьяном угаре человек доходит до последней черты и перешагивает ее: дескать, на миру и смерть красна. Дело, батенька, даже не в этом. Мы – народ, который очень боится заниматься самопознанием. Вещи в России принимаются такими, какие они есть. Их не пробуют изучать, расщеплять. Вот гречневая крупа, а вот сваренная каша, но сопоставлять одно с другим не в наших правилах. Анализ – западная выдумка, которая не годится для русского человека. Умом Россию не понять по одной причине: она не хочет, чтобы ее так понимали. Она сама запретила себя понимать. Посему и отношение к водке идеально вписывается в эту концепцию. Например, вы в курсе, что до начала двадцатого века официально не разрешалось называть водку водкой? Это приравнивалось к ругани, считалось бранным словом.

– Ну, вам я верю… Забавно!

С моря доносился запах йода, который навевал дух лазарета и одновременно отдавал свежестью. Запах этот щекотал ноздри, а в уши тек равномерный звук прибоя, пережевывавшего песчаную косу, и раздавались всыпанные в него, как изюм в булку, редкие крики драчливых чаек, на камнях за маяком.

– Именно! Хлеб насущный… Для скрытого упоминания водки существовала масса эвфемизмов, их количество сравнимо разве что с числом заменителей слова, обозначающего мужской половой орган. Как только водку ни нарекали: и казенка, и монополька, и четвертинка-доченька. Почему избегали называть вещи своими именами? С одной стороны, пить водку считалось занятием мужицким, постыдным, недостойным людей высшего сословия, с другой – не пить было нельзя. Так что, мой друг, если вы хотите избавиться от снедающего вас беспокойства по западному образцу, то вспомните первую часть нашего разговора да прочтите пару умных книжек. А если угодно по-нашему, то давайте нынче сходим в русский ресторан. Это, правда, не во Флиссингене. Ближайший – в Страсбурге.

Они уже сошли с песка и теперь поднимались по дорожке, выложенной плоскими розовыми камнями, неровные окружности которых матово блестели, словно ногти на пальцах следящего за собой исполина. За чугунной решеткой и шелковистым, мягким валом подстриженного кустарника стоял в ожидании белоснежный RR Silver Shadow, арендованный поляком для передвижения по Европе. Алесь мягко улыбнулся.

– К сожалению, не могу, любезный мой Иван Петрович! Через пару часов отбываю в Париж.

– Самолетом?

– Избави Бог! После одиннадцатого сентября… Нет, я не готов к этому. Поездом до Парижа. А там меня ждет чудесная женщина. Графиня Элизабет Дьендеш. Она обещала мне показать место, где подают сыр ратототан.

– О! У вас впереди эпоха великих гастрономических открытий! – засмеялся граф и подал ему для прощания сухую, но крепкую аристократическую руку – вполне простецки, как исконно русский человек.

Спустя несколько минут автомобиль уже удалялся по аллее, обсаженной вековыми дубами, в сторону машущих крыльями мельниц. А Голицын, чья вилла находилась недалеко, в десяти минутах ходьбы, проводив своего друга, теперь смотрел на море, на пестрый стручок маяка старческими, слезящимися глазами. Стоя, опершись на трость.